Схуднул Ребров знатно, пока полком командует. И нервы уже на пределе.

– Чувствую, что у вас неприязнь ко всему флотскому, – предположил я.

– Ещё какая! Это у тебя только полёты здесь и беседы у Бурченко. А мне с моряками работать. Порой сил не хватает с ними спорить. Вон, на крайней смене, заходим на посадку с одним из молодых лётчиков. Дальность 2 километра, а они давай курс менять. Мол, у них по плану манёвр, и их не волнует, что у меня керосина мало.

– Такое случается, но вы же не про это хотели поговорить.

– Да. Ветров и Борзов – любимцы твои, помнишь? – спросил Вольфрамович.

– А чего это любимцы? Неплохие они ребята на отборе были. Летал я с ними в Крыму. Допустились быстро.

– На этом их стремительное восхождение к успеху и закончилось. Эти два «пернатых» брата только по одной посадке на палубу в Средиземке. Надо исправить, а то они одни остались с таким малым послужным списком. Слетаешь с ними?

Хотелось мне уточнить, почему никто из авиагруппы не сделает это. Но занятость остальных мне очевидна. Плюс, есть мысль, что сложности имеются у лётчиков авиагруппы в подготовке двух этих друзей.

– И вы тоже с ними справиться не можете? Хулиганит кто? Паша Ветров? – улыбнулся я.

– Я ему похулиганю. Не понравилось мне, что он полез к этим американцам. Попугать видите ли решил.

– Да? И как?

Ребров взорвался от негодования. Назвал меня сорвиголовой. Ветров удостоился характеристики «странный», только в более жёсткой форме.

– Он так нарвётся, что они его собьют. Или ещё хуже, он сам разобьёт самолёт. Ты вообще за этими двумя товарищами присматриваешь слишком сильно. Они тебе в будущем могут и руки не подать, – сказал Ребров.

Главное, что они летать научатся на корабелке благодаря старшим товарищам. А необходимость уважение проявлять – сами для себя решат.

– Слетаю и посмотрю на него. А как там Борзов?

– Нормально. Только два раза уже его – забулдыжника, перед лётной сменой ловил, за «стаканом». Ветров тот хитрый. Чуть что, сразу куда-то на нижние палубы прячется от меня. А этот вечно выхватывает за то, что чалдонить вздумал, – ответил Ребров.

– Так, может, ему пока дать отдохнуть?

– Ты чего?! У меня как будто лётчиков много. Борзов на Су-27К садится и взлетает отменно. На МиГ переучен. Ты его завтра возьми на 29й. Пускай начинает привыкать и к этому самолёту.

– Хорошо. Но если времени не будет у меня, пускай на Су-27 «подлетнёт».

– Уже запланировал.

Мы разошлись с Вольфрамовичем по своим каютам. Пока шёл, думал насколько же не прав Борзов в своих желаниях «залить за воротник».

Только я об этом подумал, как услышал голос Геры Борзова из моей каюты. Открыл дверь, а там феерическое выступление между кроватями.

– Во! Сергей Сергеевич! Лётчик от Бога! Вместо рук, у него крылья. Пропустите Героя Союза. Ну, меня, в смысле, – кричал Борзов, находясь в состоянии опьянения.

Был Гера если не «в зюзю», то «подшофе» точно. Сидевший на своей кровати Морозов еле сдерживался, чтобы не вскочить и выгнать мальца. Чего только Борзова принесло сюда?

– Ты чего припёрся? Завтра полёты, а ты шарахаешься, – сказал я и схватил Борзова за воротник.

Потянул на себя, но не так уж и просто с тренированным пареньком это сделать. Гера начал сопротивляться и толкаться.

Вырвавшись, я скрутил его и заломал руку. Нагнув над умывальником, начал умывать Борзова.

– Оу, всё! Я понял, Сергей Сергеевич.

– Уже хорошо.

Несколько минут Гера сидел на кровати и выслушивал от каждого из нас поочерёдно лекцию о вреде пьянства.

– Ты, Борзов, как так набубенился? – интересовался Белевский.

– Очень просто. Сначала постепенно, а потом – вдруг, – спокойно ответил Борзов.

– Причина? – «наехал» на него Морозов.

– Вот вы не были в моей шкуре. Вас не накрывали эти «стервятники Запада». А меня как накрыли. Со всех сторон. Я одному зашёл в хвост, но меня давай к воде прижимать. Я от них ушёл, но тут ещё…

Душу нам долго изливал Борзов. Оно и правильно. Пускай так, чем он опять пойдёт и напьётся. Только где они находят в таких количествах?

В отрыве от большой земли у техсостава особо не разживёшься «кристальночистым». Значит, где-то на корабле находят «шило».

После исповеди и моральной накачки от старших товарищей, мы уложили «младшего сотрудника» в соседней каюте у Печки и Тутонина.

Витя возмутился, поскольку сопение Борзова отвлекало его от работы над книгой. Тутонин писал роман о лётчике-испытателе на основе своего богатого опыта, и ему требовалось полное погружение в процесс.

– Вы слышите? Это же паровой каток. На флоте говорят: – хочешь жить в уюте, ешь и пей в чужой каюте.

– Витя, не зуди. Писать хочешь? В нашу каюту иди, – предложил я.

– Ага! Я от Санька наслышан, что у вас Морозов стрекочет, будто пулемёт, – продолжил возмущаться Тутонин, но деваться ему некуда.

– Затычки в уши не пробовал? – спросил я, на что Тутонин сделал задумчивый вид.

– Хм, идея получше есть, – и куда-то убежал по коридору.

Я вернулся в каюту, где уже по кружкам был разлит горячий чай. Мы приготовились к вечерним посиделкам. Белевский спросил, чего делать с «молодым», на что у Морозова было радикальное решение.

– На берег, первым рейсом. Он нас обосрал, сказав, что мы ничего не знаем о боях. Один раз побывал в бою, и всё! Звезду ему вешай!

– Ты себя в нём увидел? – уточнил я.

Морозов посмеялся, а Белевский согласился с моими словами.

– Нет. Я бы сразу вас послал, и очень далеко. Да и мы же знаем, кто из нас лучше, – ответил Коля.

– Это тут при чём? Нам парень о страхах рассказал, а ты всё своё эго наружу выворачиваешь. Пошёл ты сам, Николя! – рыкнул на него Белевский и вышел из каюты покурить.

– А че я не так сказал? – спросил у меня Морозов.

– Всё ты правильно сказал. Мы знаем кто из нас лучше.

– Ха, ты начинаешь это признавать! – обрадовался Николай.

– Я же не сказал, кто именно. Спать давай.

Тут уже Морозов задумался. Пока его стремление стать лучшим ограничивается только словами. Испытания он проводит уверенно, качественно и строго по заданию. А вот в коллективе пока только выделяется гонором и пафосом. Ну и спорами с флотским руководством.

Следующее утро прошло под аккомпанемент стенаний Морозова, что он не может попасть в гальюн. Скакал в коридоре Коля, как заяц перед зайчихой.

– Чё делать-то?! Чё делать-то?!

В этот момент мимо каюты шёл Витя Тутонин. У него и на этот счёт нашлась флотская мысль.

– Коля, хочешь морской совет? – спросил он.

– В туалет хочу больше, но давай.

– Только покойник не ссыт в рукомойник, – ответил ему Витя.

Я и Белевский чуть с коек не упали. Надо эту фразу наклеить над умывальником.

До начала предполётных указаний надо было как-то объяснить Реброву, что Борзов летать не будет. Истинную причину говорить не стану. Так что решил сказать, что времени только на одного.

До Вольфрамовича информация была мной доведена. Когда на предполётных Борзов сидел за столом, на его лице читалось разочарование. Зато Ветров был радостнее всех.

В комнате, где мы экипировались, Борзов подошёл ко мне с просьбой повлиять на решение Реброва. Пока я надевал спасательные поплавки из комплекта пояса АСП-74, Паша продолжал меня обрабатывать.

– Денёк выжди и готовься на завтра. Если свободен буду, слетаем.

– Ага, а потом у вас задача и все средства на неё уйдут. И опять вас будут гонять над акваторией. Бухту не смогли заснять нормально?

И как узнал молодой лейтенант про наш вылет? Ещё и тыкает меня в провал, которого не было. Так, по крайней мере, сказал Бурченко.

– Слушай, иди ка ты, пока по шее не получил. Скажи спасибо, что всё так. Не спеши жить, – ответил я.

Ветров посмотрел на друга. Борзов что-то проворчал себе под нос, но всё-таки согласился.

Полётная палуба начала гудеть. Двигатели самолётов запускались. Ветер шумел в ушах, а редкие чайки проносились над палубой.