– Вы, Александр Сергеевич, полностью оправданы и будете освобождены от ареста.
Радость померкла через полчаса. Из крепости отвезли на гауптвахту.
На замке, но с дивными ночами
Отчаяние скрасил их страж, их капитан, добрейший Михаил Петрович Жуковский:
– В бега, ребята!
По Невскому проспекту в кондитерскую Лоредо. Лакомились, пили чай с Цейлона с травами гималайскими и тибетскими. Почаевничали, и Жуковский с Завалишиным отправились в Зимний, а Грибоедов – в самую дальнюю залу кондитерской, где стоял рояль.
Некогда ошеломивши прихожан костела камаринской, громово исполненной на органе в ночных музицированиях, Александр Сергеевич не тревожил ни Баха, ни Листа… Все извлеченные звуки были небылью и ради небыли. Гармонии, созданные вдруг, противились исчезновению бесконечно долгими звуками. Всякое создание в чреде творений вечность умеет распознать. Но жизнь – мгновение. Грибоедову было дорого облекать мгновения в звук…
Утром Александр Сергеевич передал Жуковскому записку для Булгарина: «С нами чудное происшествие. Караул приставлен строжайший, причина неизвестная. Между тем, я Комитетом оправдан начисто, как стекло. Ивановский, благороднейший человек, в крепости говорил мне самому и при всяком гласно, что я немедленно буду освобожден. Съезди к Ивановскому, он тебя любит и уважает, он член Вольного общества любителей словесности и много во мне принимал участие… Чего мне ожидать? У меня желчь так скапливается, что боюсь слечь или с курка спрыгнуть. Да не будь трус, напиши мне, я записку твою сожгу…»
19 марта Александр Сергеевич писал уже более тревожно: «Одолжи мне сто пятьдесят рублями, а коли у тебя нет, извести о моем голодном положении Жандра или Чернышева. В случае, что меня отправят куда-нибудь подальше, я через подателя этой же записки передам тебе мой адамантовый крест, а ты его побоку».
Награда у Грибоедова была единственной: персидский орден Льва и Солнца 2-й степени.
Деньги Александру Сергеевичу были доставлены в тот же день.
«Очень-очень благодарю тебя за присылку денег, – писал сиделец в очередной записке, – сделай одолжение, достань мне “Тавриду” Боброва, да ежели нельзя на подержание, то купи мне “Дифференциальное исчисление” Франкера, по-французски или по-русски».
Сводящую с ума неизвестность стремился заполнить чтением. В одной из записок писал: «Дай, брат, пожалуйста, длинных академических газет, да еще каких-нибудь журналов».
Булгарин, Муханов и другие отважные благодетели доставили Грибоедову на гауптвахту: «Чайльд Гарольда» Байрона, «Стихотворения Александра Пушкина», «Из путешествия юного Анахарсиса в Грецию» Жан-Жака Бартелеми, «Тавриду» – лирико-эпическое песнотворение капитана Семена Боброва, «Начертание статистики Российского государства» К.И. Арсеньева, три тома «Истории» Карамзина, «Апологи в четверостишиях, выбранные преимущественно из Мольво» Ивана Ивановича Дмитриева, «Сравнительная история философских систем применительно к принципам познания» Дежерандо, отрывки из «Илиады» в переводе Гнедича. Александр Сергеевич ежедневно почитывал также Шубертовы календарики – санкт-петербургский карманный месяцеслов на сто лет от Р.Х. с приведенными астрономическими и историческими статьями.
И вот оно 18 апреля – Пасха. День дней – праздник светлых надежд православного человека.
Уже утром Фаддей Венедиктович Булгарин получил с гауптвахты поздравительное письмо Грибоедова: «Христос Воскресе, любезный друг. Жуковский просил меня достать ему точно такое же парадное издание Крылова, как то, которое ты мне прислал. Купи у Слёнина (далее – по-французски: «вы, конечно, понимаете, что я не могу отказать ему в маленьком подарке такого рода»), да пришли, брат, газет. Друг мой, когда мы свидимся! И.В. Крылова он нынче же должен подарить в именины какой-то ему любезной дамочки».
…А время потекло себе, но жизнь потеряла смысл. Сидение продолжалось, и никто уже не понимал, почему совершенно оправданного Грибоедова все еще держат взаперти. Грезилось худшее, но 27 апреля Николай I утвердил театральный репертуар на время торжеств по случаю коронации. Под номером 5 была названа комедия «Своя семья» Шаховского, Хмельницкого и Грибоедова, под номером 20 – «Притворная неверность» Грибоедова и Жандра.
Разгадку тайны неумолимого сидения бедного коллежского асессора привез курьер князя генерала Меньшикова из Тифлиса. Князь был главой чрезвычайной миссии в Персию, но проводил дотошную ревизию Особого Кавказского корпуса. Его депеша доносила императору Николаю I: состояние войска под командой Ермолова без каких-либо признаков «духа неповиновения и вольнодумства».
29 мая на 64-м заседании следственной комиссии было решено возобновить запрос об освобождении Грибоедова. Флигель-адъютант Николай Адлерберг воспроизвел текст постановления от 25 февраля.
Резолюция императора на документе без даты: «Выпустить с очистительным аттестатом». Другая резолюция принадлежит начальнику Главного штаба Дибичу: «3 июня. Высочайше повелено произвести в очередной чин и выдать в зачет годовое жалованье». И еще: «О приеме освобожденных из-под ареста в Елагином дворце» – стало быть, у императора.
Мальцов и Соболевский
Святую неделю служащий Московского архива Коллегии иностранных дел проводил дома. Профессор Погодин и Дмитрий Веневитинов задумали издавать «Гермес» – литературный сборник высокой мысли европейской значимости. Все авторы – иноземцы. Мальцову достались философские и педагогические работы Ансильона, воспитателя короля Пруссии Фридриха Вильгельма IV, а также сцены из великих произведений Шиллера.
Немецкая обстоятельность Ансильона вывела Мальцова из себя. Метнул перо, ни разу за утро не побывавшее в чернильнице. На столе в хрустальной вазе пасхальные яйца. Все красные, и ни единого повторения. У красного цвета оттенкам нет числа.
Равноапостольная Мария Магдалина принесла римскому императору Тиберию благую весть:
– Христос воскрес! – и одарила красным яйцом – символом жизни.
– Христос воскрес! – услышал Мальцов и сам себе не поверил. Голос звучал одиноко из пустого пространства.
Сразу подумал о Грибоедове. С кем он христосовался в пасхальную ночь? С охраной? С дежурным генералом? А может, с самим бароном Дибичем. Генерал Дибич – начальник Главного штаба. Скорее всего, этакое невозможно.
Сегодня четверг. До Москвы дошли слухи: автора «Горя от ума» из-под стражи ради Великого праздника не освободили. Оправдан по всем пунктам в середине марта. Пасха 18 апреля, апрель перевалил за половину – сидит. С какой стороны ждать беды?
Открыл наугад Библию. Прочитал уж очень что-то умное. Стало невмоготу.
Помчался к Соболевскому. И тот за чтением. Мальцову обрадовался, подымаясь из-за стола, раскрыл руки для объятия:
– Кто хочет к нам пожаловать – изволь;
Дверь отперта для званых и незваных,
Особенно из иностранных;
Хоть честный человек, хоть нет,
Для нас равнехонько, про всех готов обед.
Мальцов! Как сказано!
– В лоб.
– Возьмите вы от головы до пяток,
На всех московских есть особый отпечаток.
Извольте посмотреть на нашу молодежь,
На юношей – сынков и внучат.
Журим мы их, а если разберешь, –
В пятнадцать лет учителей научат!
Грибоедов! Друг ты мой! Сие – Грибоедов!
– Все, что слышал – истиная матушка-Москва! – согласился Мальцов.
– Все, что я прочитал – в точку! В печень! Прямо-таки под дых!.. и – на гауптвахте! – Соболевский выглядел озабоченным. – В наш с тобой вояж петербургский… На завтраке-то Рылеев, Кюхельбекер, Каховский!
