– Ты, Ольга, все-таки не обижайся на меня, – обратился к аспирантке, воспользовавшись паузой Никитич. – А на этого пустобреха, – кивнул он в сторону приумолкшего было Сергея, – не обращай внимания.

– Вот так всегда, – разом выпустил воздух Балаянц. – Как говаривал его высокопревосходительство Салтыков-Щедрин: «В деле распространения здравых мыслей без того нельзя, чтобы кто-нибудь паскудой не обругал!»

– Все, хватит трепаться, популяризатор! А то я сейчас «самовыражусь», да уж простит меня дама, выдам из своего «кладезя», – рявкнул Никитич и оставил Балаянца без двух в шестерной игре.

 Я посмотрел в сторону соседнего «купе»: все-таки Балаянц, косноязычно характеризуя Ольгу, был прав – она производила впечатление на окружающих. Видавшие виды джинсы, тонкий, серого цвета свитер подчеркивали ее ладную фигуру. Тихая, несуетливая, улыбчивая, закидывая ногу на ногу, меняя видимую линию стройных бедер, она неосознанно заставляла присутствующих мужчин приглядываться к ней. Взгляд ее серых глаз, щедро расцвеченных в зрачках зелеными прочерками, копна густых темно-каштановых волос, ниспадающих за плечи, волнующий тембр голоса уже в короткий промежуток своим близким присутствием времени становились желанными. Появление Ольги на леднике, вне всякого сомнения, делало нудное, как и любое, заполненное тяжелой работой бытие более осмысленным и эмоционально окрашенным. По крайней мере, на время досуга. Сейчас, наверное, ей было и «больно и смешно». Она еще не привыкла к балаянцевской демагогии и толстокожести Никитича.

 Напротив нее сидел новый коллектор Равшан Османкулов. Чуть выше среднего роста, худощавый и, в то же время мускулистый, в тесных, донельзя затасканных джинсах и обтягивающей торс потертой куртке-косухе он меньше всего напоминал рабочего гляциологического отряда.

 Сидя вполоборота, поверх карт я украдкой взглянул в сторону парочки: не нужно было быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что аспирантка нравилась этому хлыщу. Когда он, хлыщ этот, вместе с Ольгой спустился с ледника и увидел меня, я успел заметить, что на лице его промелькнула гримаса растерянности, тревоги – вот, мол, еще один ухажер-конкурент заявился?! Балаянц, как было заметно с самого начала, от всего этого был не в восторге, да и мне, что греха таить, такое развитие событий становилось не по душе. Аспирантка – единственная женщина на леднике казалась милой, непосредственной и, естественно, приковывала к себе мужское внимание. Мне стало вдруг обидно, что сейчас она сидит с этим залетным волокитой.

 «Как он к нам сюда затесался? – раскладывая карты по мастям, размышлял я: – По его словам, он ждет хорошей работы в райцентре? Что же это за работа? В общем-то, с работой сейчас там тяжело. Интересно, кем он раньше мог работать? На мастерового он не похож – кое-какое образование у него на лбу просматривается. Вон, так и вьется вокруг девчонки – то ли убеждает в чем-то, то ли врет напропалую. Язык, по-видимому, у него подвешен. А она слушает его, иногда улыбается. Словом, козел он, как и есть, козел! Рыло бы ему начистить. Прав Серега! Как он его обозвал-то: ши… шиш… кукиш, в общем?! При случае не забыть бы, спросить у Балаянца, что это такое? Звучит обидно!».

– Паш, слышь, расскажи что-нибудь московское, свое, уголовное, – встрял вдруг, будто черт, упомянутый всуе, молчавший до этого почти весь розыгрыш распасов Балаянц. Молчание для него не являлось золотом.

 Известие о том, что я раскланялся с полицией, гляциологи восприняли в целом без эмоций. Но в их глазах я по-прежнему ассоциировался с уголовным розыском.

– Что Москву поминать…

 В принципе, и в такой глуши о случае с инкассаторами в райцентре, да еще приукрашенном людским воображением, рано или поздно услышали бы. Вот я и решил о нем рассказать, все же отредактировав случившееся по своему разумению. Пока дело не раскрыто, о нем лучше в кулуарах лишнего не говорить. Рассказ произвел впечатление.

– Ну, а ты чего? Приятель твой не просил помочь?

– У меня уже сложился обывательский навык: увидишь пьяного – отойди! Да, и, в конце концов, на каникулах я сейчас.

– ?!

– Дружок один порешил, что коль я в институте числюсь, то вместо отпуска у меня теперь каникулы.

– Нет, Паша, – не отставал Балаянц, – просто так не отделаешься. Народ требует кошмарные подробности криминального беспредела современности. Давай еще, милый, не томи.

 «Господи, – подумал я: – как хорошо, что благодаря кинофильмам, бесконечным телесериалам, героями которых являются полицейские, многочисленным книжным опусам с детективным сюжетом обычный человек и представить себе не может, что уголовный розыск – это, прежде всего пот, дерьмо и кровь. Розыск преступников – это каждодневное общение с маргиналами и прочим сбродом, это ложь, страх и предательство, с которыми сталкиваешься изо дня в день. Работа сыщика – это еще и нескончаемая рутина, канцелярщина, сбитый комок отрицательных эмоций и лишь редкие минуты вдохновения и удовлетворения».

 Исподволь я оглянулся в сторону соседнего «купе». Коллектор, перехватив мой взгляд, скривил в ухмылке рот, презрительно ощерился: мол, давай, покажись перед дамой, мол, на словах мы все герои. Не подав виду, я рассказал пару анекдотов на полицейскую тему, а чуть разогрев аудиторию, поведал несколько полицейских курьезов, случившихся со мной в свое время, изображая героев в лицах. Рассказы удались. Я заметил, как аспирантка одобрительно и с интересом взглянула на меня. Мне вдруг захотелось рассказать ей о чем-нибудь необязательном и потому более приятном: криминальные темы уже набили оскомину. Не снижая набранного темпа, я мимикой призвал на помощь Балаянца. Тот, все сразу поняв, стал мастерски подыгрывать, встревая с уточняющими, порой дурацкими вопросами и комментариями. Мы полностью завладели вниманием аспирантки.

 За лето гляциологами много чего было сделано. На леднике было забурено в лед пару сотен деревянных реек: засекая при помощи теодолита их двухнедельную миграцию вместе со льдом, изучались особенности сезонного движения ледника. А назавтра предстоял тяжелый день: мы поедем в другое ущелье долины на ледник Ашу-Тор, чтобы провести там фототеодолитную съемку. На фотоснимках разных лет, сделанных с одной и той же стационарной точки, хорошо видна многолетняя динамика движения льда. Работа трудоемкая.

 После бессонных суток, заполненных перелетом, переездами, ходьбой по горам я заснул без всяких мыслей, сразу.

 Весь следующий день заняла поездка на Ашу-Тор.

 Лошадь мне досталась прежняя, что и несколько лет назад. Еще не старый, матерый и норовистый конь по кличке Прыгун, демонстрируя свой подлый нрав, сначала попытался сбросить меня с седла, но, то ли почувствовав опытность седока, то ли припомнив давнишнего наездника, он быстро смирился. Я смотрел, как по дороге на ледник он пил воду из реки, машинально, по подрагивающим в такт глотков кончикам лошадиных ушей, вел счет выпиваемой воды и испытывал умиление. Еще пару дней назад я томился в душной, вязкой трясине московского хзметрополитена, а сегодня – милые, желанные места, сильное, умное животное, время от времени косящееся на своего седока влажной фиолетовостью глаз.

 Пиня тоже увязался за нами. Как настоящая чабанская собака, вел он себя совершенно независимо и предан был только Никитичу. По пути пес челноком носился по обе стороны тропы, выискивая сурков, а на остановках, как бы охраняя хозяина, безбоязненно ложился под ноги треневского коня. Я с ним действительно подружился: барбос, чуть не опрокидывая, ставил мне на плечи лапы и, деликатно лизнув, заглядывал в лицо. А коллектора он почему-то невзлюбил: на днях ему, сидевшему на пороге домика, пес походя прикусил вдруг кожу на затылке.

 На обратном пути Серега, по недосмотру отобравший в поездку неисправный альбедометр¹³1, как бы удивляясь случившемуся, ущербно долдонил: «Не фига себе! Как же так получилось-то? Ну, не фига себе!»