Он осекается и отводит взгляд. И до меня вдруг доходит — Максим ведь ни разу не упоминал своего отца в настоящем времени. Всегда говорил "был", "учил", "делал". Неужели?..

— Прости, — бормочу я, чувствуя, как краснею. — Я не знала, что твой папа… Соболезную.

Максим невесело усмехается и пожимает плечами:

— Да чего уж там. Двенадцать лет прошло. Авиакатастрофа. Я тогда как раз школу заканчивал. Помню, как на выпускном дурак дураком стоял — и принять не мог, что батя не придет. Что его вообще больше нет. Дикая несправедливость, думал я тогда. И злился страшно — на весь мир, на Бога, на обстоятельства. А потом… Потом ничего. Притерпелся. Принял как данность.

Он так легко об этом говорит, даже с какой-то насмешкой. Но я вижу, как подрагивают у него губы, как он упорно пялится куда-то вдаль, стараясь не встречаться со мной взглядом. И сердце мое обливается кровью. Бедный, бедный Максим! Потерять родного человека в таком возрасте, остаться без поддержки и понимания… Даже представить страшно.

— Максим, мне так жаль, — тихо говорю я, не зная, как еще выразить свое сочувствие. — Должно быть, это очень больно — пережить такое. Ты очень сильный и смелый. Уверена, твой отец тобой гордился.

— Да брось! — он пытается отшутиться, но я вижу, как блестят у него глаза. — Сильный, смелый… Тоже мне, подвиг нашла. Со временем вообще все притупляется. Остаются только воспоминания. Хорошие, светлые. Как сегодня вот.

Я молчу, крепче сжимая его руку. А что тут скажешь? Наверное, он прав. Со временем даже самые страшные раны рубцуются. Только шрамы иногда ноют — особенно по ночам. Или в минуты, когда накатывает щемящая тоска по ушедшему безвозвратно.

— А у тебя какие воспоминания о детстве? — вдруг спрашивает Максим, вырывая меня из задумчивости. — Не все же мне одному душу наизнанку выворачивать. Колись давай. Только можно без грустного, ладно? А то что-то мы совсем расклеились.

Он слабо улыбается, и я киваю. Что ж, и правда. Нечестно как-то — я все о нем да о нем, а сама в кусты. Так не пойдет. Раз хотим стать ближе — надо открываться. Идти навстречу.

— Ну, у меня детство было самое обычное, — начинаю я, стараясь поймать ускользающие образы. — Родители учителя, сама понимаешь — не шиковали. Зато в доме всегда были книги, причем самые разные. Я с малых лет пристрастилась к чтению. "Остров сокровищ", "Три мушкетера", Конан Дойл всякий… Прямо запоями читала, да так, что мама ругалась — мол, совсем от жизни отрываюсь.

Я усмехаюсь про себя, вспоминая те баталии. То книжку тайком под одеяло утащу, то в школу с собой возьму, чтоб на переменах почитать. Ох и доставалось мне за это!

— Еще я любила на чердаке у бабушки в старых сундуках рыться, — продолжаю я, увлекшись. — Представляешь, сколько там всего интересного? Шляпки дореволюционные, веера, броши всякие… Однажды я там даже настоящий патефон нашла! И пластинки к нему. Вот это был восторг, скажу я тебе! Полдня с ним провозилась, крутила, смотрела, как иголка по кружкам елозит. Как будто в прошлое на машине времени перенеслась.

Максим слушает меня внимательно, то и дело кивая и улыбаясь. И мне вдруг становится так легко, так уютно с ним. Надо же, никогда не думала, что смогу вот так запросто поделиться с кем-то своими детскими секретами. Тем более с Максимом. А сейчас смотрю на него — и понимаю: хочу, чтобы он узнал обо мне как можно больше. Чтобы проник в самую душу, стал частью моей истории.

— А однажды я на спор залезла на самую высокую березу в нашем дворе, — выпаливаю я и смущенно хихикаю. — Местные мальчишки меня на слабо взяли. Сказали, мол, куда тебе, ты же девчонка. А я возьми и полезь. Да так лихо, только ветки затрещали. Признаюсь, сама потом удивилась — и как только не сверзилась оттуда? Видно, упрямства и куража хватило.

Максим заливисто хохочет, запрокинув голову. Я невольно залипаю на его смеющееся лицо. Господи, какой же он сейчас красивый! Искренний, расслабленный, по-настоящему радостный. Почаще бы видеть его таким.

— Ох, Маша-Маша! — отсмеявшись, качает он головой. — Ты полна сюрпризов, я смотрю. И за словом в карман не полезешь, и на дерево залезть — раз плюнуть. С тобой не соскучишься.

— Еще бы! — я лукаво щурюсь, глядя на него снизу вверх. — Думал, я тебе тут сказки рассказывать буду? Не на ту напал. Я девушка простая, без претензий. Но гонору и упертости мне не занимать.

— Вижу-вижу, — хмыкает Максим и вдруг наклоняется ко мне. Совсем близко, почти касаясь губами уха. — Мне это в тебе очень нравится. Сама не представляешь, насколько.

По спине пробегают мурашки, в животе порхают бабочки. Я сглатываю вмиг пересохшим горлом. Ох, Максим, что же ты со мной делаешь…

Нет-нет-нет, стоп! Я же обещала себе — никаких поблажек, никаких глупых надежд и иллюзий. Это всего лишь игра. Красивая сказка, не более.

Но почему же так колотится сердце? Почему голова идет кругом от его близости?

Я делаю глубокий вдох и отстраняюсь. С усилием напоминаю себе: это ненастоящее. Все ненастоящее. Просто репетиция перед спектаклем.

— Что ж, мне тоже в тебе многое нравится, — бодро говорю я, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Например, твой сад. И лилии. Которые ты мне так и не показал, между прочим!

Максим моргает, будто разбуженный, а потом встряхивается:

— Ах да, точно! Лилии. Прости, заболтался. Ну что, идем смотреть? Обещаю, ты такой красоты еще не видела!

Он подхватывает меня под локоть и увлекает куда-то вглубь сада. А я плетусь за ним на негнущихся ногах, чувствуя, как бешено стучит пульс в висках.

Господи, и почему с каждой минутой мне все сложнее притворяться? Почему так хочется поверить в реальность происходящего?

И ведь главное — я почти верю. Несмотря на все доводы рассудка.

Похоже, моя роль Золушки с каждой секундой становится все опаснее.

И дело даже не в лилиях.

А в том, кто меня к ним ведет.

16. Максим

Я веду Машу вглубь сада, к своему потаенному месту. Туда, где плакучие ивы купают ветви в зеркальной глади пруда, а беседка увита плющом и диким виноградом. В детстве я часто сбегал сюда от шума и суеты, чтобы побыть наедине с собой. Почитать, помечтать, порисовать в блокноте. А будучи подростком, назначал здесь свидания смазливым одноклассницам — в надежде покрасоваться и урвать свой первый поцелуй.

Сейчас мне почему-то очень хочется показать это место Маше. Поделиться с ней чем-то сокровенным, только моим. Может, потому что она первая, кому я рассказал про отца? Не знаю. Просто чувствую — надо.

— Ну как, нравится? — спрашиваю я, когда мы выходим к пруду.

Маша ахает и прижимает ладони к губам. Ее глаза сияют неподдельным восхищением.

— Максим, это же… Это просто волшебство какое-то! Словно иллюстрация к сказке ожившая.

Я тепло улыбаюсь, радуясь ее реакции. Приятно, черт возьми. Хоть кто-то оценил.

— Это особенное место, — говорю я, увлекая Машу в беседку. — Можно сказать, мое тайное убежище. Здесь я всегда чувствовал себя защищенным. По-настоящему собой.

Мы усаживаемся на скамейку, утопающую в цветах. Маша задумчиво водит пальчиками по деревянной столешнице, а я не могу оторвать взгляд от ее лица. Какая же она красивая сейчас — мечтательная, одухотворенная, загадочная. Хочется дотронуться, погладить, заправить прядку волос за ухо.

Черт, и что это на меня нашло? Никогда раньше таких порывов не испытывал. Видно, и правда крышу снесло не на шутку. Того гляди, еще поцеловать ее захочу…

Стоп. А ведь и правда хочу. До дрожи, до одури. Хочу попробовать на вкус ее губы, сцеловать удивленный вздох. Зарыться пальцами в волосы, притянуть ближе. Интересно, каково это — целовать Машу? Сладко? Горячо? Невыносимо?.

Я сглатываю вязкую слюну. Наверное, не стоит. Это будет неправильно, нечестно по отношению к ней. Маша — она ведь не такая, как все эти пустышки до нее. Не хочу, чтобы думала, будто просто развлекаюсь.

Но желание становится нестерпимым. К черту доводы разума! Я делаю глубокий вдох и тянусь к Маше. Обхватываю ладонями ее лицо, вынуждая посмотреть на меня. В ее глазах — удивление, смятение… И что-то еще. Будто бы… предвкушение?