Гроб задвинули, захлопали дверцы машин, кортеж отправился в путешествие к последнему дому. Флажки трепетали по сторонам капота, и вся процессия выглядела, должно быть, величественно.
Когда катафалк вкатился в ворота кладбища, и тот же падальщик из бюро показал, куда свернуть, оркестр уже ждал среди надгробий самого богатого "квартала". Черный и розовый мрамор, стелы выше человека, нелепые бронзовые беседки, вкус тут так точно похоронили.
Артем приспустил стекло, чтобы слышать. "Зима" Вивальди. Ни одной фальшивой ноты, однако. Страшно представить, сколько стоит один лишь такой концерт. Ему стало неуютно и зябко, несмотря на солнечный, совсем летний день. Почти как в подвале. Дьявол, какое мне дело до вас до всех? Пусть себе хоронят своих мертвецов.
И все же, когда гроб подняли на плечи носильщики, и унесли к молчаливой черной-белой толпе, он тоже подошел поближе. Встал в стороне за высоким черным памятником кого-то "незабвенного" с эпитафией плохими стихами, не привлекая ничьего внимания, будто сам стал тенью.
Среди толпы выделились ростом и статью несколько молодых людей в дорогих костюмах и темных очках, бодигарды, конечно.
Артем ожидал явления попа народу, но нет, похоже, Ставер был не больно набожен. Он стоял ближе всех к гробу, в головах, опустив мощную, седую голову. Под локоть его поддерживала приятная бледная брюнетка в длинном темном платье с серебряной отделкой по вороту. В ногах у гроба встал высокий белокурый красавец в смокинге, а, жених. Потупился, затвердел скулами. Полувдовец. Провожали все больше молодые люди, друзья и подруги. Девушки плакали, и не похоже, чтобы для вида. Хорошим, наверное, человеком была. О дрянных так не переживают.
Оркестр по чьему-то невидимому знаку умолк.
Гроб открыли.
Спящая красавица, право слово. В длинном белом платье, с прозрачной фатой, в сложенных тонких руках золотой крест. Ее окружали белые и чайные бутоны роз. Наверняка визажисты мертвых получили целое состояние за такую тонкую работу, Артему с его места было видно даже длинные ресницы покойницы.
В могильном мраке розы увянут, потом почернеют и начнут разлагаться вместе с телом. Расшитое шелком белое атласное платье превратится в грязную тряпку. Мертвые ткани ссохнутся, облегая череп, и гроб, снаружи еще крепкий, заполнит сладковато-тошный трупный запах. Прекрасное лицо превратится в оскаленную маску, глаза и нос провалятся, черви примутся за привычную работу… останется скелет в тряпье. Sic transit[4]. Прими сей череп, Дельвиг.
Отец кашлянул и сказал:
— Прости, Гелечка, не уберег. Прости родная. Я… один теперь… — запнувшись, он подошел к гробу, откинул фату и поцеловал дочь в золоченый "венчик" на алебастровом лбу.
Потом подходили остальные. Первым — жених. На мгновение Артему показалось, его красивое мужественное лицо дернула судорога отвращения, но нет, клюнул в лоб, отошел.
Рыжая смазливая девица, хлюпая носом, сказала, явно от себя:
— Гелечка, мы тебя все очень любим, не забывай там про нас. Прости нас. Мы тебя помнить будем. Ты была самая красивая, самая добрая, потому так рано. Мы тут… плохо без тебя… — и залилась слезами.
Артемупонравилось.
Оркестр начал не Шопена и не, упаси Суббота, "Есть только миг", но "Осень" Вивальди в миноре. Чисто и с вдохновением. Артем всегда любил эту пьесу.
Гроб закрыли. Защелкнули золоченые замки. Опустили на ярко-белых тросах в могилу, не очень и глубокую. Все бросили по комку уже по-летнему теплой и мягкой земли. Никаких привычных Артему красноносых землекопов, зарывали приличного вида молодые люди в чистых синих комбинезонах.
Делать Артему большеничего не требовалось.
Он поглядел еще, как в землю в ногах втыкают большой полированный деревянный крест, увитый черными лентами и цветами, как несут и складывают венки, целый ворох. Вот радость будет старухам их растащить и продать у кладбищенских ворот… На крест прикрепили большой поясной фотопортрет. Ангелина Ставер в безумно дорогом, надо думать, голубом платье с открытыми загорелыми плечами, улыбается, но чуть заметно, золотые волосы убраны в высокую асимметричную прическу.
И все. Ее нет и не будет. Трубы, не рыдайте. Нет, пусть его самого лучше спалят в крематории, а пепел развеют. Без церемоний.
Мимо прошел жених с подобающим скорбным ликом. Рядом семенила прехорошенькая смуглая брюнетка, ему едва до плеча. В черной вуальке на распущенных волосах. Она что-то тихо говорила и трогала парня за локоть. Оглянулась, встретилась взглядом с Артемом. Невесть почему, ее лицо исказил настоящий ужас, взгляд стал отчаянным, потом она отвернулась. Пара удалилась, но ошибиться Артем не мог.
Спешить некуда. Машины уже разъезжались, он сел за руль Кадди, повернул ключ. Приемник заиграл "Road to hell". Это мило.
Артем вывел катафалк к воротам кладбища, стал на обочине, бортом едва не касаясь оградок. Из бардачка вытащил бутылку минералки, открутил колпачок и хлебнул прохладной газированной влаги. Что-то во рту пересохло. Мимо прокатил черный с золотом автобус музыкантов, мигнул стопами, фыркнул дизелем и унесся к другим концертам. Менее выгодным, но более славным наверняка. Нет, ребята честно делали свое дело на ять.
Апатия навалилась такая, даже деньги пересчитать желания не было. Он выключил мотор.
"Занми вини!" — сказал Артем вслух. Пить одному это уже алкоголизм, вспомнил он.
Лицо Пятницы в зеркальце явилось мрачное и вместо приветствия он что-то недоброе пробурчал на своем.
— Извини, граф. Отвлек от мыслей? Очень уж настроение паршивое с этой поездкой. Девчонка молодая совсем.
— Арти, я знаю про девицу. Я ее видел, пока ехали, я ведь лоа в машине. Тут дело в том… с ней все паршиво.
— Да что еще? Она уже мертвая! — он снова присосался к бутылке.
— Ее похоронили заживо.
3
В беспокойство Артем не впал, но поперхнулся и чуть не захлебнулся. Автоматически выдал, кашляя:
— Ты в своем уме?
— Я уже с ума не сойду. Мне не с чего. Говорю, ее закопали живой. Едва-едва, но живой. Никакого сердца, никакого удара. Мерзкая, черная магия, maji sal![5] Ей колдовали на смерть, и она бы умерла. Но кто-то оттуда, но и не совсем неживой, ее поддерживает. Как пловца, чтобы не утонул. Но и вытащить на этот берег не может. А я могу. Мне надо чтобы она снова оказалась здесь, в машине, хотя бы на несколько часов. Может, два-три. Правда, времени на все у меня не так много, кто-то тоже не железный, так я думаю. Сутки? Вряд ли больше.
— Граф… какого черта? Медкомиссия, врачи, аппаратура, ну они же не мог…
— Ваши медики idiot konple![6] Ваша белая медицина, охохо мне. Fatra![7] Конечно, сердце не бьется, можно скидывать нас в яму. Все в порядке, сэр, только купите гроб подороже!
— Она пару суток лежала в холодильнике, в морге, разве нет? Да что, вскрытие же!
— Плевать на холод. Мнееще лучше. А резать ее никто не резал, поверь. Никто ее ножом не трогал.
"Я понимаю, почему", подумал Артем, вспомнив глаза ее отца. Ставер единственную дочь на разделку бы не отдал, как курчонка какого, и плевать ему на правила. Бабло побеждает зло, и отменяет законы. Тем более в России.
— Так. — Сказал он, немного успокоившись. — И что нам делать? О! Ты сможешь явиться к ее отцу и приказать ее откопать? Например? Думаю, ты оставишь глубокое впечатление.
— Прости, Арти. Я могу говорить с тобой, мне повезло, ты воспринял мой посыл, но не являтьсядругим… да и отделиться от кадди и улететь я дальше десятка футов не сумею. Я как факин джинн в лампе.
— Хорошо. То есть не хорошо, все хреново, но лады. То есть я являюсь к ее отцу, убитому горем. Прошу минутку внимания и рассказываю, вот, есть такое доброе привидения с мотором, но я его вам показать не могу, пардон. И это оно мне сказало, будто вашу дочку вы схоронили заживо… одно интересно, он сам меня придушит, прикажет своим павианам, вызовет полицаков или сразу психическую? Скорее сначала полицаков, а они уж передадут грешного раба твоего психбригаде.
