Я отбрасываю мысли о семье и Эрике каждый раз, когда они норовят вгрызться мне в голову.

Я не принимаю свою реальность и просто избегаю ее… так легче. Не думать о свободе, будто ее и нет. Нет мира за стенами камеры. Весь мой мир уменьшается до одной песни и одного журнала. Одна и та же песня на повторе. Я читаю один и тот же журнал. Перечитываю его в пятый раз, в десятый, двадцатый. Песня въедается в сознание. Слова теряют смысл.

Но тут, спустя еще десяток перечитываний журнала, когда текст статьи смешивается с текстом песни в непонятную, но успокаивающую кашу, кто-то трясет меня за плечо, и я испуганно отшатываюсь.

– Это я. Не бойся.

Джон. Опять. Что он делает в моей камере?

Мир снова обрушивается на меня. Возвращается в десять раз ярче и сильнее. Джон выключил песню, и теперь без нее так непривычно. В голову, больше незанятую чтением, ползут едкие мысли.

– Прости. Я стучал и звал тебя, но ты не отвечала. Испугался, что с тобой что-то случилось. Вот и зашел. – объясняется Джон и смотрит одновременно виновато и боязливо.

– А ты не подумал что я просто не хочу с тобой разговаривать или типа того, а? – Лучшая защита – это нападение.

Джон виновато опускает взгляд, а потом и вовсе зажмуривается.

– Прости, мне не стоило нарушать твои границы.

Я встаю с пола и сажусь на кровать. И что мне делать теперь?

– Я зашел, а ты тут на полу. Я зову, зову, а ты не реагируешь. Нет, ты, конечно, не отличаешься общительностью и все такое, но… – Он смотрит мне прямо в глаза. – Ты в порядке?

– О нет! Только не начинай, пожалуйста. Мне, знаешь ли, и так тошно.

Держись, Кейтлин. Просто сосредоточься на этом приставучем парне. Он скоро уйдет, и ты вернешься к журналу.

– Я лишь хотел помочь тебе.

– Ты не можешь мне помочь! – Вырывается у меня. – Я просто пытаюсь сделать так, чтобы мне было как можно легче дожить до моего дня умерщвления, понятно? Я не хочу обсуждать, что я чувствую, потому что стоит мне задуматься обо всем этом… И я буквально чувствую, как мне физически становится больно. И я будто задыхаюсь.

Я вспоминаю свои первые дни в камере. Все так и было. Тогда я впервые поняла, каково это, когда у тебя не остается слез для плача, и ты просто стонешь и кричишь на сухую. Когда тебе буквально хочется рвать волосы на голове и причинять себе боль. Когда задыхаешься от страха и отчаяния.

– Так что оставь меня в покое и не усложняй! – срываюсь я.

Зачем он вырвал меня из моего спокойствия? Что ему нужно от меня? Чего он добивается?

Джон виновато вздыхает.

– Прости.

– Хватит извиняться! Просто уходи.

– Я понял. Ты сбегаешь от самой себя. Я понимаю тебя и ни в коем случае не осуждаю, Кейтлин.

Я смотрю на него и пытаюсь не заплакать.

– Но ты можешь взять меня с собой? – вдруг спрашивает Джон и я не понимаю, о чем он.

– Что?

– Давай вместе прятаться от этого, – предлагает Джон. – Я могу показать тебе кое-что лучше, чем вот так входить в транс.

– Что ты имеешь в виду?

– Знаешь, в чем плюс нашего с тобой положения? – спрашивает Джон и сразу же отвечает на свой вопрос: – Нам нечего больше терять. Свои жизни мы потеряли, как только подписали договор.

Я не согласна с ним, что то что нам нечего терять – это плюс. Не понимаю, к чему он клонит и почему я вообще его слушаю.

– В этом доме есть несколько секретных ходов. Некоторые из них всегда закрыты, некоторые бывают открыты. Хочешь, я покажу тебе их? Можем прогуляться.

Признаю, что он заинтересовал меня. Может быть, есть еще способ убежать от реальности? Не обязательно делать так, как я делала пару минут назад. Тем более от этого у меня разболелась голова. Я просто пройдусь по каким-то проходам. Не буду думать о договоре, дне, что скоро наступит, и о маме с братом. И об Эрике.

Я встаю с кровати и, глядя Джону прямо в глаза, произношу:

– Только с одним условием.

– Конечно! – отвечает радостный и весьма удивленный Джон.

– Никаких разговоров о семье, жизни до договора и об умерщвлении.

***

Мы выходим из моей камеры, и Джон ведет меня к своей, но мы проходим мимо и направляемся дальше. Упираемся в тупик, в дверь, которая отличается от всех остальных дверей, что ведут в камеры. Эта меньше и черная. Джон оглядывается и достает что-то из кармана. А потом подносит это что-то к двери и открывает ее.

– Где ты взял ключ?

Джон самодовольно ухмыляется.

– Ты что, украл его?

– Не волнуйся. Он просто подумает, что потерял его.

– Он?

– Охранник.

Я закатываю глаза и протискиваюсь в дверь мимо него. Делаю пару шагов и слышу смешок сзади. Джон заходит после меня, прикрывает дверь и останавливается совсем рядом. Я не могу идти дальше. Здесь слишком темно. Маленькие тусклые светильники на потолке не особо помогают, а только добавляют пугающей атмосферы.

– А ты, случайно, не украл фонарик? – Интересуюсь я.

– К сожалению, нет, но к следующему разу придумаю что-нибудь.

К следующему разу? Ладно, проехали.

– Давай, я пойду первым, – произносит Джон и проходит вперед. – Здесь не так уж и темно, глаза скоро привыкнут. Возьми меня за руку.

Я не говорю ему, что боюсь темноты и тесноты.

– Ладно, пошли, – отвечаю я, но не беру его за руку, потому что мне это все равно не поможет.

Джон начинает идти, и я следую за ним. Во что я ввязалась? По бокам темные стены, проход довольно узкий – максимум два человека смогут пройти бок о бок. На потолке через каждые метров десять – белые или зеленоватые неяркие светильники.

Мы идем молча. Джон, может быть, и хочет поговорить, но, наверное, боится спугнуть меня, боится, что я вернусь обратно.

Смогу ли я и вправду развернуться и дойти до той черной двери сама? Скорее всего, нет. По крайней мере пока у меня нет серьезной причины. Но Джону совсем не обязательно об этом знать.

Здесь, – практически в полной темноте, тишине и за пределами камеры, – мне становится легче дышать. Я слежу за каждым своим шагом. Поменять обстановку и правда было отличным решением. Уйти от проблем можно не только мысленно, но и физически. Камера кажется такой далекой, как и день умерщвления. Все осталось за черной дверью. А здесь, в освещении тусклых фонарей, в приятном запахе сырости, в звуках наших шагов нет ничего плохого. Только умиротворение и расслабленность. Я вдыхаю воздух полной грудью и спокойно выдыхаю, а потом еще раз и еще. И с каждым вздохом, с каждым шагом мне становится все лучше и лучше.

Мы доходим до еще одной двери. Джон быстро открывает ее даже без ключа. Находит на ощупь выключатель. Загорается свет. Теплый и яркий. После прогулки по темным проходам этот свет обволакивает и обнимает. Я захожу внутрь и тут же понимаю, куда мы пришли. Сердце пропускает удар, а потом начинает биться с двойной скоростью.

Кладовая.

Перед глазами проносится тот день.

flashback

Год назад.

– Я сейчас принесу тебе сухую одежду. – Сказал Эрик.

Несмотря на влажные волосы и промокшее платье, которон довольно неприятно липло к коже, я чувствовала себя хорошо. Даже если бы я промокла насквозь в ледяной воде, я бы не ушла домой, не отказалась бы от того, что сейчас происходило.

Эрик скрылся за дверью, тоже промокший под осеннем дождем.

Я знала, что сегодня вечером должен пойти дождь, но все равно не смогла отказаться от предложения Эрика прогуляться по берегу. По тому самому, на котором мы впервые увидели друг друга. О том, чтобы зайти в воду, не могло быть и речи, потому что было слишком холодно, а темно-серые густые тучи не пропускали солнце. Я не заметила, как прошло несколько часов. С Эриком так всегда. Он занимал все мои мысли и чувства, когда находился рядом.

Первые капли холодного дождя накрыли нас, когда мы спускались с маленькой горы. Дождь начался резко, и ему не нужен был разгон, чтобы полить со всей силы. Земля быстро промокла и превратилась в непроходимое месиво, которое липло к кедам.