Я перепрыгивал по сразу оживающим, раскачивающимся под моими ногами камням, с каждым шагом забираясь все выше и выше. Думать об усталости было некогда. Только бы оторваться на дистанцию, непригодную для прицельной стрельбы! Лишь бы не было у Басмача охотничьего карабина! В том, что вслед мне сейчас раздадутся выстрелы, я не сомневался. Двести, ну, минимум полтораста метров – ой, как бы устроили! Если, конечно, стрелять будут из малокалиберки. Из маломощной винтовки с донельзя изношенным стволом, какие наличествуют тут у чабанов, с такого расстояния в движущую мишень попасть очень и очень трудно, почти нереально. Доводилось стрелять из таких вот карамультуков19, знаем. И все же. Крохотная, мягкая пуля из малокалиберной пукалки, растеряв с расстоянием убойность, скорее всего сразу не убьет, но дел понаделает: от потери крови, тем более в высокогорье, хорошего мало.

 Переводя дыхание, в полуобороте я различил внизу, среди валунов фигуры Османкулова и Басмача. Они уже побросали лошадей и бежали следом. Расстояние до них, навскидку, было чуть меньше двух сотен метров. Для вящего успокоения, оно могло быть и побольше!

 Бежать в гору по камням, да на такой высоте – понятие относительное. Я передвигался быстрым шагом по краю боковой морены: ноги, быстро налившиеся тяжестью, соскальзывали, я оступался и терял равновесие почти на каждом шагу. Пытаться «бежать» по вынесенным ледником на обочину впритирку к скалам, хаотично перемешанным движением льда каменным обломкам, занятие невеселое. По самому ледниковому языку «бежать» было бы «веселее», но там бы я маячил как на ладони – мой силуэт на фоне белесого льда был бы четко виден. Здесь же на морене, в выцветшей штормовке я почти сливался с камнями. При стрельбе каменные глыбы меня защитят.

 Надсадное дыхание заглушало почти все звуки.

 Как едва слышный щелчок камчи прозвучал первый выстрел. Каменная пыль едва заметным дымком вспучилась на рыжеватом сланце недалеко от моей головы. Ж-ж-ж! – отрикошетила от камня расплющенная пуля.

 «Ого, метко! – отметилось с тревогой. Сердце заколотилось где-то в горле: – Слава Богу, малокалиберка все-таки!» – порадовался «малости» я.

 Фьють, – пугающе близко промчалась над ухом следующая пуля, – Щчок! – ударила недалеко в камень другая. Обычного в горах эха даже не было слышно. Негромкие, нечастые выстрелы маломощной винтовки сами по себе казались безобидными.

 Достаточно четырех, может быть, пяти секунд, чтобы выбросить движением затвора гильзу, вставить новый патрон, прицелиться и нажать на курок. Хорошо еще, что винтовка не полуавтоматическая, как у биатлонистов, на перезарядку которой нужно мгновение!

 В скоротечные четыре секунды мне нужно уложиться, чтобы добраться до следующего крупного каменного обломка, за которым можно укрыться. Я глазами измерил расстояние до него и, дождавшись очередного выстрела, бросился вперед, стараясь как можно быстрее переступать ногами.

 «Еще влево, вправо, стоп», – командовал я сам себе. Нужно было как можно скорее достичь небольшого каменного уступа, что у самых скал борта урочища, у самого края перегиба ледникового тела, за которым начиналось фирновое поле20! Перевалив каменную приступку, скрывшись за ней, я несколько минут буду в безопасности.

 Пули осмысленно ударяли по близлежащим от меня камням. Я приподнялся, чтобы сделать очередной рывок – десяток торопливых, тягостных метров переступания, лазанья, карабканья по камням до ближайшего укрытия, и в этот момент раздался вдруг выстрел, резкий звук которого, постепенно затухая, раскатом поскакал вверх между скалами. Хищно стеганули по соседним камням каменные крошки. На темно-рыжей каменной плите сантиметрах в пятидесяти от правого плеча я заметил крупную седоватую кляксу.

 «Это уже не малокалиберка. Это уже посерьезней! – даже не удивился я: – Это, наверное, ствол, из которого стреляли в райцентре? Свинтили глушак – и на тебе?! Хотя надо быть идиотом, чтобы сохранить ствол, из которого стреляли у торгового центра! И, все равно, суки, с такого расстояния меня так просто не возьмешь! Не по ж…пе клизма, джолдоши21!» – мстительно заключил я, не задумываясь, кому в этой ситуации досталась роль функциональной части организма.

 Я снова рванулся вперед. Стылый ото льда воздух, казалось, кинулся мне навстречу и, пособляя, охладил влажные от пота лицо и кисти рук. Шумное дыхание еще больше зачастило. Лишь метрах в семи находился камень, за который, начав бросок, я хотел спрятаться. Не выдержав, я упал, не добравшись до него пару метров.

 Я придавливал щекой прохладный обломок плитняка, судорожно вентилировал легкие и всей кожей чувствовал сейчас свою уязвимость. Сердце, переместившись из грудной клетки в глубину черепа, лихорадочным, оглушающим слух ритмом отсчитывало скоротечную паузу.

 Уклон боковой морены, по которой я «бежал», по мере приближения к ледниковому фирну упорно набирал крутизну. Сейчас же, когда я взглядом упирался в находившийся совсем уже рядом вожделенный край каменного уступа, подъем по морене сделался совсем уж изнуряющим. Хотя, если, по справедливости, сам ледник Ашу-тор был относительно пологим, без ярко выраженного ледопада, без особой крутизны в области перегиба, «перетекания» фирнового поля в ледниковый язык. Это не родной, исхоженный вдоль и поперек, изученный до мельчайших подробностей Кара-Баткак, на котором в районе ледопада громады ледяных стен, башен и утесов, стеклянно отсвечивая сероватыми разломами и сколами, как перед решающим броском замирают у кромки скального обрыва на высоте типовой девятиэтажки. Даже на удалении эти ледяные махины своей титаничностью, гибельностью, готовностью в любой миг обрушиться, расплющить, сотрясти тысячетонной глыбищей нижележащий лед и окружающие скалы, всегда заставляли осторожничать привычных к ледяным кульбитам гляциологов. Но здесь не Кара-Баткак, здесь нет монументальных, готовых неожиданно свалиться с высотины ледяных глыб. Почти тишь, да гладь, не маршрут, а сказка – утеха горных туристов, по словам гляциологов, протоптавших в последние годы через некоторые ледники долины, в том числе и через Ашу-Тор, торные дорожки.

 Я приподнял голову и посмотрел назад. Внизу, всего лишь метрах в восьмидесяти от себя я заметил карабкающегося с пистолетом в руке Османкулова.

 «Не фига себе, за хлебушком сходил! – запульсировало в голове: – Вот тебе, бабушка, и утехи на торной дорожке!» Пока я слаломировал между камнями, сбивая прицел, коллектор неожиданно близко успел подобраться ко мне. Сам же Басмач, растратив время на выцеливание и стрельбу, прилично отстал от него.

 Еще одна тяжелая пуля, продольно чиркнув светлым штрихом, шевельнула небольшой камень, лежащий прямо передо мной. Отдернув от неожиданности руки, я от души выматерился. Положение становилось аховым. Большие камни, до этих пор во время «передыха» надежно укрывавшие от пуль, по большей части остались внизу. Сейчас лишь небольшая глыба серого гранита, скатившаяся, судя по всему, на сланцевую россыпь с бокового склона урочища, защищала меня от преследователей.

 «Что там плел Балаянц про матерщину в экстремальных ситуациях? – с жадной судорожностью вдыхал и выдыхал я воздух: – Его бы сюда, мордой камни полировать!» – остервенился я и, затянув для выразительности звучание второй буквы, вместе с очередной порцией воздуха зло выдохнул на серую боковину гранитной глыбы пятибуквенное «прозвище гулящей женщины».

 Еще десяток изнурительных метров до каменного гребня, и я стану для пуль недосягаем. Из суеверного чувства я старался не думать, что буду делать потом, за перегибом склона, уйдя из прямой видимости.

 Я вскочил, и что-то мимолетное, донельзя шустрое легко шевельнуло рукав штормовки, походя обожгло, царапнуло внутреннюю поверхность локтя. Конвульсией забарабанил внутри черепа затаившийся было ужас, обморочно онемели губы, на висках и лбу разом выступили капельки пота. Из-под рукава штормовки, пугающе диссонируя с блеклостью скальных обломков, в разом повлажневшую ладонь неспешно стал натекать удивительно яркий на солнечном свету ручеек крови.