Всё-таки на мне шикарный кремовый шёлк от «Джин Ю», пусть и частично прикрытый махровым халатом. И чёрт возьми, он просто не имел права не обратить внимания на умасленное шоколадным обёртыванием тело! Уязвлённая женская гордость заставила резко развернуться и, уперёв руки в бока, с вызовом бросить в спину Матвею:
— А вчера ты казался очень даже заинтересованным! Можно уточнить, в каком виде ты собираешься меня рисовать? Боюсь, не запаслась огромными сапфирами.
Он остановился и медленно, нехотя повернулся ко мне. Я жадно ловила в болотных глазах малейший проблеск той голодной искры, из-за которой обычно мужчины предлагают «пофотографировать» или ещё как-то запечатлеть девушку. Но в тёмной зелени была лишь сонная скука.
— Мне всё равно, что ты оденешь или снимешь, — ровным тоном отозвался Матвей, смотря при этом исключительно на моё лицо и ни миллиметром ниже. — Я не буду рисовать одежду или обнажёнку, только тебя саму. Приду на твой балкон после обеда — там самый лучший свет.
Я вздрогнула от лёгких повелительных ноток, проскочивших в его голосе. Это была не просьба и не вопрос о дозволении: он просто поставил перед фактом.
— Вот так, да? — с прищуром заметила я. — И никаких шансов отказаться?
— Не советую их искать. Я называл свою цену, ты на неё согласилась и дала мне свою кровь. Так что сделка подписана даже не со мной, а с духами. Попытаешься обмануть, увильнуть… И сама станешь моей слугой вместо Вадима.
Он гаденько усмехнулся, наконец-то опустив едкий взгляд на мою грудь, всё чаще вздымающуюся под шёлковой сорочкой. Только теперь мне до ужаса не хотелось такого внимания: запахнув халат, я слабо пискнула:
— Ч-чего? В с-смысле — если от-ткажусь, то стану з-зомби?
— Ой, а я разве не говорил? — притворно удивился Матвей. — Вот же дырявая башка! Но да, сделка заключается только так. Или ты поработаешь натурщицей, или сама будешь жрать живых кур.
Он поудобнее перехватил висящий на плече пакет, отвернулся и пошёл к лестнице, негромко насвистывая себе под нос. Я же так и осталась безмолвной шокированной рыбкой посреди коридора, слепо открывающей и закрывающей рот. Зябко закуталась в халат, который совсем перестал греть.
Чудесные, блин, новости.
Поняв, что выхода у меня нет, я занервничала ещё сильнее. Поплясав озабоченной здоровьем мужа козой перед Ниной Аркадьевной и выпив чашку молочного улуна с круассаном, я снова завалилась спать — только беспокойный сон не помог унять тревогу. В итоге, когда ровно в два часа дня Матвей постучал в дверь моей спальни, я едва не подпрыгнула на кровати от страха.
Впускать его не хотелось совершенно. Интересно, какие такие закорючки рисуют на стенах африканцы, чтобы к ним не заходили бокоры? И не делали ни из кого истекающее слюнями мёртвое мясо…
— Ты откроешь или мне ломиться силой? Сама просила озвучить своё желание сразу, я за язык не тянул, — раздался приглушённый голос из-за двери.
Я нехотя соскользнула с постели и поправила подол широкого домашнего платья. Перешагивая через многочисленные коробки, так и расставленные на полу, поплелась ему открывать. За последние сутки моя уютная спальня в кофейных тонах превратилась в склад — начиная от ещё запакованных в яркую бумагу подарков со свадьбы и заканчивая ящиком мартини от Женьки.
Тормознув возле него, я вытянула одну бутылку и одобрительно хмыкнула. Что ж, если озабоченному вудуисту приспичило меня нарисовать, пусть рисует как есть: взлохмаченную, ненакрашенную и с бокалом в руке. Щёлкнув задвижкой, я посторонилась, впуская Матвея в свой скромный уголок.
— Подожди пять минут, я сейчас приду. Раскладывай пока… что там у тебя.
К удивлению, похвастать он мог лишь маленьким деревянным чемоданчиком в руках, чуть больше школьного пенала, да рулоном ватмана — который, уверена, стащил из кабинета Вадима.
— Да уж, ну и свинарник, — пробормотал он, окинув придирчивым взглядом мою комнату, на что я фыркнула:
— У меня хоть змеиных голов на комоде не лежит.
И упорхнула на кухню за коробкой апельсинового сока и бокалом, оставив мартини на тумбочке. Уверена, что слегка взбодриться мне сейчас не повредит.
К сожалению, так просто к холодильнику пробраться не получилось — у раковины я столкнулась с Ниной Аркадьевной, которая слабо всхлипывала. Не то, что мне было дело до того, как она пускает сопли на тарелки, но приличия ради я тихонько поинтересовалась:
— Эм… С вами всё хорошо?
— Да где там, Юлия Леонидовна! — она выключила воду и вытерла руки о фартук. — Сердце рвётся от беспокойства, как же там Вадим Владимирович… Я уж не захожу, у меня же внуки, не хочу их потом заразить. Вы супчик-то ему уносили? Как он, поел?
— Кое-как пару ложек впихнула и всё: горло опухшее, — заученно отозвалась я, едва сдержав желание закатить глаза.
Да твою мать, бабулька явно переигрывает. Ей платят за работу, и рыдать из-за болезни хозяина… не верю, что он ей настолько не безразличен. Однако она и впрямь утирала слёзы, а затем шумно высморкалась в кухонное полотенце. Я слегка брезгливо попятилась к холодильнику, обещая себе в жизни больше не касаться этой тряпки.
— Боже мой, да как так угораздило… Мне уже и Зиночка, сиделка Владимира Сергеевича, звонила, спрашивала про него — я уж как есть рассказала, что и врач приходил, и лечим чем можем… Может, водочкой обтереть его, температуру собьём…
Я как можно более искренне улыбнулась: отлично, «сарафан» уже запустился. Через сутки каждая собака в городе будет знать, что Вадик болеет, а значит и с его отцом тоже не придётся долго объясняться.
— Не переживайте так, я отлично забочусь о Вадюше: вчера купила все лекарства, антибиотики пьём, ибупрофен есть. Да и брат мой вовремя приехал — помогает. Вы только много не готовьте, он на диете спортивной, соль вообще не ест, да и я больше по салатам. А Вадику только бульончик или каши. Вот, сок апельсиновый попросил.
Я достала из холодильника коробку, и Нина Аркадьевна сама всучила мне стакан:
— Конечно-конечно! Только холодное уж не давайте…
— Ага, — устав тянуть улыбочку, я спешно ретировалась с кухни.
Прямо на прикроватной тумбочке смешав себе самый традиционный из женских коктейльчиков, я разом выпила половину стакана и сразу ощутила приятное тепло в кончиках пальцев. Так уже было куда лучше — пару раз проведя расчёской по волосам и оставив их свободно спускаться на плечи шоколадной волной, я прошла на залитый солнцем балкон. Через раздвинутые в стороны стёкла шёл чудесный запах хвои от голубых елей в саду.
Матвей уже подготовился: притащил из кабинета Вадима магнитную доску на ножках для презентаций, закрепил на ней ватман — вышел почти что мольберт. На кофейном плетёном столике он разложил краски из деревянного чемоданчика и кисти разных размеров.
— Хм, Пикассо или Джек Доусон? — со смешком прокомментировала я то, как он вскрывал цветные тюбики и протирал тряпкой пластиковую палитру.
— Ни то, ни другое, — буркнул он, откинув со лба мешающую чёлку и подняв на меня взгляд. — Иди сюда и дай руку.
Я недоверчиво прищурилась, но после щедрого глотка сладкого алкоголя нашла в себе смелость подойти ближе. Несмотря на ясный день, лёгкое платье грело плохо — всё-таки май пока не славился жарой. Намереваясь согреться изнутри, я протянула Матвею слегка дрожащую руку, и вдруг он перехватил её за запястье, взял со стола канцелярский нож и, будто не заметив моего протестующего вскрика, полоснул лезвием по пальцу.
— Ай! Придурок, предупреждать надо! — прошипела я, залпом допив мартини и преодолевая порыв разбить стакан об макушку недобитого Рембрандта.
— Предпочитаю не предупреждать о нападении, — спокойно отозвался Матвей и, продолжая держать меня за запястье, подтянул руку к палитре. — Выдави кровь сюда. Или это сделаю я.
— Пусти, — с раздражением вывернувшись из его хватки, я закусила губу и выдавила пару алых капель на пластик. Дождавшись, когда Матвей одобрительно кивнёт, прижала к себе руку и оглядела покрасневшее запястье, ноющее не меньше, чем дёргала царапина на пальце. — Садист. Тебе это в кайф, да? Ну и зачем опять понадобилась моя кровь?
