Старичок в простой, но аккуратной одёжке торговал глиняной посудой, и за край длинного платка матери, склонившейся над плошками, держался мальчик, взирающий на происходящее восторженными глазами. Должно быть, решила Лёля, и у неё вид сейчас такой же. Не поверил бы никто, если бы узнал, что она, девица восемнадцати лет, впервые на рынке оказалась.

Лёля остановилась, блеском небывалым привлечённая. Никогда в Прави родители её украшениями не баловали, воспитывали в скромности, а здесь… Прямо перед ней, на полотне белоснежном, ровные ряды убранств девичьих лежали, взгляд притягивали, отойти не давали. Серьги, искусной работой свитые, гривны шейные с бусинами, перстни размеров неброских или с камнями такими, чтобы зависть одним только видом своим вызывать. И всё то медь жёлтая или золото, а не серебро, к которому Лёля с детства привычна была.

— Ну, краса, приглянулось тебе что? — радостно приветствовала её девчонка с такими же, как у Лёли, косами по бокам и веснушками по всему лицу. — Зови батьку, сейчас подарок тебе подберём.

— А батьку зачем? — поинтересовалась Лёля, разглядывая лежащий перед ней клад. Не то, чтобы она охоча была до украшений, но что за девушка пройдёт мимо и не рассмотрит каждую серёжку, каждый перстенёк?

— Как зачем? А деньги у кого? — изумилась девочка.

— У неё и свои есть, — произнёс глухой голос из глубины прилавка.

Лёля вздрогнула от неожиданности и вскинула глаза на юную торговку.

— А, там папка мой сидит, караулит меня и товар, не пужайся. Он всё добро это и выковал. — Девочка облокотилась на прилавок. — Ну так что, подобрать тебе что-нибудь? Серьги эти агатовые диво как хорошо с волосами твоими огненными смотреться будут.

Она подхватила длинные золотые серьги, украшенные чёрной и красной бусиной. Красивые, но такие больше матушке её пошли бы, Ладе Великой. Лёля улыбнулась и помотала головой.

— Яркие больно, не привыкла я к такому. А можно перстенёк тот глянуть? — Лёля указала на маленькое колечко в углу.

Откровенно говоря, не само кольцо внимание её привлекло, а крошечный жёлтый камень, в металл вправленный. Точно Ярило-солнца кусочек на землю с небес упал, и в колечко его заточили.

— Это? — разочарованно протянула торговка. — Медяшка простая с янтарём. Цена ей семь монет. Слушай, ты ведь не из бедных, возьми, что понаряднее, а? Медь — это для крестьян, чтоб украшаться на гуляниях, а вам, боярам, такое носить — подружки засмеют.

— Да что ты, вовсе не богата я. У меня и семи монет нет. Прости, что потревожила, — извинилась Лёля, от стыда опуская глаза. — Камушек мне полюбился больно. Никогда прежде не видела таких.

— Хочешь, за одну монету кольцо отдам? — Из полумрака задней части прилавка поднялся невысокий грузный мужчина, заросший чёрными волосами и бородой. — За эту, — указал кузнец на грудь Лёли. — И ещё любые три украшения в придачу бери.

— Да что на тебя нашло, папка?! Хватит добро наше разбазаривать понапрасну! — воскликнула девочка, пытаясь прикрыть руками товары. — Не видишь, что ль, монета с дыркой, серебра там, как леший наплевал!

— Цыц! А ещё дочка кузнеца! Не можешь чистый металл от дешёвого на глаз отличить? Не так я тебя, Марьянка, воспитывал! Ну так что, меняться будешь? — отчитав дочь, кузнец перевёл взгляд прищуренных глаз на Лёлю.

— Нет, эту монету отдать не могу, для меня она всех сокровищ дороже. — Лёля прижала руки к груди, пряча драгоценный подарок, и на шаг отступила от прилавка. — О доме мне напоминает.

— О доме, значит, — суровый кузнец улыбнулся, пряча улыбку в кустистой бороде. — Это хорошо. О доме всем помнить надобно.

— Если получится, я вернусь, — пообещала Лёля. — Сильно мне колечко ваше понравилось. Даст Род, свидимся ещё. А пока — удачи вам, и пусть торговля процветает.

Лёля поклонилась, и кузнец довольно крякнул в ответ, прежде чем исчезнуть в темноте своего убежища. Его дочка, Марьянка, помахала Лёле на прощание и принялась переставлять украшения, чтобы ярче сияли под солнышка лучами. И казалось Лёле, что самым ярким и солнечным там перстенёк её был, в углу припрятанный. Ей даже чудилось, будто чувствует она, как колечко это палец её обвивает. Эх, вот бы раздобыть где-то семь монет. Всего семь монет — и как она была бы счастлива!

— Ух, вот ты где, насилу отыскали! — Из толпы вынырнул Похвист, и в его серых глазах отразилось облегчение. — Держи, поешь. — Он сунул ей в руку сероватую булку и сладкого петушка на палочке, такого же, прозрачно-жёлтого, с застывшими в глубине крохотными пузырьками воздуха, какой был у Ульяны. Лёля радостно схватила желанное лакомство, а потом заметила, что отчего-то кафтан Похвиста помят, а ворот у рубахи набок сдвинулся. — Умотала меня русалка эта неугомонная. И зачем только подобрали её? Помощи никакой, одни проблемы.

— Ой ли, — подошла к Лёле с противоположной стороны Ульянка. — Я тебя не просила в сцеплялки-совалки ввязываться. И другого нашла бы, кто ради меня в кулачный бой полез. А так смотри, Лёля, какой лентой обзавелась.

— А почему это ради тебя? Мне, может, взгляд того патлатого не понравился…

Не слушая Похвиста, Ульянка покрутилась, хвастаясь широкой лентой цвета малахита, что украшала её толстую косу. Чудо как хороша русалка была в платье зелёном, сапожках новых чёрных, с волосами, в косу гладкую убранными. И никто нечисть заприметить бы в ней не смог — обычная девушка, что побродить по рынку с подружкой вышла.

— Похвист тебе ленту выиграл? — спросила Лёля, кусая булку кисловатую, зато обильно присыпанную хрустящим терпким маком. Она уже начала привыкать к вкусу явьского хлеба. Далеко ему было до хлебов Прави, ну и пусть, не только в хлебе радость.

— А то кто же? Он самый, — Ульянка подмигнула, косясь на безразличного Похвиста. — Ловкий друг твой, сильный и красавцем уродился. Ну мечта, а не парень, — лукаво заключила она. — Ой, пряники!

И Ульяна умчалась к очередному прилавку со сладостями. Лёля успела углядеть, как легонько дёрнулись вверх кончики губ идущего рядом Похвиста, но уже через секунду на лице бога ветра было то же беспристрастное выражение, что и обычно. Отломав большой кусок маковой булки, Лёля отправила его в рот. Видела бы Нянюшка сейчас дочку меньшую Сварога, точно отругала бы, да после похода по рынку у Лёли разыгрался небывалый аппетит.

— Похвист, скажи, а откуда вы в Яви деньги берёте? — задала волнующий её вопрос Лёля, на ходу расправляясь со своим обедом.

— По-разному, — Похвист хмыкнул и дёрнул плечом. — Чаще всего на капище Стрибога люди оставляют, чтобы нас, богов, задобрить. Ну а самый верный способ — заработать. В Яви всегда кому-то помощь требуется.

— Чудно так. В Прави мне всё за просто так доставалось, в Яви за каждую вещь платить надобно. А ты помнишь Правь? Нашу Правь, где мы втроём были.

Теперь Лёля старалась на лицо Похвиста не смотреть. Боялась того, что увидеть может.

— Помню, конечно. Даже не верится, что ты позабыть смогла. Мне кажется, мы с Догодой тебя не забыли бы, хоть нас пытай. — К радости Лёли, в голосе Похвиста не было гнева, лишь затаённая грусть. — Мы ведь всегда с братьями росли. Слышала поговорку: «Стрибожьи внуки — семидесяти семи ветров боги»? Преувеличение, конечно, да не суть. Среди нас только мальчишки, ни одной девчонки не было. А тут ты, сестрица, пусть и не родная. И после того как отец твой нас прогнал… Я-то ещё бодрился, вида не подавал, что скучаю, а Догода… Ночи не проходило, чтобы рыданий я его приглушённых не слышал.

— Мне так жаль… — Лёля опустила голову, чувствуя, как вновь возвращается её запрятанная за новыми впечатлениями совесть. — Я бы, наверное, возненавидела тех, кто со мной так поступил. Если по правде говорить, я думала, вы меня не примете, не простите…

— А я уверен был, что ты нас презираешь, богоубийцами зовёшь. Жесток твой отец, научил и тебя родом Стрибожьим гнушаться. Потому боялся с тобой заговорить, даже после того, как в Яви ты оказалась. Всё момента подходящего ждал. Может, до сих пор со стороны поглядывал бы, если бы не Ульяна эта клятая.