Втягиваю носом воздух и шарю глазами по широким плечам, длинным ногам и узким бедрам. Черный костюм сидит на нём потрясающе. Иван-подлец-Игнат неотразим. Несмотря ни на что, сердцу он кажется родным и близким, а вот мозг уже осознал глобальность катастрофы и разрывает сердце на части.

Официант подходит к их компании, предлагает напитки. Я знаю, что он выберет. И хмыкаю, угадав. Виски, его любимый напиток…

За полтора года отношений, я запомнила многие его привычки и пристрастия. Думала, что довольно хорошо изучила его натуру и характер, но ошиблась. Игнатов оказался темной лошадкой, хитрожопой темной лошадкой.

Мы познакомились с ним два с половиной года назад, когда он устроился в «Слайтон-строй» обычным финансистом. Первые полгода просто здоровались, как сотрудники одной фирмы, работающие в разных отделах. Позже стали перебрасываться шутливыми ничего не значащими фразами о погоде, природе, перекусах на бегу.

Я замечала, что ему интересна, но сближаться не планировала. Не потому, что он – сын директора, а потому что красавчик, душка-обаяшка, местный ловелас и все такое. Но Иван был настойчив, и через год упорных уговоров я дала нашим отношениям зеленый свет. Позже ни разу не пожалела.

Дура?

Теперь похоже, что да.

Родители воспитали меня в твердом убеждении, что все люди равны. И среди равных нет тех, кто еще ровнее. К чему я думаю об этом?

Все просто, Игнатов мне виделся таким же. Он – обычный мужчина, я – обычная женщина. Всё!

Он никогда не кичился наличием дорого автомобиля, шикарной трешкой в центре и одеждой, пошитой на заказ. Я не комплексовала по поводу съемного жилья и самых обычных родителей: отца-военного и матери-медика. Вот еще, у меня самые лучшие мама и папа.

И уж точно не задумывалась о пропасти, той самой, огромной и непреодолимой, о которой так часто все говорят. О пропасти между разными социальными слоями.

Сейчас, глядя на «идеальную» спутницу Игнатова, впервые ухватываю за хвост шальную мысль: а может быть и правда с таким мужчиной мне изначально не было места? И я для него являлась лишь временным увлечением?

В отличие от Марковой. Вот уж кто точно – его поля ягодка.

Фокусируюсь на ней и старюсь оценить с непредвзятой точки зрения. Улыбка сама по себе из принудительной превращается в настоящую. Все правильно. Тут даже вышка не нужна, чтобы понимать: Ольга – образец гребаного высокого вкуса и гребаной утонченности, гребаного ума и гребаной значимости. Она прекрасна, хотя в ней нет ничего вычурного. Даже прически нет. Идеально гладкое каре, которое идеально подходит ее не очень высокой, но очень женственной фигуре. Ослепительная улыбка на пухлых губах, профессиональный макияж, лицо сердечком, ямочки на щечках. Но, главное, от нее веет уверенностью в себе и той женской силой привлекательности, которые надежно подкрепляются папочкиными капиталами.

Идеальная, чтоб ее, спутница для Игнатова.

Принцесска для принца.

Я – предвзятая завистливая стерва?

Вполне возможно. Не буду спорить.

Но слова Арского из головы не выходят. Она «увелась» от одного денежного мешка к другому, потому что… почему?

Кошелек Игнатова оказался толще кошелька Арского?

И теперь, глядя на Ивана, не могу не задаваться аналогичным вопросом: а он в невесты взял Ольгу или дочь Маркова?

Деньги к деньгам? Один сплошной расчет – так что ли?

Хмыкаю.

С такого ракурса завидовать девушке желание пропадает. Зато нервное напряжение слегка отступает.

Вновь перевожу взгляд на широкую спину мужчины, прожигая в ней дыру. Не отцеплюсь. Не дождется. Буду смотреть, пока не воспламенится. Ну или пока не почувствует сверление в своем затылке.

Еще мгновение или сотню мгновений, я не засекаю, просто стою, Иван не реагирует, затем оборачивается. Скользит взглядом по присутствующим, пробегает мимо меня, не цепляясь, уходит в сторону… и резко возвращается.

Время застывает.

Салютую ему бокалом.

На губах играет все та же очаровательная улыбка, с которой я недавно мысленно препарировала Маркову. Теперь с удовольствием наблюдаю, как он дергается и бледнеет.

– В саду, – произношу одними губами и, оттолкнувшись от надоевшей уже колонны, разворачиваюсь и прохожу сквозь распахнутые двери во внутренний дворик.

Сумерки еще только вступают в свои права, а уже повсюду работает иллюминация, создавая островки света и в противовес – укромные уголки. На довольно большой территории центральное место занимает трёхъярусный фонтан с широким бортиком, где с удобством расположились несколько человек. Слева скамейки-качели и резная беседка под изогнутой крышей. Там тоже есть народ.

Справа зеленые насаждения и кустарник, между которыми вьется тропинка. Иду туда.

Где многолюдно – не вариант. Мы же выяснять отношения собираемся. Вдруг кто подслушает?

– Вера. Я думал, ты в Москве, – за спиной раздаются торопливые, но уверенные шаги, а затем голос Ивана.

Ух, кто-то боялся не успеть.

– Решила сделать тебе приятный сюрприз и прилетела раньше. Но ты с сюрпризом опередил, правда, он оказался с другой полярностью, – оборачиваюсь, лишь когда нас скрывает тень деревьев, и все подряд не могут быть свидетелями неприятной беседы. – Тебя, наверное, следует поздравить?

Язвить получается хорошо, голос не подводит. А вот сердце срывается в галоп и молотит по ребрам со всей дури. Так, что эта скачка отдается дрожью в руках.

– Прости, я… – и замолкает.

Миленько.

– Ты хоть кольцо ей купил взамен того, которое она жениху вернула? – хмыкаю, вкладывая в слова все презрение, что к нему испытываю. – Или как на мне сэкономил?

– Вера. Ты не понимаешь, мы…

– Влюбились друг в друга с первого взгляда? Когда? Два месяца назад? Три? Или, погоди! – поднимаю руку. – Сама угадаю. Наверное, в начале апреля. Или даже в конце марта? Когда там Марков объявил о конкурсе?

– Ты ничего не понимаешь! – неожиданно рявкает он. – Я… – зарывается пятерней в свои светлые волосы, мгновенно нарушая идеальную прическу. Хотя и это его не портит, лишь меняет образ паиньки на образ плохиша. – Отец, он настаивал… Я не мог его подвести.

– Ай-ай-ай! – стерва во мне распаляется все сильнее, но и трясти начинает, как в ознобе. С каждым новым предложением Игнатов зарывает мое собственное эго все глубже. И истерика незаметно подбирается, наступая на пятки. – Хочешь сказать, маленький мальчик двадцати восьми лет не смог сказать папочке: «Нет»? Реально? Тебя пожалеть?

Качаю головой, не веря в этот бред.

– Вань, а ты когда вообще собирался сказать мне правду?

Мнется. Челюсти сжимает, но смотрит прямо. И нет в его взгляде того, чего жду. Никакого, мать его, сожаления. Холод и недовольство.

– Я же не ослышалась? – продолжаю говорить, потому что он молчит. – Завтра вы с… невестой улетаете отдыхать на три недели? Рим, Лион, Париж, Барселона. Такую, кажется, последовательность называл твой будущий тесть?

– Да, правильно, улетаем, – хмыкает он, качая головой. – И да, Вера, мы не должны были увидеться. Вот на хрена ты приперлась раньше? Зачем, Вера?

– Что?

Меня конкретно так замыкает. Весь словарный запас теряется.

– У нас же все хорошо было. На кой леший ты прилетела раньше? – хватает меня за плечи и встряхивает.

А я его руки чувствую, и меня в прошлое швыряет. Господи, как же сладко и больно одновременно становится. Вот он мой. И не мой.

На части рвет.

– Вань, – улыбаюсь невесело, в его зеленые глаза заглядывая, – неужели ты думал, что я не узнаю? Проглочу и…

Снова мотаю головой.

Господи! Как же хочется стереть себе память, каждый день, что мы были вместе, когда я целиком принадлежала ему, а он…

– Между нами ничего бы не поменялось, – его убеждение в своей правоте и моем согласии ломать себя ради его интересов… оно такое железобетонное.

Я считала, что знаю Игнатова?

Идиотка. Круглая. Я даже слушая его сейчас, никак не могу уцепить логику.