Вождь. Артем подумал, он не удивится, если по одному слову этого Вицлипуцли люди кидались в вулкан, например. Пока он терял время, черный атлет кивнул вполне милостиво и сказал приятным, густым басом:
— Добро пожаловать. Мой скромный праздник, мои друзья, мои сила и слава. Меня тут зовут… граф Пятница. Черный предтече, злого пророче и мучениче, к сожалению, тоже[3]. Я думаю, все вышло не случайно. Раз уж ты стал владельцем моего последнего пристанища.
Музыка заиграла снова, теперь подобие менуэта с клавесинными переливами, люди за спиной Артемы снова задвигались и заговорили. Похоже, торжественная часть кончилась, что ж, меньше формализма.
— Я знаю, кто ты, откуда, так что это можно пропустить, — продолжал вождь. Он щелкнул пальцами, и кто-то затопотал за спиной Артема. К нему подбежала крытая зеленым бархатом банкетка на золоченых львиных лапах. Сделала книксен и легонько ткнулась под колени. Артем сел. Банкетка больше не шевелилась. Ладно. Удобно. Он огляделся, и граф Пятница понял:
— Да, тут больше некуда устроить седалища. Но диваны нужны тем кто устал. А здесь не устают. Что же, теперь ты владелец моего… как это выразиться… можно сказать что жилища. Или тюрьмы. Нет, я бывал и там, когда был молод и глуп, это другое.
— Вы про Кадди, э… граф? (кстати, на каком языке мы беседуем?)
— На ты и без званий, мой друг, на ты и без званий. Конечно. Этот чертов черный сарай, в общем-то, спас меня, хоть и надоел уже до смерти. Хотя какая смерть, все было хуже…
Что хуже смерти, юноша?
Артем даже не нашелся что сказать, паралич, что…
— Не умереть в нужный момент, — усмехнулся Пятница. — Повиснуть между жизнью и смертью без надежды на то и другое. Она, она, ведьма, сумела меня подловить… хотя тебе это неважно. С виду я был совсем мертвец, неудивительно, даже мои ученики обманулись. И повезли, geeks san sevo [4], хоронить… МЕНЯ повезли хоронить?! Даже без предсмертного пророчества! Представляешь?
— А… смутно. Просто…
— Просто тебя не хоронили заживо, timoun?[5] Какие твои годы. И вот я лежу в гробу, отличном, кстати, гробу, лучшего мастера из Фриско, мореный дуб, я даже узнал его манеру простегивать обивку мелкими ромбиками… и ни черта, нм черта не могу поделить со своей modi kadav, проклятой тушей! Я и был мужчина видный, как сейчас, только в реальности.
Он вздохнул и щелкнул пальцами. Из воздуха в них появилась толстая бурая сигара с сине-золотым ободком, закурилась вкусным головокружительным дымом, и маг пыхнул, не затягиваясь.
Ну так вот. Ни глаз открыть, ни пальцем шевельнуть… о, отец наш Суббота, вот это было мучение! Лучше бы мне вырезали сердце, как петуху какому в жертву. Играет музыка. Хорошая музыка, трубы, барабаны, регги, тысячедолларовый оркестр, дьявол их побери! И я понял, вот-вот, и эти ублюдки, estipid, скудоумные, увезут меня и зароют… ладно еще не сожгут, но ведь и лежать так в гробу невесть сколько, пока помрешь! И тебя будут жрать черви! Шевельнуться я не мог, заорать не мог… и тогда я прочитал мысленно последнюю молитву Субботе, сдвинул кое-что в своей голове, не думай, мальчик, будто было легко… короче, я ощутил, что меня, то есть гроб, задвигают куда-то, хлопнуло… и мы… то есть я в гробу, поехали. Тело мое явно никуда уже не годилось, я чувствовал, как оно умирает нарв за нервом, мускул за мускулом, сердце молчало. Я понял, что и как и совершел такое духовное усилие, что вылетел из vyann pouri, тухлятины как пробка из хорошего шампанского! И куда мне было деваться? Улетать за границу мира к Папе Легба[6] я еще был не готов, оставалась куча дел, да и эта koulèv pwazon, ядовитая гадина, победила бы…
— И ты вселился в мой…
— Да, я вселился в чертов катафалк. Хотя бы достойный уважения предмет, прах побери. Правда, стогдашним владельцем мы не нашли общего языка. Он был скупой тупой трус. И после пары моих попыток навести мосты продал машину… потом перекупщик продал дальше… потом… в общем, теперь Кадди твой. Зконным образом, я же не собираюсь оспаривать, упаси лоа[7]! Владей и дальше на здоровье. Но я хотел бы наладить взаимопонимание…
— Приносить тебе в жертву черного петуха по субботам?
— Ахахаха — он расхохотался громко, открыто, и Артем невольно ощутил к черному магу симпатию, как оно было ни глупо. — Нет, это не мое, я не Он, я лишь Его помощник… был. Я буду приглядывать за тобой. А если тебе захочется поболтать или нужна будет помощь… сядь за руль, погляди в зеркало заднего вида… и скажи мысленно ZANMI VINI![8] Повтори.
— Занми вини!
— Пойдет! А когда надоем, скажи OREVWA ZANMIM![9] Удачи тебе. Долгой жизни и счастливой смерти!
И он взмахнул черной ручищей. Артем провалился куда-то в пропасть, так что ухнуло в животе…
И проснулся.
Ощущая в носоглотке сладковатый мускусный запах запах сигары черного колдуна.
Светало, и в сером свете в комнате уже видны были автомобильные номера разных стран на стене, а рядом — плакат с блондинкой в красном бикини, перекинувшей длинную ногу в туфле через черно-хромированный Харлей.
Психиатрия. Не иначе.
Май перевалил за середину, утро стояло сырое и прохладное. Артем накинул старую кожаную куртку с вышитым на спине огненным Фениксом, и вышел во двор. Там под навесом, на почетном месте, отсвечивал хромом и пугал чернотой катафалк. Какойон здоровый все же.
Он распахнул тяжелую, но плавную дверь и сел за руль. Хлоп. Как в склепе. В гробу с шестицилиндровым двигателем[10], так. Посидел немного в тишине, на мягкой вишневой коже. Наверное, стоит завести чехлы, но не хотелось скрывать эту пошлую роскошь.
Непонятно, зачем вообще посередине было хромированное длинное зеркало, оно отражало только багровые в сумерке шторки за тяжелым опускным стеклом между передним сиденьем и грузовым отсеком. Можно опустить стекло и шторки раздернуть, и… смотреть на гроб по дороге? Немного пахло кожей, бензином и вроде бы, тонким, едва общутимо, дымком дорогого табака.
Артем вздохнул и мысленно сказал: ЗАНМИ ВИНИ.
— Доброго утра, юноша! — отозвался низкий шепот в голове.
В зеркальце блеснули белые белки меж черных век. На него смотрел граф Патница, собственной персоной.
(Здравствуйте, доктор, у меня видения, черный мужик в зеркале — а вы пришлите его в зеркало ко мне, поговорить).
— Утра… граф. То есть это я с ума съехал и вы… ты моя тульпа[11] или на самом деле?
Глаза моргнули и показались белые зубы — граф смеялся.
— А ты как думаешь? Отлично что не побоялся! Ты не fou[12], не бойся. Хотя все мы тут не в своем уме, знаешь. Все кто связан с той стороной, а ты связан, малыш. Я такое чуял всегда.
— Да я бы сдох от любопытства, пока не попробовал.
Глаза сделались серьезными.
— Да, ты мне по душе. Я был такой же. Везде лез как щенок паршивый, в твои годы. Ну, с учителем повезло, конечно, не дал пропасть дураку.
— Пятница, слушай, расскажи мне про эту вашу вуду?
[1] Из финской песенки войны 1940 года
[2] Все пути ведут ко мне (лат.)
[3] Извращенная цитата из молитвы Иоанну Предтече.
[4] выродки безмозглые (гаит.)
[5] малыш (гаит.)
[6] дух-хозяин ада в культе вуду
[7] дух-хранитель
[8] друг явись (гаит.)
[9] прощай друг (гаит.)
[10] С. Кинг "Кадиллак Долана"
[11] в тибетской духовой практике — созданный фантазией "воображаемый друг".
[12] безумный (гаит.)
Глава 2
Баллада о сокровище и звере
Вновь, вновь золото манит нас!
В. Ободзинский
1
Старушки вымирают последними. Мужской пол в России внезапно смертен во много раз чаще женского. Поглядите на памятники любого провинциального кладбища. Ага. Мужики лет по 40–45, а то и моложе смотрят с медальонов, и причины смерти далеки от кончины непостыдной, мирной, хоть фотоальбом составляй "моим друзьям, погибшим в схватке с жизнью"[1]. А на женских памятниках старушки в платочках и седине. Старушки живучие, словно репей какой. Слабый пол. Вечно хворые и недужные, ковыляют потихонечку лет до ста, скрипя и потрескивая, да еще сумки-тележки за собой на буксире волокут. Как матрос пулемет Максим. А мужик что? Бряк — и в 30 скоропостижно от сердца. Хотя многие и от печени, конечно, иже пали в безнадежной русской битве со змием.