– Вы в детстве в прятки не наигрались? – отпихиваю мужские руки, которые спустились на талию – да так на ней и остаются.

– Я сейчас вам опять рот зажму, – с угрозой произносит он.

– У вас же руки заняты, – говорю ехидно, устав отдирать от себя наглые конечности.

– Да уж найду чем, – с намёком говорит этот… гад, глядя на мои губы.

Мы продолжаем шептаться, и хорошо, что в темноте не видно, как покраснели мои щёки. Хотя глаза уже привыкают, поэтому я с трудом, но различаю черты лица моего начальника.

– Вы что здесь забыли? – смотрю внимательно и успеваю заметить гримасу неловкости и раздражения.

– Я бы тоже хотел спросить вас, почему у нас в отделении разгуливают медсёстры прямиком со съёмок порнофильма? – похоже, он решил, что лучшая защита – это нападение.

– А вы в этом деле специалист или активный зритель? Думала, вам ролевушек и на работе хватает! – не могу удержаться, чтобы не поддеть мужчину, который, похоже, тоже краснеет – в темноте толком не видно.

– Ан-н-на Николаевна!

Вот уж не думала, что в моём имени столько шипящих звуков.

– Ладно, извините, – говорю примиряюще, – но я ничего не смогла сделать – не потащу же я её насильно переодеваться! И Надя ещё куда-то запропастилась, она бы ей мозги промыла.

Задумываюсь на секунду, а потом соображаю очевидное:

– Хотя вообще-то, вы сами почему здесь прячетесь вместо того, чтобы пойти и нарычать на всех как следует по своему обыкновению? Что, так сложно рявкнуть, чтобы она привела себя в порядок?

На меня кидают странный взгляд.

– Я что, такой жуткий? – голос тоже странный.

– Ну что вы, конечно нет, вы очень милый, – масло в моём голосе можно на хлеб мазать, но тут же возвращается язвительность. – Особенно когда даже кровати в отделении от ваших воплей трясутся. Так вы не ответили на мой вопрос – в чём проблема сейчас?

– Сейчас я сам стал объектом… э-э… повышенного внимания.

– И что, вы боитесь, что Верочка вас изнасилует? – не могу сдержать насмешку.

Никита Сергеевич тяжело и как-то устало вздыхает.

– Она очень молоденькая, я не хочу… обижать её.

Господи ты боже мой! С какой стати в нём вдруг проснулся джентльмен? А мужчина продолжает:

– Одно дело – замечания по работе, другое – когда нужно… ну, вы понимаете…

– Честно говоря, нет, не понимаю, – отвечаю ему. – Какая может быть трудность в том, чтобы вежливо и твёрдо сообщить человеку, что в хирургическом отделении надо работать, а не задом сверкать?

– Но... – Добрынин озадаченно замолкает.

Странное отношение к ситуации. Так боится задеть женщину намёком на неподобающий внешний вид? На меня, значит, орать можно – по работе – а Вере сказать, что её одежда не соответствует рабочему дресс-коду – тут он обижать её не хочет.

Пока я размышляю и злюсь на непонятные начальственные двойные стандарты, упускаю момент, когда ко мне вдруг прижимаются теснее. Не успеваю спросить, какого чёрта, как слышу:

– Вы что, не знаете, что врачу в стационаре нельзя пользоваться духами?

Удивительно, даже шёпотом он ухитряется препираться.

– Я не использую духи, – отвечаю так же тихо.

– Как это не используете? Тогда откуда этот запах?

Я чувствую, как сжимаются продолжающие лежать на талии руки, мужчина, качнувшись вперёд, склоняется ко мне и глубоко вбирает носом воздух, почти уткнувшись в шею под мочкой уха. По коже вдруг бегут мурашки, я чуть не ахаю, непроизвольно запрокидываю голову, но тут же дёргаюсь, пытаясь отстраниться.

– Никита… Сергеевич, осторожнее с конечностями, пока их вам чем-нибудь не прищемило! – шепчу язвительно.

– Это и правда не духи? – вдруг произносит он сипло.

– Смысл мне вам врать?

– Не знаю… – говорит тихо и опять склоняется к моей шее.

– Вы что делаете? – чуть не вскрикиваю от неожиданности, когда чувствую мягкое прикосновение.

– Тш-ш, тихо, пожалуйста, Анна Николаевна, – звучит хрипло, но спокойно.

– Никита Сергеевич, вы меня ни с кем не попутали? – язвлю дрожащим голосом, потому что он уже поглаживает мою талию в том месте, где она начинает переходить в… хм… выпуклости! А носом и губами зарывается в волосы за ухом, и такое простое движение простреливает меня от затылка к копчику, в конце концов собираясь внизу живота, налившегося тяжестью.

Бедром я чувствую, как в меня упирается кое-что твёрдое, и это только подстёгивает собственное возбуждение. Чёрт подери, что я делаю?.. Что мы делаем?.. Надо бежать отсюда, подальше от…

– Никита Сергеевич… – начинаю, с трудом унимая дрожь, но тут мы оба замираем, потому что слышим приближающиеся к двери шаги.

– Ну и где он? – совсем близко раздаётся ворчливый голос Веры.

Я зажмуриваюсь. Если она сюда зайдёт... отделению будет что обсуждать ближайшие полгода.

– Вер, ты чего здесь забыла? – голос Марины, ещё одной медсестры.

– Никиту Сергеевича жду, он сказал к нему подойти!

– Враньё, – тихий выдох мне в ухо, от которого волоски на коже становятся дыбом.

Мы прижимаемся друг к другу так близко, что я могу чувствовать тяжёлое дыхание мужчины, как и он – моё.

Возбуждение постепенно, хоть и медленно, спадает – всё-таки я не эксгибиционистка, чтобы с нетерпением ждать, когда нас застукают. Да и вообще, это просто у меня давно никого не было! Задумываюсь, а когда вообще был мой последний раз? Параллельно пытаюсь отстраниться от Добрынина, чтобы хотя бы не чувствовать бугор в его брюках, который меня… ну, не то чтобы смущает, но не даёт нормально думать. Похоже, он тоже не помнит, когда у него был последний раз, иначе бы не заводился так легко.

Вера, судя по всему, продолжает прохаживаться по коридору, шаги то удаляются, то приближаются.

– Она неплохая медсестра, да и вообще хорошая девочка, – говорю, просто чтобы отвлечься и что-то сказать.

– Дура дурой, – цедит Добрынин, и я с трудом сдерживаю смешок.

– Да, согласна, дура дурой, но очень хорошая и симпатичная. Из таких получаются прекрасные жёны – она будет смотреть вам в рот, воспитывать ваших детей и обслуживать вас по первому разряду.

– Меня? – зав, сдвинув брови, шепчет что-то непечатное.

– Может и вас, если захотите, – пожимаю плечами, перенося вес с одной ноги на другую – чем дальше, тем больше усиливается неудобство.

– Нет уж, спасибо, – сдержанно хмыкает он. – Открою вам секрет, Анна Николаевна, мужчины предпочитают женщин, интересы которых выходят за рамки покупки нового платья и запиливания очередного селфи в соцсетях.

– Чушь, – говорю резко. – Не надо мне тут втирать про прекрасный внутренний мир и прочую ерунду. На красотку с четвёртым размером и ногами от ушей поведётся значительно больше мужчин, чем на страшилку с учёной степенью.

– Процент идиотов среди людей примерно одинаков вне зависимости от пола, – пожимает плечами Добрынин. – Они могут спариваться, как хотят. Я говорил о тех мужчинах, у кого есть мозги в черепной коробке.

– Господи, ну вы как про приматов лекцию читаете. «Спариваться», скажете тоже… – морщусь.

– Мне синоним подобрать? – бровь взлетает вверх.

– Не надо, – знаю я эти синонимы. – Долго мне ещё тут селёдку в бочке изображать? – вожусь рядом с ним, пытаясь отвоевать себе хоть немного личного пространства.

– Пока та селёдка, – он машет головой в сторону выхода, – оттуда не выметется.

Не могу сдержать лёгкий смешок и зависаю, глядя на появившуюся на лице Добрынина улыбку. Она прямо у меня перед глазами, и я вдруг понимаю, что не помню, чтобы видела главного хирурга улыбающимся или смеющимся.

– Я и не знала, что вам так идёт улыбка, – говорю вдруг. – Полгода с вами проработала, а не подозревала, что она может так вас менять.

Мужчина, смущённо кашлянув, наконец, убирает от меня руки и прячет их за спину.

– Ну, не такое уж я чудовище, – бурчит себе под нос.

– Никогда не считала вас чудовищем, – произношу рассеянно, прислушиваясь к шагам за дверью. – Требовательным, придирчивым, строгим… талантливым, – добавляю, следуя за своими мыслями и не думая, что говорю, но тут же запинаюсь, переведя взгляд на растерянно глядящего на меня Добрынина. – Извините!