– Сам палец, конечно, не имел значения. Видите эту вмятину, которая огибает его по окружности? Слава богу, преступник оставил нам что-то для подтверждения наших мыслей.

– Пётр, – обратился он к адъютанту. – В качестве эксперимента выберите любой перстень на руке покойницы и снимите.

Зыбкин сглотнул и огляделся, будто не веря, что обращаются к нему.

– Смелее, смелее, – приказал Победоносцев. – Вы думали, работа в полиции – это бумажки перебирать?

Зыбкин убрал блокнот за пазуху, обошёл труп с другой стороны и выбрал большой рубиновый перстень на среднем пальце.

– Но можно ли, Виктор Георгиевич? – спросил Брейстер. – Снимать украшения с покойницы… Дурной тон-с.

– Мы не в богадельне, господин полицмейстер. В нашей работе нет места для сентиментальных суеверий. Приступайте.

Юноша сжал челюсти, звучно выдохнул через нос и, стараясь не встретиться глазами со счастливым взглядом баронессы, положил дрожащие пальцы на пухлую белую кисть.

– Действуйте же! Мы так до вечера просидим.

Юноша зажмурился, обхватил пальцами перстень и, удерживая свободной рукой кисть покойницы, принялся тянуть. Кожа съёжилась на суставе, не давая кольцу хода. Зыбкин тянул, поворачивал кольцо так и сяк, но у него ничего не выходило.

– Полюбуйтесь, Нестор Игнатьич, – обратился Победоносцев к Брейстеру. – Как видите, баронесса была женщина в теле, и некоторые перстни буквально вросли в её пальцы.

Зыбкин всё кряхтел над рукой, и Виктор Георгиевич уже хотел приказать ему остановиться, как вдруг кольцо соскочило с пальца, вылетело из рук отброшенного назад собственными усилиями юноши, стукнуло о паркет и куда-то покатилось.

В этот же миг тело баронессы будто напряглось и из него вырвался сиплый потусторонний вздох, который тут же с булькающим хрипом оборвался.

Зыбкин рухнул со ступеней и отполз в ужасе от кровати.

– Мать честная! – всплеснул руками Брейстер и принялся медленно и неуклюже спускаться.

– Успокойтесь, господа. Газы, – лениво сказал со своего места Вдовин.

– Земля пухом, – выдохнул Брейстер.

Все присутствующие перекрестились. Обер-полицмейстер передал палец Вдовину. Тот взял его, завернул в платок и убрал в нагрудный карман.

– Дело громкое… – нахмурился Победоносцев. – Это вам не какой-нибудь фартовый придушил маруху. Представьте, какой шум подымется. Необходимо всё сохранить в секрете.

– Да уж как тут удержишь? – запротестовал Брейстер. – Дворня первая всем растреплет. Да и родственников надо оповестить.

Обер-полицмейстер знал, что Брейстер прав. Что то «качество», которого он не должен был допустить, было допущено. В его руках теперь было лишь поскорее раскрыть преступление и найти виновных.

– Тогда думайте, господа, – приказал Победоносцев. – Неизвестному нужен был перстень. Но не какой-то перстень, а именно тот, что был на повреждённом пальце. Остальные его интересовали мало, иначе бы он снял их так же ловко, как сейчас наш бесстрашный юноша.

Зыбкин в смущении отвёл глаза.

– А значит, только та вещица, которая сейчас отсутствует в этой комнате, была его единственной целью. Осталось выяснить, что в ней такого особенного и кто этот ужасный изувер, что пошёл на такое кощунство.

– Это как раз нам известно, – сказал Брейстер не без гордости в голосе. – Некий Жорж Безобразов. Он был сожителем баронессы.

– Откуда известно?

– Служанка Прасковья нашла труп, – сказал Брейстер. – Она же, видимо, и больше всех знает, кто есть этот самый мерзавец.

– Это она причитает? – спросил Победоносцев, который уже некоторое время улавливал из-за стены чей-то плач.

Брейстер кивнул.

– Надеюсь, сможем добиться от нее чего-то, кроме ведра слёз. Пётр, за мной. Нестор Игнатьич, останьтесь здесь, задёрните шторы и никого не впускайте. И достаньте перстень из-под кровати, бога ради. Не хватало ещё, чтобы кто-нибудь его прикарманил. Из наших.

Обер-полицмейстер ещё раз обвёл грозным взглядом место преступления и пошёл к выходу. Зыбкин понёсся вслед, явно довольный тем, что ему не придётся оставаться более в этой комнате. Брейстер остался в комнате, явно довольный тем, что ему не придётся ничего более делать. Вдовин продолжил есть сайку и листать газету. Он и так был всем доволен.

Время тянулось бесконечно. Пролётка еле плелась и подпрыгивала на каждом камешке. Поль не мог более этого выносить и спрыгнул с извозчика в начале Пречистенки. Тряска, однако, никуда не делась. Вибрировал, как оказалось, он сам. Князь спрятал мокрые ладони в карманы сюртука и зашатался вперёд по улице, глотая c жадностью сладкий майский воздух.

Особняки нависали с обеих сторон и таращились окнами. Вороны выглядывали с крыш и каркали, будто прогоняя чужака.

«Вороны – умные птицы, – подумал Поль, ускоряя шаг. – А я что? Неужто не зря денег отдал? Ведь обещал же Дюпре, что желание исполнится образом самым неожиданным… Вот оно и исполняется. Или пули отливал? [10] Ведь письмо пришло до того, как я ему всё рассказал. И не его ли упоминает в письме баронесса? Странно всё».

В раздумьях он налетел на лакея, сопровождавшего хорошенькую даму. Когда-то давно, ещё в прошлой жизни, Поль, кажется, танцевал с ней на балу. Ах, как мило она тогда краснела. Сейчас же она оглядела его дурной галстук, рваную обувь и отвернулась. Лакей закрыл даму спиной и смерил князя надменным взглядом.

Князь поспешил прочь, ещё долго чувствуя на себе их полные презрения взгляды. Душу больно скрутило, будто её, как тряпку, выжимали нежные, но сильные девичьи руки.

«Как только я получу перстень, как только я…» – думал князь и всё глубже погружался в обычные свои фантазии. В них женщины падали в обморок от одного его взгляда, а мужчины с уважением жали руку и называли по имени-отчеству.

Колокол пробил третий час и осыпал пустую улицу призрачными отзвуками. Князь вынул часы и подвёл вечно отстающую стрелку до девяти.

Особняк баронессы уже виднелся впереди. Он возвышался над остальными постройками и занимал, как помнил Поль, целый квартал между двумя переулками.

Горло пережало от волнения. Князь ослабил галстук и сбавил шаг. «Что, если всё это ловушка? – подумал он. – С чего старухе отдавать кольцо? Что, если и Дюпре, и письмо – лишь звенья одного бесчеловечного розыгрыша?»

У ворот стояли несколько экипажей. Поль подошёл ближе и увидел, что экипажи эти полицейские. Один из них выделялся особо. Эту коляску на дутых шинах, запряжённую гнедой парой, в Москве знал каждый. В ней разъезжал не кто иной, как сам обер-полицмейстер.

Князь припомнил, что должность эту недавно занял столичный генерал-майор, и весь свет теперь находится в смятении, чего ждать от чопорного назначенца. Сходились на том, что ничего хорошего. Вот и у князя при виде казённого экипажа в животе забродило скверное предчувствие.

Полицейские кучеры дремали на козлах и не обратили на появления князя внимания. Он открыл кованую калитку и вошёл в сад. Его накрыло прохладой и пьянящим запахом гиацинтов. К дому, видневшемуся вдалеке, вела кудрявая липовая аллея. Князь прошёл по ней до конца и оказался в парадном дворе, в центре которого выплёвывал блестящие струйки сахарно-белый фонтан, исполненный в виде изящного журавля.

Поль обошёл фонтан и направился ко входу. Особняк, как и в первый раз, поражал масштабом. Два крыла расходились вправо и влево широким полукругом. Фасад поддерживали четыре витые колонны, заканчивающиеся кудрявыми капителями. В центре мезонина располагалось арочное окно, похожее более всего на половинку гигантской лимонной дольки.

Поль пригладил рукой кудри. Он чувствовал себя будто перед экзаменом. В памяти пронеслась вся его бесславная студенческая жизнь, проведённая в стенах Земледельческой академии. Отвратительная тогда, теперь она казалась ему счастливой и беззаботной, полной солнечных дней и бесцельного шатания по кривым московским улицам.