Подхожу ближе и останавливаюсь в нескольких шагах от него.

– Меня зовут Анна Николаевна, я один из хирургов, оперировавших вашу жену…

– Пустите меня к ней сейчас же!!!

– Это пока абсолютно невозможно, ваша жена… – начинаю и запинаюсь.

На меня с искажённого лица смотрят абсолютно сумасшедшие глаза. Я улавливаю движение, но сделать ничего не успеваю – через секунду мне в лицо смотрит направленное дуло пистолета. Звуки вдруг глохнут, крики и визги в приёмном доносятся как сквозь вату. Почему-то мне кажется, что я совсем не испугана, только сжимается в солнечном сплетении и резко холодеют кончики пальцев. И в памяти, словно из ниоткуда, всплывает низкий голос и резко брошенная фраза: «Хирургу нужны железные нервы и крепкая рука!»

– Опустите оружие, – произношу очень чётко и очень спокойно.

Странно, свой голос я слышу хорошо, как и загнанное дыхание мужчины. Мы с ним как будто в пузыре, хотя вокруг ещё раздаются вскрики. Мне слышится: «Добрынина сюда срочно», но я тут же отсекаю всё постороннее. Внимательно гляжу в глаза мужу пациентки, ни на секунду не отводя взгляд, даже не моргаю. Медленно поднимаю руку и тыльной стороной пальцев отвожу дуло чуть в сторону, чтобы не мешало смотреть. Надеюсь, позади меня уже никого нет, все убрались с «линии огня».

– Вашей жене не поможет, если вы выстрелите, – произношу тем же ровным и спокойным тоном, – и никому не поможет. Сейчас её состояние тяжёлое, но стабильное. И она захочет увидеть вас, когда откроет глаза. Если вас арестуют, вы не сможете быть рядом с ней. Вы нужны ей!

Минута. Другая. И я почти на физическом уровне чувствую, как лопается струна напряжения между нами. Пистолет опускается, мужчина вдруг всхлипывает и рвано выдыхает. С двух сторон его тут же подхватывают амбалы, до этого державшиеся за спиной.

– Всё будет в порядке, – произношу мягко. – Посидите здесь.

– Мне… к ней…

– Я узнаю, когда вам можно будет пройти.

Говорю и понимаю, что Добрынин меня убьёт, у него железное правило не пускать в реанимацию, но глупо говорить это человеку, который только что убрал оружие от моего лица.

– Присядьте, – повторяю и киваю «группе поддержки».

Те мгновенно ориентируются и сопровождают своего босса к стульям возле стены.

Я разворачиваюсь и иду на поиски заведующего. Надо выбить у него разрешение на посещение реанимации. Почему-то двигаюсь по коридору, как сквозь толщу воды, звуки так и слышатся приглушённо. Толкаю дверь в отделение и влетаю прямиком в чьи-то руки.

– Аня?! Аня, ты цела? – поднимаю голову и вижу такие же сумасшедшие глаза с расширенным до предела зрачком, какие только что смотрели на меня в приёмном.

– Где-нибудь больно?! – меня сжимают за плечи, проводят по шее, щекам, поворачивают туда-сюда голову, судорожно ощупывают рёбра. – Аня! Что ты молчишь?!

Я непонимающе моргаю и оглядываюсь, не понимая, к кому обращаются. Это что… Это мне? Добрынин? По имени и на ты? Может, в меня всё-таки выстрелили, а всё остальное привиделось в коме…

Мужчина вглядывается в моё лицо, а потом, выматерившись, хватает за руку и тащит к себе в кабинет. Ну, э-э, я как бы туда и направлялась, но зачем так быстро-то? Вталкивает в полутёмное пространство и, оставляя у двери, быстро лезет в шкаф. Не видно, что он там делает, но через пару секунд ко мне разворачиваются и суют в руку наполненный на треть стакан.

– Пей!

Я непонимающе подношу к лицу напиток, в нос ударяет коньячный запах.

– Пей, я сказал! – Добрынин видит, что я затормозила, и обхватывает своей ладонью мою, силой прижимая стакан ко рту. – Давай!

Я делаю глоток, второй, закашливаюсь – горло обжигает, но спустя несколько секунд в желудке теплеет, и мерзкий ком в груди начинает таять. Стакан, наконец, забирают, и у меня вдруг подкашиваются ноги. Но я не успеваю даже понять этого, потому что внезапно оказываюсь прижата к стене крепким мужским телом.

– Никита… Сергеевич?..

Глава 12

И тут в меня впиваются таким поцелуем, что из головы вылетает абсолютно всё. Остаётся только ощущение твёрдых губ на моих губах, привкус коньяка на языке, жёсткий воротник халата, в который я вцепляюсь враз ослабевшими руками. Добрынин отрывается от меня на секунду.

– Зачем ты пошла туда одна?! – прерывающийся шёпот мне на ухо. – Ты хоть понимаешь, что могло случиться?

Очередной поцелуй, от которого подгибаются колени, но мне не дают упасть, ещё сильнее распластывая по стене.

– Если бы с тобой что-то… Я чуть с ума не сошёл! Какого хрена ты вздумала изображать супервумен? Жить надоело?!

Его руки пробираются под халат, накинутый на хирургическую пижаму, и мне кажется, что я взорвусь, если он коснётся моей кожи. Но взрыва всё нет и нет, как нет и халата, который сброшен на пол, туда же отправляется верх костюма, а его пальцы уже сжимают грудь, губы спускаются от шеи вниз. Я вдруг слышу стон и понимаю, что это мой, а меня уже высвобождают из штанов и прижимают обратно к стене, которая холодит спину, но это только сильнее заводит.

Мои пальцы тянутся к его груди, плоскому животу, спускаются ниже, и мне почему-то совсем не стыдно, когда я нахожу то, что искала, и мягко сжимаю в руке, слыша в ответ даже не стон, а рык. Судорожные рывки, шорох одежды, меня подхватывают под бёдра и резко врываются, заполняя до предела. Я прикусываю губу, пытаясь сдержаться, но мужчина во мне явно не думает об этом, он начинает двигаться. Страстно, сильно, впечатывая меня в стену с каждым ударом. Ни о чём не могу думать, ощущая только, как, расползаясь из одной точки, где соединяются наши тела, меня заполняет ощущение невозможного, непередаваемого кайфа. Впиваюсь зубами в мужское плечо, выбивая из его груди тихий вскрик, который тут же сменяется долгим низким стоном.

– Ус-лыш-шат, – еле ворочая языком, проталкиваю сквозь вздохи и пересохшее горло.

– Плевать! – ответный рык, и движения становятся ещё быстрее и резче. – Ты моя! Моя, слышишь?!

– Твоя, – поскуливаю от блаженства и соглашаюсь, не соображая, – только твоя!

В ответ он набрасывается на мои губы, глуша наши совместные стоны, и мы, наконец, взрываемся. Вдвоём. Вместе. И это самое невероятное, что когда-либо со мной происходило.

Несколько минут ничего не происходит. Никита просто прижимает меня к стене, уткнувшись лицом мне в шею, и дышит, как астматик во время приступа. Впрочем, я от него не отстаю – вцепилась руками ему в волосы, и кажется, что пальцы разжать у меня в жизни не получится.

Наконец, мужчина осторожно отстраняется, опуская меня на пол. Ноги тут же подламываются, но он продолжает придерживать мою талию рукой, наклонившись, поднимает с пола халат и закутывает меня в него, а потом подхватывает на руки и садится вместе со мной на диван.

До меня только сейчас доходит, что мы с ним сделали. Не могу сдержать обречённого стона, утыкаюсь в руки, пряча лицо.

– Аня? – слышится встревоженный голос, меня прижимают крепче, гладят по спине. – Ну что ты… Всё хорошо?

– Лучше некуда, – шепчу тихо, не решаясь поднять глаза на Добрынина. – Отпусти меня?

– Куда это? – голос мрачнеет.

– Куда-нибудь… не знаю… домой к коту? В ординаторскую? В приёмный покой?

– Ань, у тебя шок? – он подцепляет пальцем мой подбородок, внимательно смотрит мне в глаза. – Голова болит? Тошнит?

– После секса? – у меня проскакивает полуистерический смешок.

– Ну, реакция нетипичная, но мало ли, – хмыкает мужчина. – Никуда я тебя не отпущу. Посиди здесь, я сейчас всё разрулю и отвезу тебя… куда скажешь.

Он аккуратно ссаживает меня на диван, и я судорожно запахиваю халат. Тянется ко мне, гладит по щеке.

– Аня, я… не так всё хотел сделать… нужно было по-другому, но… у меня просто крышу сорвало, как только представил, что… – он давится вздохом и замолкает.

– Я понимаю, – шепчу тихо.

– Ты подождёшь? – берёт меня за руки, растирает кисти, похолодевшие пальцы.

– Да, – киваю, – и пожалуйста, дай доступ в реанимацию мужу Соколовой.