Аня

Подслушивать нехорошо, я знаю.

И вообще, много проблем в моей жизни произошло именно потому, что я услышала что-то, не предназначенное для моих ушей. С другой стороны, польза от этого тоже неоспорима. Так что усилием воли затыкаю свою совесть и торможу возле входа в гостиную. Меня аж потряхивает от эмоций, пульс зашкаливает, я пытаюсь сконцентрироваться и слышу:

– Герман Эдуардович, что мне делать?

– А что вы уже сделали, Никита Сергеевич? – спокойный голос Германа.

– Помимо сказанного? Проще перечислить, чего я не делал, – Добрынин отпускает горький смешок. – Ни разу её толком не похвалил. Никогда не говорил ей ни одного приятного слова. Не сказал, что… – голос прерывается, я слышу судорожный вздох. – Я… до слёз её доводил…

Молчание, тягостное, тяжёлое – еле дышу от напряжения, которое скапливается в грудной клетке.

– Не смотрите на меня так, Герман Эдуардович, – продолжает Никита. – Вы не можете думать обо мне хуже, чем я сам о себе думаю. Не представляете, каким дерьмом я тогда себя чувствовал. Стоял под дверью, сжимал кулаки и слышал, как она всхлипывает – тихо, чтобы никто не догадался. И это я знаю только про один раз, сколько их на самом деле было – бог весть... А вот когда услышала мой разговор с Марго, она не плакала, – произносит глухо. – Просто ушла…

Опять тишина. Долгая, и никаких звуков. Я же сейчас вся изведусь, что там у них происходит?

– Она никогда меня не простит, – вдруг сдавленным голосом говорит Никита, и я слышу странный звук. Что это?.. Не успеваю задуматься, как опять раздаётся голос Германа:

– А вы её об этом просили?

– О чём?

– Вы просили её простить вас? – Герман Эдуардович говорит очень серьёзно. – Не стоит быть настолько категоричным. Да, вы вели себя… не лучшим образом.

– Это чересчур мягко сказано, – Добрынин измученно смеётся. – Точнее – как последний... я даже слов не знаю подходящих.

– Хорошо, допустим, – продолжает Герман, – Разумеется, обычным извинением вы ничего не добьётесь. И тут я не могу дать вам никаких советов. Вы эту кашу заварили, вам её и расхлёбывать. Но, может быть, есть какие-то обстоятельства, которые говорят в вашу пользу? Вы ведь добились её однажды.

– Я, по-моему, просто не оставил ей выбора, – в словах Никиты слышно смущение.

– Она не была бы с вами, если бы не хотела, – Герман явно веселится, – не стоит недооценивать силу её характера. Но для начала вы сами должны найти в себе то, за что вас можно полюбить и простить. Есть же что-то, благодаря чему Аннушка сможет посмотреть на вас по-другому, если вы ей, конечно, покажете?

– Я… не знаю, – голос Никиты звучит немного растерянно.

– Вам стоит подумать об этом.

В комнате начинается какое-то движение, и я максимально бесшумно отступаю обратно в коридор. Как же хорошо, что у Германа Эдуардовича квартира в старом доме – в новостройке они бы дыхание моё заметили, а тут слышимость совсем другая. Тихо, как мышь, приоткрываю входную дверь, выскальзываю на площадку и так же беззвучно закрываю, стараясь, чтобы не щёлкнул замок.

Отношу сумки с продуктами обратно в машину, пусть пока полежат, ничего с ними не сделается. Я говорила Герману, что приеду во второй половине дня, но точное время не называла. Интересно, он понимал, что я могу услышать их разговор?

С другой стороны, он точно не стал бы сталкивать нас лбами у себя в квартире. Значит, Никита скоро уйдёт.

Чтобы потянуть время, иду в кондитерскую с другой стороны дома. Заодно куплю Герману Эдуардовичу что-нибудь к чаю. Ему, конечно, не стоит сладкое есть, но если совсем чуть-чуть, то можно.

По дороге обратно задумываюсь об услышанном до такой степени, что ничего не вижу перед собой – и у подъезда врезаюсь в кого-то.

– Простите, – поднимаю голову… ну конечно, это Добрынин, придерживает меня за локоть. – Прошу прощения, Никита Сергеевич, – сразу делаю шаг назад, голос сам собой становится суше и холоднее. – Я задумалась.

– Не извиняйтесь, я сам виноват, – торопливо произносит мужчина, пытаясь поймать мой взгляд, но я гляжу на скамью, облетевшие кусты за ней, куда угодно, только не на него. – Вы к Герману Эдуардовичу? – спрашивает неловко, когда убеждается, что в глаза ему я не посмотрю.

Интересно, а к кому ещё я могу тут идти? Киваю молча и, обогнув его, иду к подъезду. Набираю код, но тут же мимо меня протягивается рука, помогая открыть тяжёлую металлическую створку. Опять киваю и прохожу внутрь. Поднявшись на полтора этажа, аккуратно сбоку выглядываю в небольшое подъездное окошко. Добрынин ещё не отошёл от подъезда, но козырёк его уже не закрывает, поэтому видно, что мужчина стоит неподвижно, глядя на входную дверь. Затем разворачивается, засовывает руки в карманы и медленно уходит, по дороге пнув какой-то камень.

Сама не знаю почему, но дальше я поднимаюсь с улыбкой, и так же с улыбкой звоню в нужную дверь.

– Аннушка! – Герман Эдуардович открывает мне. – Рад вас видеть, дорогая моя!

– И я… Ой, Герман Эдуардович, я же продукты в машине забыла! – всплёскиваю руками. – Вот, возьмите, здесь десерт, я сейчас вернусь, – протягиваю ему пакет.

– Что вас так сильно отвлекло? – улыбается, и я чувствую, как щёки у меня вспыхивают.

Взгляд мужчины становится весёлым.

– Вы прелесть, Аннушка. Не буду вас пытать, на сегодня мне хватило психологических бесед. Вам помочь с пакетами?

– Я сама, – смущённо машу рукой и сбегаю вниз по лестнице, слыша за спиной тихий смех.

А на следующее утро, когда я собираюсь на работу, в квартиру звонят. Ну и кого принесло в такую рань?

Глава 24

За дверью обнаруживается курьер. С цветами. Мне хочется закатить глаза от банальности огромного букета роз. Правда, не красных, а бледно-лиловых.

– Распишитесь, пожалуйста, – мне протягивают планшет с бумажкой, и я, быстро черкнув подпись, принимаю цветы.

– Ещё вот это, – молодой человек протягивает мне пакет, который я не сразу заметила.

– Спасибо.

Закрываю дверь, откладываю букет на комод, где его с любопытством начинает обнюхивать Дарси. А сама сую нос в плотную упаковку из фольги. Там обнаруживается ещё тёплый одноразовый контейнер с форелью и овощами на гриле. Запах потрясающий!

С сомнением смотрю на еду. Дарси в это время подцепляет лапой и вытягивает откуда-то из середины букета небольшой конверт такого же оттенка, как и цветы. Отставляю рыбу и отбираю у кота письмо.

– Это не тебе! И это тоже! – торопливо хватаю обратно контейнер, на который тут же нацелился толстопопый наглец.

На кухне, вздохнув, открываю записку.

«Хоть нельзя говорить, хоть и взор мой поник,

У дыханья цветов есть понятный язык:

Если ночь унесла много грёз, много слёз,

Окружусь я тогда горькой сладостью роз...»

Без подписи, естественно. Хотя и так ясно, от кого. Выкинуть бы это всё. Но цветы жалко. Да и еду…

В состязании между гордостью и пустым желудком с разгромным счётом побеждает желудок. Я с удовольствием завтракаю, ставлю цветы в воду и отправляюсь на работу. Надо сказать, чтобы не присылал больше ничего.

Вот только подходящий момент найти не получается. Последние дни я молча бойкотировала все попытки заведующего остаться со мной наедине. А сегодня он и сам, похоже, не стремится к этому. Я спохватываюсь только к вечеру, и поговорить в итоге не получается.

А на следующее утро в то же время опять является курьер. С недоумением смотрю на небольшой букетик, составленный из неизвестных мне тёмно-бордовых мелких цветков, которые выглядят похожими на колосья.

– Извините, а что это за растение? – спрашиваю парня, того же самого, что и вчера.

– Не знаю, – пожимает тот плечами.

Закрываю за ним дверь, ищу записку, но её нет. А на завтрак мне сегодня предлагаются сырники со сметаной и ягодами. Фотографирую цветы и пытаюсь найти название в интернете по изображению. Поиск выдаёт, что это похоже на амарант. Хм, а что это значит?