***

В себя я прихожу от сильного удара по лицу. Нестерпимо болит живот, при этом я лежу. Что со мной? Где я? Но спросить не успеваю, потому что в меня прилетает что-то, одеждой не идентифицирующееся. Грубая серая ткань заставляет ее ощупывать, при этом я не понимаю ничего.

– Надеть на себя! – слышу я приказ, который сразу же пытаюсь выполнить, потому что не хочу боли.

Похоже, это мешок с вырезами для головы и рук. Но делать нечего, я натягиваю его на себя, заметив, что кожа на животе покраснела сильно. Видимо, сейчас не время для разглядываний, потому что я получаю следующий удар, неизвестно откуда. От него темнеет в глазах просто, я даже вскрикнуть не могу.

– Встать и идти, животное категории «А», – следующий приказ совсем непонятен, но, осмотревшись, я вижу открытую дверь.

Эта комната еще меньше предыдущей, в ней только лежанка и свисающее с потолка что-то страшное, что разглядывать я просто боюсь. С трудом встав с лежанки, направляюсь в сторону двери, а ухо при этом ловит переговоры на вполне знакомом мне языке.

– Особь слишком молода, – произносит тот же голос без интонаций.

– Боги любят жилистое мясо, – вторит ему уже другой, на этот раз наполненный эмоциями. – Будет ухаживать за щенками.

О чем они говорят? Какие боги? Я чувствую себя совершенно потерянной, только сейчас поняв, что волосы, моя прекрасная, с любовью отращённая коса, на голове полностью отсутствует. Что это все значит? Что? Но боли я больше не хочу, поэтому, дрожа, выхожу в следующую дверь, сразу же увидев толстого… кого-то в полицейской форме.

– Ты животное, – с ходу сообщает он мне. – За любые пререкания будет больно. Свой идентификатор найдешь на теле.

– Что происходит? – не понимаю я, но боли почему-то не следует.

– Такие животные, как ты, избраны для кормления богов! – заявляет он мне. – Но твое мясо незрелое и содержит много жира. Ты будешь ухаживать за щенками, пока не придет срок!

– Что вы говорите?! – ошарашенно спрашиваю я, но, видимо, зря.

Боль, невыразимая, страшная боль гасит мое сознание, потому что мне сейчас намного больнее, чем было до сих пор, я хриплю уже, не в силах кричать, когда благословенная тьма принимает меня. Я плыву в ней, наслаждаясь отсутствием боли, кажется, вечность, но прихожу в себя от встряхиваний. Открыв глаза, понимаю, что нахожусь совсем одна в полной темноте. Потряхивания, по-видимому, означают движение, при этом ощущение такое, как будто меня на куски резали.

Что это? Что происходит? Я реву, хрипя сорванным горлом, потому что чувствую себя сошедшей с ума. Ко мне, конечно, всегда относились с долей брезгливости, но «животное» – это уже непредставимо просто. Я не понимаю, что происходит! За что мне делают больно, почему обращаются так? Ведь я человек! Что я им всем сделала?

Тысячи вопросов, на которые нет ответа. Даже задуматься над тем, что сказало это существо, не могущее быть человеком, страшно. Ведь он сказал, что меня съедят какие-то «боги». Но суть тут не в том, кто, а вот в том, что именно сделают, и я не могу этого осознать. Тут в мою голову приходит еще одна мысль – если я животное, то «щенки», получается… дети? Они хотят мучить и убивать… детей?

Чувствую себя в полнейшей панике и еще так, как будто все не со мной происходит. Спасите меня кто-нибудь, ну, пожалуйста! Я понимаю, что теперь меня совершенно точно убьют, рано или поздно. А как же родители? Они не поднимут тревогу? Или… Не хочу об этом думать! Пусть мы с ними не ладим, пусть бьют, но неужели они не попытаются хотя бы?

Я гоню от себя мысль о том, что подобное уже было когда-то. Что-то подобное говорили в забытой уже школе на Родине, но вот что, я не помню совсем. Я сейчас вообще ничего не помню… А громыхающая коробка везет меня дальше, отчего мне страшнее во много раз становится. Кажется, я засыпаю или просто в ступор впадаю, когда оно останавливается. Часть раскрывается дверями, впуская вовнутрь дневной свет, а затем что-то сильно дергает меня за ногу, выволакивая наружу. Я падаю головой на острые камни, но никого это не заботит, меня просто волокут куда-то, как мешок картошки, затем зашвырнув в какое-то помещение.

Дверь с металлическим лязгом захлопывается, и только сейчас я слышу голоса. Ко мне подбегают, о чем-то спрашивают, но сейчас я ничего не понимаю, я просто боюсь боли, стараясь одернуть задравшийся на мне мешок. Я стараюсь хотя бы понять, что произошло, но не могу, отчего хочется рыдать.

– Тихо, не плачь, – гладит меня детская ладошка. – Услышат если, будут бить.

– Ка-ак, бить? – хриплю я сорванным горлом.

– Больно, – коротко отвечает она и тихо-тихо всхлипывает.

Я поднимаю голову, осматривая то место, где оказалась. Вокруг меня дети, я даже не понимаю сначала, сколько их, но вот что глаз фиксирует сразу – это национальные особенности. Получается, что в этой комнате собраны дети, рожденные только двумя… как это называется вежливо… Этническими группами, вот!

Но тогда… тогда это что-то значит, но что? Дети помогают мне подняться на ноги, добраться до жестких нар. Затем они лезут обниматься, и я обнимаю их, а они меня. Лишь затем девочка, выглядящая старшей, начинает мне рассказывать о том, что это за место и что нас ждет. При этом говорит она не на местном, а на моем родном, отчего я останавливаю ее.

– Как тебя зовут? – интересуюсь я. – Ты недавно переехала?

– Я из посольства, – обстоятельно отвечает она мне. – Зовут меня Таня. Родителей у… у… би-и-ли! – она неожиданно начинает плакать, а я обнимаю ее, прижимая к себе изо всех сил.

Стоп! Она сказала «посольство» и «родителей убили». Это означает нападение на посольство! Значит… Значит, идет война, и только я ничего не знаю, потому что новости не смотрю? Но… тут до меня доходит – мы обречены. Если здесь, в этом самом месте, ребенок из посольских, то мне даже спрашивать бесполезно. Все бесполезно, совершенно все… Спасения нет.

– Мы здесь… Мы не годимся в еду каким-то «богам», для этого нужно подрасти, – мальчик с коротким именем Баи тяжело вздыхает. – До тебя у нас была одна тетенька, ее уже заготовили в холодильник.

То, что он говорит – совершенно невозможно, просто невероятно, непредставимо, но мальчик рассказывает мне совершенно жуткие вещи, а остальные дети только кивают. Значит… Это правда?

Всего месяц мы здесь, а кажется, будто вечность. Поначалу я не понимаю и не принимаю реальности, однако, получив на обед какую-то бурду с маленьким кусочком хлеба, что-то начинаю осознавать. Детям здесь по четыре-пять лет, они ничего не умеют, хотя стараются плакать тихо, и от этого зрелища я меняюсь. Я стараюсь быть для каждого из них, погладить, обнять, расспросить. Ночами приходят кошмары и следующая за ними боль. Эти… нелюди, они действительно бьют длинными тонкими палками, они бьют детей, и только закрыв ребенка собой, я понимаю…

Я принимаю себя такой, осознавая – пока я закрываю их собой, у деток есть шанс пожить подольше. Я понимаю это в тот миг, когда не просыпается мальчик Бао, уйдя от нас во сне туда, где нет нелюдей. Еда очень скудная, нелюди объясняют это тем, что от нас никакой пользы нет, а откармливать надо правильно и за несколько месяцев до… До конца.

Я вижу, какой это конец… сейчас за окнами нашей комнаты строят голых людей, среди которых и… и мои родители. Я вижу маму, не в силах отвести взгляд. Таня же собирает детей в дальнем углу, где нет окон, и командует закрыть глаза, но меня не трогает. Я понимаю: мне нужно видеть это, потому что это мое будущее. Мама вся покрыта кровавыми полосами, она мелко дрожит, но не пытается убежать. И тут это начинается… Именно то, что потом приходит ко мне во снах. Людей именно что заготавливают – у меня нет слов, чтобы описать увиденное. Только мертвая голова мамы, глядящая на меня с ужасом в неживых глазах, отправляет меня в спасительный обморок.

Как такое возможно? Что это за боги, которым надо есть людей? Что это за нелюди такие, отдающие нас в жертву своим мерзким богам?