— Как зачем? Мешать на ней краску, — оскалился он и кивнул на кресло напротив стойки с ватманом. — Сядь. И постарайся не двигаться.

Тихонько ворча, я всё же сначала вернулась в спальню — залепить пластырем ранку, накинуть на плечи тёплый плед и налить ещё стакан мартини, захватив с собой и бутылку. И только потом плюхнулась на указанное место, приготовившись быть запечатлённой.

— Это же не просто картина будет, так? — хмуро спросила я, наблюдая, как Матвей безо всякого наброска принялся сразу делать кистью какие-то мазки на листе. — Собрался рисовать профессиональным акрилом на дешёвом ватмане без эскиза, взял у меня кровь, и тебе вдобавок всё равно, во что одета и как сидит натурщица. Художники так не работают.

Он на секунду отвлёкся, поймав мой раздражённый взгляд, и даже как будто улыбнулся уголком губ. Я сухо сглотнула, чувствуя, как шею залил жар — то ли от солнца, то ли от алкоголя в венах. Признать пришлось: кисть в его длинных пальцах смотрелась куда лучше, чем рисовало подсознание во сне. И даже застиранная футболка не портила подтянутой фигуры.

— А ты всё-таки не так тупа, как хочешь казаться. Знаешь, как выглядит акрил, и что им рисуют на холсте. Но я просто любитель, а не профи, и у меня ограничен выбор материала.

Я фыркнула и откинулась в кресле — почти допитый второй стакан мартини благотворно влиял на моё желание пообщаться и успокаивал волнение. Поджав под себя ноги, лениво пояснила:

— Мой дедушка хорошо рисовал. Я его почти не помню, но в кладовке у нас дома лежали его засохшие краски и мольберт. И картины на стенах висели — закачаешься… Никогда больше не видела таких пейзажей.

— Где эти картины теперь? — вдруг заинтересовался Матвей, но не отводил глаз от листа и продолжал аккуратно орудовать кистью, выводя какие-то мелкие мазки.

— Продали, — пожала я плечами, запив внезапную горечь глотком мартини. — Мы всё давно продали: и дом, и картины, и мамины безделушки… С молотка! — сипло хохотнув, я хлопнула ладонью по бедру, изображая тот аукцион двухлетней давности. Когда мы с Женькой стояли и смотрели, как по кускам разлеталось наше детство и память поколений дворян Валицких.

— Почему я даже не удивлён… — тяжело вздохнув, Матвей коротко посмотрел на меня, но тут же вернулся к работе: казалось, выверял пропорции лица. — Есть хоть что-то, что вы ещё не продали? Совесть например?

— Слушай, не начинай. Сам-то удачно продал душу какому-то чудиле с того света — и как оно, сколько выручил?

Я спешно прикусила язык и потянулась за оставленной у кресла бутылкой, чтобы подлить себе ещё алкоголя. Смелость на подобные заявления тому, кто утром грозил сделать из меня живой труп, явно подкинули лишние градусы.

Матвей молчал долгую минуту — настолько неловкую, что казалось, даже свет дня померк в клубящихся облаках. Продолжал рисовать, напряжённо поджав губы. А потом вдруг расплывчато, глухо произнёс:

— Когда на кону жизнь самого дорогого тебе человека, не думаешь о цене. О том, что будет завтра — потому что кажется, если потеряешь его, то завтра не придёт вообще. Если ты сейчас поняла, о чём я, то может, для тебя ещё и не всё потеряно.

Мне стало стыдно за свой вопрос, но потом ещё и больно — настолько, что я отставила стакан на пол и принялась пить неразбавленный мартини с горла, чтобы затопить это чувство. Потому что помнила себя в десять лет, захлёбывающуюся слезами у гроба бабушки и уверенную, что теперь никогда никому не буду нужна. Что весь мир погружается под землю, а я остаюсь выжившим Робертом Невиллом* среди полчищ злобных мутантов, которые хотят оторвать от меня кусок пожирней.

И чтобы это чувство не воскресло и не начало снова пожирать меня изнутри, я жадно глотала алкоголь.

_________

*Роберт Невилл — главный герой фильма «Я — легенда»

Вообще-то со спиртным я дружила: спасибо пубертату в женской гимназии, ночным вылазкам с девчонками в клубы и сотне вечеринок, на которых попробовала всё от тайской водки до первого секса. Но сегодня что-то капитально пошло не так: то ли зашкаливал уровень стресса, то ли весеннее солнышко на балконе слишком припекало, то ли разговор с Матвеем доканал психику.

Выносить его внимание к чертам моего лица, раз в минуту пересекаться взглядами и отводить глаза, будто пойманной на чём-то стыдном, было сложно. Я казалась себе школьницей в метро, которая подглядывала за понравившемся незнакомцем. Вместе с градусами в крови будто повышался уровень адреналина, заливая краской шею и щёки каждый раз, когда Матвей сосредоточенно поджимал губы и заносил руку над ватманом. В одной его расслабленной позе оказалось больше эстетики, чем в любом из моих предыдущих фотографов: он словно весь погрузился в невидимое творческое облако.

И притягивал к себе всё сильнее с каждым новым глотком намешанного коктейля.

С трудом выдержав ещё часок работы его нетрезвой музой, я выперла этого измазанного в краске Рембрандта за дверь под предлогом усталости и дала обещание не смотреть на незаконченную работу, которую он прикрыл куском ткани.

Мне отчаянно требовалось что-то нормальное, настоящее, моё — привычное, проверенное годами средство отвлечения. Распечатав вторую бутылку мартини, я включила на телефоне музыку, и под бодрый голос старушки Кэти Пэрри принялась потрошить шкаф и туалетный столик в просторной гардеробной.

В результате тщательных трудов, ценой одной сломанной помады и полного бардака, к вечеру моим образом можно было гордиться. Узкая кожаная юбка отлично сочеталась с графитного оттенка жакетом, на лацканах отделанным чёрной кожей. Под ним, в лучших традициях экстремально-раскрепощенного стиля моего модного кумира, красовалась прозрачная чёрная блуза — правда, всё же бельём я озаботилась. Хотя сам Ив всегда говорил, что нет ничего прекрасней обнажённого тела и даже участвовал в скандальной фотосъёмке лично, но я понимала: в нашей немного патриархальной стране не все подобные идеи способны оценить по достоинству.

Дополнив вид массивным колье с тигровым камнем, парой золотых серёг-цепочек и клатчем, я взяла ключи от «Пежо» и резво скатилась вниз по лестнице. Мартини весело искрило в венах, подгоняя шевелить ногами, а понимание, что надзор в виде домработницы уже не препятствие благодаря позднему часу, грело изнутри. Сунув ноги в туфли на экстремальном каблуке, я исчезла из этого треклятого дома как дым, на ходу набирая всем знакомым по очереди: ну хоть кто-то же поддержит мой порыв в будний день? Точнее, уже почти ночь.

Милка — та самая однокашница, которая в первое брачное утро спасла меня от любопытства Кости (пусть об этом и не знала) — отозвалась с трёх гудков. Оказалось, что она и так уже плясала в «Сохо», довольно элитном заведении, куда частенько приглашались гастролёры из Москвы и где в завсегдатаях числились все детишки обеспеченных родителей. Я даже не помнила, как плюхнулась за руль и умудрилась выехать на ведущую в город трассу: подаренные алкоголем лёгкость и беззаботность помогали отключить мозги не меньше, чем музыка из магнитолы: наконец-то, на всю громкость!

Никакой хандры, никакого мрака и смерти — сегодня я собиралась жить! Пошёл к чёрту этот долбанутый бокор с его зомбаками, угрозами и портретами на крови! С его чересчур внимательными глазами и животным магнетизмом, который больше невозможно не замечать.

— Ещё чуть-чуть, и прямо в рай — и жизнь удала-а-ась…, — в полный голос подпевала я старой песне по радио, небрежно крутя руль. На пустых тёмных улицах почти не было движения, так что можно ехать хоть по встречке.

Клуб встретил меня полупустой парковкой, где я бросила машину рядом с навороченной двухдверной матовой «Ауди» — как получилось, не особо заботясь о том, чтобы встать ровно. Да оно бы всё равно не вышло, если начистоту. Милка уже ждала у самого входа под неоновой вывеской и курила, строя глазки хмурому охраннику.

— Юльчонок! — радостно встрепенулась она, завидев меня и улыбнувшись во все тридцать два. — Ура-ура! Я уж думала, благоверный теперь запрёт нашу принцессу в башне и не даст толком потусить!