В мире сейчас больше всего страдала экология. Барэлит увеличил производство, следовательно, и отходы значительно выросли в своём количестве. На таком фоне температуры тоже поднялась, в Риме стало невозможно жить без кондиционера в любом помещении. Человек достиг небывалых высот, но был вынужден страдать из-за кислородного голодания – положение третьего тысячелетия было таково.
Тем временем Майкл вышел на шоссе и медленно брёл среди старых домов, стараясь забыть про своё потное тело. Дорога медленно сближала идущего с гигантскими пиками высоток центра Рима. Рядом иногда пролетали грузовики с военными, а также городские аэромобили. Почему-то каждые две минуты по всей округе разносился глухой стук, будто бы часы тикали, пробивая новый момент для жителей мегаполиса. Нога чеканила шаг об асфальт, и постепенно над головой идущего вознёсся значок метрополитена.
Прежде спуск по эскалатору вниз не казался таким затяжным и пустым, шум людских голосов почти перекрывал работу механизма, однако сейчас слышно было лишь гул механизма. Как будто именно в поздний час, душа покинула это место, оставив вместо себя лишь чёткую и слаженную работу разума. Он всегда должен побеждать, разве это не так? Майкл именно об этом и думал в момент спуска вниз, ему казалось, что пустота и отчуждение понемногу затягивает станцию метрополитена, оставленную на краю центра мира. Но не только уныние приносило безлюдие, ещё и умиротворение, которое отлично совмещалось с ясностью ума. Великолепная синергия двух материй, пульсирующая где-то в глубине головной коры. И по щелчку возник в сознании космос. Тот самый: детский и живой, созданный воображением и состоящий лишь из блёсток и белых красок, перемешанных с красными оттенками карликов, тех звёзд, которые уже не так теплы и велики. Майк погрузился в пучину земли, постепенно утопая в тиши туннелей метро. Здесь воздух другой, будто бы тело перенеслось на тысячу лет назад, в моменты, когда люди ещё могли гулять по живым, по-настоящему живым паркам. Ничего искусственного, ничего мёртвого.
Огромный зал станции удалялся на километр вперёд, будто здесь когда-то могло стоять столько народу, чтобы полностью занять всё пространство. И только стоило подумать об этом, как вдруг рядом пронёсся состав монорельса, который невероятно плавно затормозил, открыв двери последнему посетителю метрополитена. Зайдя внутрь и заняв своё местечко, Майкл почувствовал себя одиноко. Здесь – ни одной души, ведь работал вагон автономно, без машиниста. Люди уже спали, где-то в глубинах Рима, на затворках муравейника, гигантского и неописуемого взглядом мегаполиса. Беловолосому так захотелось любви, нежной материнской заботы у теплого, стучащего сердца женщины, родившей тебя вживую, а не через лабораторный процесс, как это стало ныне модно. Однако, мать, Джессика Смит, погибла ещё во время войны империи и Америки. От неё сейчас остались лишь куски воспоминаний, частицы положительных и отрицательных чувств, которые возникали во время воспитания мальчика. Умерла она мучительно, силовики империи неоднократно использовали захваченных пленниц для удовлетворения собственных утех и потаённых желаний, которые не могли быть реализованы на родине. Радовало лишь то, что процесс умерщвления не видел сам Майкл, имея лишь известия о самом факте гибели. И даже в таком случае мальчику пришлось не сладко, потому как отец не мог на своих плечах вывезти огромный груз не только воспитания дитя, но ещё и вопрос с материальным обеспечением юноши. Всеразрушающая волна Церистонской империи прокатилась по землям Северной Америки, после чего мальчик угодил в многодетную семью как беженец. Нельзя сказать, что там оказалось лучше, потому как Майкла заставляли ежедневно приносить молитвы Имперору, в угоду нового строя жизни. Вырос блондин набожным, но одиноким и бедным. Связавшись с механиками из Канзаса, тот нашёл себе довольно хорошую работу по покупке необходимых запчастей с разных концов света. За свою жизнь светловолосый повидал не мало городов, но никогда, да – именно что никогда, ему не доводилось ощущать компанейское тепло общения, иметь друга или хотя бы верного товарища, что в целом одно и то же.
Глядя на отражение стёкол вагона монорельса, Смит видел собственное отражение, блики серых глаз и растрёпанные волосы. В плавном движении немного укачивало, будто в колыбели, а веки снова пытались безнадёжно сомкнутся воедино, усердно указывая Майклу на потребность во сне. Даже всё предыдущие ощущения пустоты не перекрывали желания заснуть, упасть прямо на пол вагона монорельса и погрузится в бездонное море сладких сновидений, которое всегда так нравилось Майку. Там нет экологических бедствий, бесконечной человеческой кровопролитной войны, печалей и тоски, туманов и разбитых стекол: лишь грёзы и метафорические образы, которые навевают мысли о лучшей жизни, о той жизни где Майкл остаётся наедине с Богом и самим собой. У таких грёз особенный вкус и запах, несравнимый с реальностью – жестокой и опасной, где не существует Имперора или другого выдуманного идола. Лишь сон способен спасти от угрозы, нависающей над головой с каждым днём. В этот момент об этом и размышлял Смит, проезжая очередную станцию метро и наблюдая за проходящими внутрь состава людьми. Все они по-особенному разные, но идут под одним режимом и словом, которое нельзя нарушить если тому дорога жизнь и свобода. Заполнялись места и проходило внутрь ещё больше людей, однако Майкл был один, против всех, но в то же время находился с людьми в одной лодке.
Из динамиков тихо разносился гимн империи, людишки нервно водили взглядом по лицам невиданных ранее собратьев по виду. И, как показалось блондину, сразу всех что-то объединяло: неведомая сила мысли, которая погружала людей в одно течение, поток белой краски, пытающийся смыть их с места, но эта жидкость лишь омывала их, будто река бьёт об камень в попытках снести его дальше, вниз по течению.
Внезапно от понимания такого факта, на лице сидящего Смита появилась улыбка. Он почему-то вдохновился своими же мыслями, будто по разуму прокатилась волна света, очищая его от проклятья и ненужных мыслей и соринок. Сонливость ушла, бодрость подкатила к ногам беловолосого, и тот поднялся с места, ухватившись за поручень у выхода из вагона. На миг показалось, что всё проблемы миновали, уйдя прочь. Возможно, ему лишь показалось.
Преодолев необъятную толпу выходящих и заходящих в метрополитен людей, Майкл выбрался наружу, обратно в багровое зарево Римских улиц, но теперь он находился не на окраине мегаполиса, а, скорее, в жилых кварталах города. Когда-то здесь стояли красивые итальянские домишки, аутентично подходящие под атмосферу изысканной страны. Нет-нет, в третьем тысячелетии всё стало иначе. Здесь располагались, действительно, муравейники, этажей так семь в высоту. Квартирники располагались вплотную друг к другу, окон зачастую не было, если и имелись таковые, то выходили они не на дворики соседей, а на балкон напротив. Никогда Смит не понимал такого, потому что прежде на постоянной основе не жил здесь. Парень предполагал, что в центре города имеются нормальные и адекватные дома, однако попасть туда случайно не получалось, даже по работе не приходилось забегать к высшему сословию граждан, хотя бы ради любопытства. Здесь, в жилых кварталах, развелось уж очень много людей даже в ночное время. Работать приходилось до сумерек, потому в часов эдак одиннадцать, на улице сохранялась гигантская толпа, шагающая друг за другом вслед.
До дома оставалось дойти каких-то несколько сотен метров, но двигались все очень и очень медленно. Кто-то читал через голографический протез, расположенный в черепе, другие просто сонливо втыкали в землю, а третьи вели диалог со своими коллегами, друзьями, незнакомцами. Вот и Майклу довелось наткнутся на такого мужчину: он был одет в парадный чёрный костюм, обувь сочеталась с одеждой и дополняла её. Вытянутое большелобое лицо переметнулось налево, осмотрев уставшего Смита. Немного поёрзав и поправив галстук на шее, да смочив рот слюной, незнакомец обратился к американцу, используя английский язык с итальянским акцентом.
