– В каком часу принесли письмо?

Старик почесал голову под картузом:

– Вспомнить бы, барин! Я с утра как не выпью, так совсем памятью не богат. Мне бы опрокинуть для прояснения рассудка…

Поль вынул горсть мелочи и сунул в коричневую угловатую ладонь.

– Говори, говори, добрый человек!

– Дык давеча, часов в десять, – затараторил дворник, пересчитывая пальцами медяки. – Как только ваша светлость ушли. Так и явился. Аблокат этот. Накинуть бы, барин за такую мне работу.

– Заткнись, Фёдор Степаныч, заткнись! – вскрикнул князь и поцеловал мужика в щёку. – Деньгами тебя обсыпем! В золоте у меня ходить будешь! Ха-ха!

Дворник, причитая матерными молитвами, попятился к подъезду. Князь полетел на площадь, похохатывая, спотыкаясь. Он пнул скелет кошки, который уже давно раздражал его. Тот отлетел в кусты. «И чего он валялся тут?» – подумал князь невпопад. Счастье, долгожданное счастье его было так близко.

Победоносцев ворвался в дверь особняка и устремился вперёд по вестибюлю. Внутри него бурлило нетерпение. От жиденького сна, из которого полчаса назад его выдернул стук в дверь, не осталось и следа.

Он пронёсся мимо бледной прислуги, которая выстроилась, будто на расстрел, и взлетел по ступеням золочёной мраморной лестницы. Затем повернул направо, как указал ему кивком дежурящий жандарм, и распахнул двери залитой солнцем спальни.

Запах пота, мускуса и перегара врезался ему в нос. По углам валялось несколько пузатых бутылок из-под шампанского. В центре, на ступенчатом возвышении, стояла широченная кровать, окружённая четырьмя задрапированными колоннами, выполненными в виде статуй греческих богинь.

Задрав одну из секций балдахина и вглядываясь внутрь, застыли подчинённые. Брейстер, выпучив глаза, сопел. Зыбкин прижимал к груди блокнот и был похож на проповедника. На лице его читался страх и отвращение. Вдовин смотрел в окно и как ни в чём не бывало жевал сайку.

Завидев Победоносцева, все трое вытянулись: «Ваше превосходительство».

Победоносцев кивнул им и поднялся по усыпанным лепестками ступенькам.

На белоснежных простынях, утопая в перине, лежала полуголая полная женщина. Обер-полицмейстер сразу узнал баронессу Армфельт, с которой имел честь познакомиться на одном из приёмов. В тот день она упрекнула его в том, что он, мол, никак не одарит её честью нанести визит. Победоносцев пообещал, и вот он здесь. Правда, не при тех обстоятельствах, на которые оба рассчитывали.

Баронесса была, бесспорно, мертва. Ее остекленелые глаза смотрели в потолок. Под обрубком правого безымянного пальца чернело пятно запёкшейся крови. Но не это напугало Зыбкина. Победоносцев и сам вздрогнул, увидев улыбку, которая была натянута на её посиневшее лицо. Улыбка эта казалась противоестественной и отталкивающей.

«Как странно, – подумал не к месту Победоносцев, переведя взгляд на вязь потолочной лепнины и пытаясь понять, что такого захватывающего увидели там глаза покойницы, – ведь сколько страдальцев так живо, так неподдельно взирают на нас с полотен – от древних икон до современных поделок, вроде бурлаков, – но удалось ли хоть какому-то столь же искусно изобразить счастье, подобное тому, которым светится теперь лицо этой мёртвой женщины. По-видимому, счастье – субстанция более загадочная и неуловимая, нежели страдание».

Зыбкин тихонько всхлипнул и вывел Победоносцева из раздумий. По изумрудному оттенку физиономии было видно, что молодой человек борется с приступом тошноты.

– Как живая улыбается, – сказал Брейстер. – И с чего это она?

– Вас рада видеть, Нестор Игнатьич, – пошутил Вдовин.

– Сколько служу, первый раз такое, – ответил Брейстер, непонятно что имея в виду.

Победоносцев посмотрел на своих подчинённых, как на детей. Затем вынул из нагрудного кармана платок, приложил к носу и, нагнувшись, принялся осматривать труп.

– Палец отделили уже после смерти, – продекламировал с места Вдовин. – Иначе крови было бы больше. Ни ссадин, ни синяков. Нет следов на запястьях. Никаких признаков борьбы. Да, одеяла и простыни разворошены, но тут, надо полагать, имела место борьба другого рода.

По зелёному лицу Зыбкина пошли красные пятна, отчего он сразу сделался похож на рождественскую ель. Он раскрыл блокнот и зарылся в нём с карандашиком. Брейстер надул щёки.

– Отчего же она, по-вашему, умерла? – спросил Победоносцев.

– Яд, – предположил Брейстер и тут же на всякий случай улыбнулся, видимо, чтобы, если вдруг что, перевести всё в шутку. И тут же сделался серьёзным, видимо, понимая, что никакие шутки не уместны. Затем побагровел, на этот раз, очевидно, от стыда. Победоносцев пробыл в Москве всего три месяца, но уже во всех подробностях изучил бесхитростную сущность своих подчинённых.

– Наверняка говорить рано, – отозвался Вдовин. – Баронесса умерла мгновенно. Или почти мгновенно. Иначе как объяснить её ликование? Ни один яд не убил бы так безболезненно. Смею предположить, что убийства и вовсе не было.

– То есть как это не было? – замахал бровями Брейстер, будто пытаясь с их помощью взлететь. Ему явно хотелось кого-нибудь повесить, да поскорей. – Что же она сама себе палец… того?

– Если бы вы внимательно слушали меня, то припомнили бы, что эту возможность я уже исключил, – вздохнул Вдовин. – И да, кощунственный акт, последствия которого мы наблюдаем, требует скорейшего объяснения. Но, касаемо самой смерти, я почти уверен, что имел место сердечный приступ.

Брейстер втянул голову в плечи и протёр платком усыпанный удивительно симметричными каплями пота лоб. Победоносцев даже пожалел, что не сможет наблюдать более это геометрическое великолепие.

– Но зачем кому-то понадобился её палец? – спросил Зыбкин, скрипя в блокноте. Одинокий тоненький клок качнулся на его высоком лбу. Несмотря на юный возраст Зыбкина, волосы его были редкие и скользкие, видимо, от плохого питания.

Победоносцев нагнулся и, превозмогая отвращение, понюхал раскрытый в полуулыбке рот покойницы. От неё сильно пахло спиртным.

– Очень правильный вопрос, юноша! В преступлении надобно первым делом искать мотив. Если мы, конечно, не имеем дело с человеком крайней степени помешательства. Но даже у того найдётся мотив, хоть и непонятный большинству из нас.

Победоносцев аккуратно приподнял изувеченную руку и продемонстрировал всем фалангу с торчащим из него осколком кости.

– Обратите внимание, как истерзана плоть. Видите эти маленькие зарубки на кости?

Все, кроме Вдовина, поморщились. Вдовин с аппетитом откусил сайку.

– Это говорит о том, – продолжил обер-полицмейстер, – что преступник действовал спонтанно. Иначе бы он подготовился и имел при себе ножик поострее. Негодяй долго возился, пытаясь перепилить кость. Посмотрите на эти кровавые отпечатки на кисти. Но, сдавшись, преступник просто сломал кость.

– Совершенно согласен, – сказал Вдовин.

Зыбкин издал высокий звук, похожий не то на вздох, не то на приглушённый вскрик. Победоносцев всерьёз побеспокоился, что юношу сейчас вывернет.

– Наконец злодей получил то, что хотел, и покинул место преступления. А вот что он хотел?

– Палец, – предположил Брейстер. – Очевидно, что мы имеем дело с человеком нездоровым. Кому в здравом уме могло бы это понадобиться?

Победоносцев повернулся к Зыбкину:

– Ваша версия?

– Преступнику нужен был не сам палец, а то, что было на пальце, – ответил тот. В его глазах впервые за всё это время появился живой огонёк.

– Совершенно верно!

Победоносцев наклонился к телу, проследил глазами путь крошечных багровых капелек, бегущих по простыне.

– Помилуйте, – запротестовал Брейстер, – но у баронессы все руки в перстнях! Отчего же их не сняли?

Виктор Георгиевич поднял простынь, заглянул под кровать и через мгновение извлёк оттуда кровавый кусок плоти, который некогда был частью покойницы.

Присутствующие, кроме Вдовина, шумно выдохнули. Вдовин улыбнулся. Победоносцев принялся рассматривать находку в лучах солнца.