Церко́вное нача́льство высо́ких стремле́ний отца́ Иллария не подде́рживало, заявля́я, что об том пусть в Москве́ голова́ боли́т, а окра́ине ли́шние зна́ния то́лько во вред пойду́т. Во мно́гой му́дрости мно́го печа́ли, – говори́ли они́ слова́ми Соломо́на, – кто умножа́ет позна́ния, умножа́ет и скорбь. Доста́точно уже́ того́, что в госуда́рстве на́шем ещё со времён благослове́нного царя́ Ива́на Васи́льевича, любо́й обшмыга голошта́нный мо́жет гра́моте обучи́ться.

Но не тако́в был оте́ц Илларий, что́бы бе́гать от тру́дностей. Помо́рская кровь дава́ла о себе́ знать.

– Сты́дно, – говори́л он, го́рестно потряса́я кулака́ми пе́ред церко́вным синкли́том – сты́дно мне смотре́ть, как держа́ва на́ша год от го́да любому́дрием скуде́ет. Есть ли кто на Руси́ по мо́щи ра́зума своего́ и кре́пости ду́ха сравни́мый с митрополи́том Моско́вским Фили́пом ? Есть ли кто ра́вный преподо́бным Ио́сифу Волоцкому и Ни́лу Сорскому ? Не ви́жу! Мудрецы́ ушли́, а но́вых не́ту. И не бу́дет, пока́ мы о́троков, что сего́дня псалты́рь на па́мять постига́ют, к вы́сшим зна́ниям не приведём. Что нам меша́ет? Всё же есть. У нас любо́й монасты́рь – акаде́мия. Библиоте́ки дре́вними кни́гами и стари́нными докуме́нтами зава́лены. Кла́дезь земно́й му́дрости, от кото́рой просвещённые ромеи зави́стливую слюну́ глота́ли пыли́тся в сундука́х! В ста́рые времена́ е́здили к нам с за́пада папи́сты-лазу́тчики за зна́ниями та́йными. В рот смотре́ли, све́дения собира́ли о дре́вних стра́нах и наро́дах. Стари́нные ка́рты ворова́ли. Вида́ть собра́ли? Тепе́рь, по́сле сму́ты уже́ они́ к нам в учи́теля набива́ются. Дожи́ли. Я́йца ку́рицу учи́ть ста́ли…

Тру́дно сказа́ть, убеди́л ли оте́ц Илларий церко́вное нача́льство го́рькими слова́ми, и́ли те про́сто махну́ли на него́ руко́й, не жела́я свя́зываться с я́ростным спо́рщиком, име́вшим покрови́тельство при патриа́ршем дворе́, одна́ко разреше́ние на учи́лище он получи́л. Разуме́ется, что, как то́лько два го́да наза́д в оби́тели появи́лся оте́ц Фео́на, обра́дованный игу́мен без вся́кого испыта́ния и, не дожида́ясь разреше́ния, назна́чил ему́ послуша́нием преподава́ние три́виума , а чуть по́зже, сосла́вшись на го́ды и сла́бое здоро́вье, переда́л ему́ и своё заня́тие квадривием . Возраже́ние Фео́ны, говори́вшего, что он никогда́ не́ был «ма́стером гра́моты» и не име́л в э́том де́ле никако́й сноро́вки, настоя́телем, хорошо́ изучи́вшим про́шлое но́вого по́слушника, бы́ло оста́влено без внима́ния. Так поми́мо свое́й во́ли оте́ц Фео́на стал учи́телем монасты́рской шко́лы.

Учени́к за спино́й зако́нчил бормота́ть пройдённый уро́к. Мона́х оберну́лся и осмотре́л свою́ «дружи́ну». Больша́я шко́льная ко́мната была́ хорошо́ освещена́. Де́вять дете́й от семи́ до пятна́дцати лет: три де́вочки и шесть ма́льчиков сми́рно сиде́ли на ла́вке за гру́бо по-дереве́нски сколо́ченным столо́м и смотре́ли на учи́теля во все глаза́, заворожённо и пре́дано. Ря́дом с ни́ми, на резно́м сту́ле во главе́ стола́ восседа́л ма́ленький, сухо́й и жёлтый как осе́нний лист и́нок, помога́вший Фео́не с нау́ками. Учи́л он чте́нию, письму́ и зако́ну Бо́жьему, а бо́льшего от него́ и не тре́бовалось. Чуть поо́даль прислони́вшись к стене́ дрема́л на высо́ких ко́злах, сто́рож Некрас, превы́ше всего́ в шко́льном обуче́нии цени́вший церко́вное песнопе́ние. Все остальны́е дисципли́ны мгнове́нно погружа́ли его́ в глуху́ю тоску́ и трево́жный, угнетённый сон. Вот и сейча́с, слу́шая школяро́в, откры́в рот и запроки́нув го́лову, он и́зредка похра́пывал, слегка́ ударя́ясь заты́лком о кра́шенные до́ски сте́ны.

– Спаси́ Христо́с! – сказа́л Фео́на, перекрести́вшись, – Ви́жу усе́рдие ва́ше, де́ти мои́. А тепе́рь по обы́чаю да́бы продо́лжить заня́тия, сотвори́м моли́тву Го́споду!

Все находи́вшиеся в ко́мнате, включа́я второ́го учи́теля и ра́зом пробуди́вшегося Некраса, вскочи́ли на но́ги, поверну́лись к иконоста́су и хо́ром на ра́зные голоса́ затяну́ли:

– Го́споди Исусе Христе́ Бо́же наш, содетелю вся́кой тва́ри, вразуми́ мя и научи́ кни́жного писа́ния и сим увем хоте́ния Твоя́, я́ко да сла́влю Тя во ве́ки веко́в, ами́нь!

Три́жды сотвори́в кре́стное знаменье на потемне́вшую от вре́мени ико́ну Спа́са Пантократора , ученики́, вы́строившись в заты́лок, гусько́м пошли́ к ста́росте шко́льной дружи́ны, жи́листому и поджа́рому с рука́ми как за́ступы по́слушнику, кото́рый со слова́ми: «Го́споди благослови́» выдава́л ка́ждому кни́ги, по кото́рым предстоя́ло сего́дня учи́ться. Поблагодари́в ста́росту, де́ти шли на зара́нее определённые места́м за дли́нным учени́ческим столо́м и степе́нно расса́живались, гото́вясь к уро́ку. Ритуа́л э́тот был привы́чен и соблюда́лся неукосни́тельно изо дня в день на протяже́нии мно́гих лет и вряд ли обеща́л поменя́ться в обозри́мом бу́дущем. Шуме́ть, толка́ться и производи́ть други́е «неустро́йства» шко́льникам запреща́лось категори́чески.

Впро́чем, сего́дня наруши́телем поря́дка, неожи́данно вы́ступил тот, кто был при́зван за ним следи́ть. Шко́льный ста́роста Дими́трий со всем полага́ющимся к тому́ благочи́нием откры́в тяжеле́нный око́ванный ме́дью «Шестоднев» , сра́зу округли́л глаза́ то́чно уви́дел в кни́ге не́что крамо́льное, от кото́рого потеря́л дар ре́чи. Ме́жду страни́ц лежа́ло резно́е указа́тельное «древцо», находи́ться кото́рому здесь бы́ло реши́тельно невозмо́жно, но ви́димо э́тим преступле́ние про́тив шко́льного уста́ва не ограни́чивалось. Ста́роста расте́рянно вгля́дывался в жёлтые страни́цы стари́нного фолиа́нта и мыча́л не́что нечленоразде́льное.

– Что там у тебя́, брат Дими́трий, стрясло́сь? – с любопы́тством спроси́л Фео́на, подходя́ к ста́росте.

Вме́сто отве́та по́слушник мо́лча поверну́л к не́му разворо́т кни́ги, в кото́рой не́сколько абза́цев бы́ло обведено́ жи́рным черни́льным ова́лом, а на поля́х нетвёрдой де́тской руко́й вы́писано: «А так ли о́ное на са́мом де́ле есть?»

– О́чень интере́сно! – невозмути́мо произнёс Фео́на, прочита́в вы́деленные абза́цы кни́ги.

– Ну и кто столь просвещён в иску́сствах, что риску́ет бро́сить вы́зов авторите́ту свято́го Иоа́нна Экза́рха болга́рского ? – спроси́л он, оки́нув взо́ром прити́хших ученико́в. Де́ти молча́ли, стара́тельно пря́ча глаза́ в пол. Оте́ц Фео́на понима́юще покача́л голово́й.

– Ну я так и ду́мал. Доно́счиков нет. В тако́м слу́чае вы зна́ете, что де́лать.

Ученики́, винова́то опусти́в го́ловы, вы́шли и́з-за стола́ вста́ли на коле́ни и хо́ром загнуси́ли жа́лостливыми голоса́ми:

«В не́которых из нас есть вина́,

Кото́рая не пе́ред мно́гими дня́ми была́,

Вино́вные, слы́шав сие́, лицо́м рдятся,

Поне́же они́ на́ми, смире́нными, гордя́тся»

Не успе́ли они́ зако́нчить покая́нные ви́рши, как с коле́н подня́лся четырнадцатиле́тний Сёмка Дежнёв .

– Прости́, отче, – обрати́лся он к мона́ху с ни́зким покло́ном, – моя́ то вина́!

– Ты? – с сомне́нием в го́лосе переспроси́л оте́ц Фео́на.

– Я.

Сёмка угрю́мо насу́пился и с вы́зовом посмотре́л на учи́теля. В уголка́х глаз отца́ Фео́ны заигра́ли озорны́е и́скорки.

– Ну тогда́ объясни́ нам, чем тебя́ не устра́ивает Аристо́тель и учёные мужи́-перипате́тики?

– Меня́-то? – шмы́гая но́сом переспроси́л Сёмка. Лицо́ его́ вы́тянулось в расте́рянной и дово́льно глу́пой грима́се.

– Тебя́, – утверди́тельно кивну́л Фео́на, – ведь ты же не согла́сен?

– Я-то? – опя́ть переспроси́л па́рень, глаза́ми му́ченика гля́дя по сторона́м.

– Э́то не он. Э́то я сде́лала! – разда́лся за спино́й то́нкий, деви́чий голосо́к.

Оберну́вшись, Фео́на удовлетворённо улыбну́лся. Ю́ная воспи́танница городско́го головы́ Ю́рия Я́ковлевича Стромилова , кра́сная от стыда́ стоя́ла за его́ спино́й и не́рвно тереби́ла жемчу́жное ожере́лье. На́стя была́ кру́глой сирото́й. Два го́да наза́д её взя́ли в дом воево́ды, по́сле того́ как умерла́ от сухо́тки его́ двою́родная сестра́, бы́вшая На́сте приёмной ма́терью.

Освобождённый от необходи́мости врать, благоро́дный Сёмка с ви́димым облегче́нием плю́хнулся на коле́ни ря́дом со свои́ми това́рищами.

– Влюби́лся, жени́х! – процеди́л сквозь зу́бы стоя́щий ря́дом Пе́тька Бе́кетов, – а ещё друг, называ́ется!