Трейс развел костер неподалеку, и, сердито ворча, улегся на расстеленные на земле одеяла. Она никогда его не слушает. Он говорил ей, что на такой высоте нельзя пить ледяную воду. А она решила, что он попросту старается досадить ей. Угрюмая усмешка скривила его губы. Теперь-то, во всяком случае, она не будет ставить под сомнение его рекомендации. Может быть.

Утром нужно будет пойти в лес и поискать дерево, кору которого он использует для приготовления отвара, омерзительного на вкус, но способствующего закреплению желудка. Но до того, как лекарство начнет действовать, пройдет несколько часов. А пока единственное, что ему остается, это дожидаться утра и надеяться на лучшее.

Завернувшись в одеяла, Трейс заснул. Он спал до тех пор, пока не услышал, как Бетани стонет и мечется под своим одеялом, и он сразу вскочил.

— Все в порядке, принцесса, — хрипло прошептал он. — Я здесь.

— Трейс?

— Я с тобой, дорогая. — Он наклонился, коснувшись рукой ее щеки, другой поворошив костер, чтобы тот ярче разгорелся. Огонь осветил Бетани, и Трейс увидел, что и одежда ее, и одеяла совершенно мокрые. Он подержал оловянную чашку над костром, налил в нее приличное количество бренди, потом направился к багажу за сухим одеялом и укутал ее дрожащее тело. Несмотря на обильный пот, ей было по-прежнему холодно, кожа на ощупь была влажной. Брови его сомкнулись от бессильной ярости.

С трудом приоткрыв глаза, Бетани увидела перед собой хмурящегося Трейса. Рыдания подступили к горлу. Он сердится на нее. А она умирает. Она знала, что умирает. Она боялась, что сойдет с ума, если смерть не принесет ей облегчения от повторяющихся приступов, таким непристойным образом очищающих ее организм, от чудовищных судорог, больно сводящих мышцы. Ей хотелось, чтобы Трейс не сердился на нее, не смотрел с таким свирепо нахмуренным видом.

— Трейс? Трейс, прости, что я не слушала, — сумела она выговорить дрожащими губами. — Ты меня ненавидишь?

— Нет пока. Но ночь еще не кончилась. Отдохни Не пытайся говорить. Береги силы.

— Но… — По телу ее прокатилась волна дрожи, мышцы, казалось, рвались от колоссального напряжения. — Но мне нужно сказать тебе, прежде чем… прежде чем я умру.

Еле заметная улыбка заиграла на его губах, но Трейс знал, что она не поймет, если он засмеется. С серьезным видом он поинтересовался:

— В каких смертных грехах ты собираешься признаться?

Похожие на крылья ресницы несколько секунд покоились на щеках, потом с явным усилием приподнялись, и потемневшие фиолетовые глаза остановились на его лице.

— Я люблю тебя.

Все. Дело сделано. Она сказала, что любит его, и сейчас уже не имеет значения, испытывает ли он то же самое. Она умирает. Она не узнает никогда.

Ее рука сделала жалкую попытку дотронуться до него. Трейс поймал ее. Он держал ее, зажав в своих больших мозолистых ладонях, на его лице сменяли друг друга противоречивые чувства, готовые разорвать его на части.

Он подумал, что она, возможно, будет смущена, когда, выздоровев, обнаружит, что призналась ему в любви. Волна нежности нахлынула на него. Он поднес к губам ее узкую ладошку и покрыл осторожными, любящими поцелуями каждый из хрупких пальчиков.

— Это почти признание, — сказал он, — когда стало понятно, что она ждет хотя бы какого-нибудь ответа. — Ты уверена?

Она кивнула и поморщилась от боли, которую причинило ей движение.

— Вполне.

Не совсем четко представляя, что сказать, Трейс наклонился и поцеловал кончик ее миниатюрного носа.

— Мне кажется, твой чай готов, — запинаясь, объявил он. Бетани вздохнула и закрыла глаза. Неожиданно Трейс почувствовал досаду. Что, интересно, он должен говорить? Что он ее любит? Черт, он сам в этом не уверен. Он уверен в том, что хочет ее, хочет достаточно сильно, чтобы быть готовым рискнуть жизнью и пуститься в это путешествие.

Любовь — это нечто трудно уловимое, это слово, которое слишком часто запросто употребляется в романах, досужей болтовне. Ему доводилось слышать много определений любви, но ни одно не устраивало его. Пока он будет поступать, как и раньше, — бежать от любви как от чумы.

К тому времени, когда чай был готов, Бетани снова погрузилась в забытье. Трейс решил не будить ее. Отдых не менее полезен, чем питье, и он может дать ей двойную порцию, когда она снова проснется.

Он сидел на одеяле, скрестив ноги, глаза слипались от усталости, но мысли слишком будоражили, чтобы он мог уснуть. Проклятье, с чего ей вздумалось произносить это слово? Все было так хорошо без него. Теперь все запутается. Теперь она будет ждать, что он скажет ей в ответ.

Вполголоса выругавшись, Трейс подумал, что было бы неплохо, если бы она забыла о своих словах.

Это был первый день, когда Бетани пошла на поправку. Из-за выступа скалы, под которым она лежала, она посматривала на небо. Она вытянула руки и ноги и не ощущала больше болей, уносящих все силы, разрывающих ее надвое.

Из чего бы ни был приготовлен тот вонючий настой, который Трейс буквально пропихнул ей в глотку, он помог. Ее охватило легкое смущение, когда она вспомнила, как боролась с Трейсом, умоляя позволить ей умереть с миром. Трейс угрюмо настаивал, и лишь его физическая сила позволила ему одержать верх.

Смутное ощущение неловкости усилилось, когда он опустился на колени рядом с ней, быстро окинув ее взглядом, отметив поздоровевший цвет лица.

— Думаю, мне следует поблагодарить тебя за то, что ты спас мне жизнь, — пробормотала Бетани, не в состоянии встретиться взглядом с его темными глазами и не прекращая нервно теребить одеяло.

— Это одна из моих обязанностей, мэм, — ответил тот и улыбнулся, заметив, что она избегает его взгляда.

Прокашлявшись, Бетани кротко поинтересовалась:

— Это будет очень неудобно, если я попрошу о том, чтобы помыться?

Трейс закричал:

— Ты совсем спятила? Хочешь испытать еще разок что-нибудь подобное?

— Нет, но я так хочу этого… — Голос ее затих, а пальцы скручивали маленькие катышки из шерсти одеяла. Она чувствовала взгляд Трейса, ощущая его недовольство, а когда отважилась посмотреть ему в лицо, увидела что-то в его глазах. Раздражение? Гнев? Это выражение исчезло так же быстро, как появилось, и его взгляд снова был не более чем внимательным.

— Я что-нибудь придумаю, — наконец проговорил он.

Бетани улыбнулась.

— Не думаю, что в ближайшее время мне предстоит участвовать в забеге, так что я подожду.

Трейс свернул одно из одеял, подложил под спину Бетани и приподнял ее, давая возможность сесть, прислонясь к гранитной стене.

— Было очень мило с твоей стороны заболеть на подъеме, — сказал он, покончив с этой процедурой. — Я проклял бы все на свете, ухаживая за тобой на склоне.

— Правда? Не разумно ли это с моей стороны?

— На редкость. — Он взял ее за руку и пристально вгляделся ей в лицо. — Бетани, мне бы хотелось, чтобы ты постаралась по возможности не совершать больше ничего подобного. Ты страшно напугала индейцев. Они решили, что ты умираешь.

— А ты не испугался? — не удержалась она.

— Я знал, что ты не станешь избирать такой легкий путь, чтобы выйти из игры. Ты слишком упряма. — Он крепче сжал ей руку. — Как мне кажется, не стоит больше вспоминать об этом случае, идет? Просто постарайся в будущем так не делать.

Бетани с радостью кивнула. Она поняла, что никогда больше не будет считать отличное здоровье непреходящим. Трейс ушел, погладив напоследок ее руку и пообещав вернуться.

Наблюдая, как он приближается к носильщикам, Бетани не могла избавиться от смутного ощущения, что она о чем-то забыла. Какая-то мысль вертелась у нее в голове, очень важная, но она никак не могла вспомнить. Ладно, позже она еще об этом подумает. Теперь же ей нужно сосредоточиться на восстановлении сил. Впереди ждали развалины, необходимость как можно подробнее все описать и заснять на фотопленку.

Верный своему слову, Трейс наспех соорудил подобие ванны для Бетани. Индейцы-носильщики нагрели воду и принесли ее для Бетани в нескольких горшках. На каменном выступе было закреплено одеяло, обеспечивающее относительную уединенность. Купание нельзя было назвать роскошным, но его оказалось вполне достаточно.