Внимательно разглядываю профессора. Еще одна жертва Эффекта. Ох уж этот злополучный феномен. Теперь его называют эмоционально-временным континуумом.

Бьет током, Совет резко возвращает к происходящему во сне.

Он заканчивает словами:

– Илона Игоревна, могу ли я надеяться?

Отмолчаться не получится.

– Сергей Петрович, не хочу длить пытку. Я вас не люблю и не полюблю никогда.

В его глазах боль.

– Вы мой лучший друг. Возможно, сегодня вы единственный близкий человек, кроме мамы и сестры.

Эффект – нешуточное и часто смертельное испытание для человека. Необходим близкий контакт. Обычно прикасаюсь к руке несчастного. Как назло, на нем перчатки. Стягиваю свои и прикладываю ладонь к его щеке.

Чувства Астахова напоминают перепутанный ком разноцветных ниток. Отделяю болезненно-красные волокна, аккуратно вытягиваю и сматываю, дома их сожгу.

С Сергеем Петровичем у нас останутся добрые дружеские отношения. Вскоре он забудет о придуманной любви и пойдет по своему пути. Профессор с женой и маленьким сыном в двадцать втором эмигрирует в Штаты. Я потеряю его, и в шестидесятых с большим опозданием дойдет весть о его смерти.

Меня уносит в далекое прошлое. Мне лет двенадцать. Втроем мы пьем чай в темной комнате. Стол освещает несколько свечей. За окном метель. Завтра сочельник. Бабушка говорит, что мы идем на службу в церковь. Это важно: люди придают особый смысл ритуалам. Наверное, как и мое племя. По-моему, мы в новой Немецкой слободе. Какой же это год? Теперь и не припомнить.

– Бабуля, кто я? – спрашиваю ее.

– Детка, ты Ягеллона. Сестра, если хочешь.

– Ба, а Сестры – мы кто?

Ядвига Карловна недовольно поджимает губы, потом спрашивает маму:

– Как считаешь, пора?

– Думаю, уже можно, – отвечает та, пристально вглядываясь мне в лицо.

Нас, Сестер, очень мало. Каждый ребенок – дороже золота. Девочки рождаются только в Тени. Будущие Сестры живут то в Тени, то в человеческом мире. После первых регул девочек начинают учить. Повзрослев, мы становимся настоящими Сестрами.

Рано или поздно у каждой наступает время трудных вопросов. Кто я? Кто мы? Кто мой отец? Зачем я здесь? И главный из них: как жить дальше?

От мамы и бабушки узнаю немного. Бабуля – из вятичей, она из двенадцати первых Сестер. Зовут Ба не Ядвигой, ее настоящее имя выговорить трудно даже мне. Ее серебряные украшения – творения деда. Хочу узнать о нем больше, но бабуля плотно сжимает губы. Мне кажется, или правда: на ее глазах выступают слезы. Впервые за всю жизнь вижу Ба такой. Об отце узнаю и того меньше. Единственное, что мама сообщает: он поляк. Так заканчивается мое детство и безмятежность. Скоро будет первый Призыв.

Потом перед глазами мелькают лица: мужчины, женщины, дети. Спасенные и погибшие. Мне сложнее с каждым Призывом. Наступает день, когда на тропе появляются шипы. Сначала их немного, потом становится больше. Чем хуже человеку, тем требовательнее Тень. Хищные лианы – редкость. Они оплетают тех, кого мне трудно спасти. Совет запрещает кровавые действия, но я слушаю не всегда. Как с тобой. Как с Мальчиком.

Опять удар электрического хлыста. Я снова отвлекаюсь от сообщения Совета.

Ноябрь сорокового. Вечер, темно. Иду от Самотеки к дому. Тебя нет, я уже не жду. На голову сыпется мокрый снег. Под ногами такая же каша, как сегодня. Сквозь дома прошлого проступает современное Садовое. В спину толкает ветер, оборачиваюсь. Там светится призрак Сухаревой башни. Якоб предупреждает. О чем? И к чему огни на доме Нирнзее?

Прохожу мимо памятника Ленину. Сквозь него причудливо светится эстакада. До нее больше двадцати лет. Мимо мчатся машины-призраки. Они из завтра.

Ба уже неделю ждет гостя. Спрашиваю, кто к нам собирается. Она улыбается и молчит. Мама машет рукой и переводит разговор на другую тему.

У подъезда сталкиваюсь с мужчиной в форме. Перед глазами замечаю петлицу. Старший лейтенант. Как ты. Хотя по званию выше, я поднимаю руку. Слышу твой голос:

– Товарищ военврач третьего ранга!

Потом ты узнаешь меня:

– Геля!

Ты впервые видишь меня в форме. Сверху доносится театральный шепот рыцаря, от которого шарахаются призрачные лошади в упряжках.

– Госпожа Ягеллона, мессер ожидает вас битый час. Будьте милостивы, впустите его в тепло.

Вот кого ждет Ядвига Карловна. О, хитрая бестия! О чем же предупреждает Якоб? И для чего зажигают огни?

Мы поднимаемся в квартиру. Бабуля открывает дверь сразу, как раздается звонок. Фамильные серьги позвякивают при каждом движении. Мне кажется, что вижу то самое парадное платье, в котором она выводит в свет меня и маму. Нет, так не бывает: придворный наряд с фижмами и глубоким вырезом давным-давно выставляют в музее как образец искусства каких-то там швей.

Ба этим вечером мягкая и улыбчивая. Она похожа на обычных бабушек. Она забирает мокрые шинели, уносит их сушиться. Главное – не показывать гостю, как это делается у нас.

Все готово к чаю. Стол освещают свечи. Лица скрывает полумрак. Старинный фарфор и серебро купаются в теплом трепещущем свете.

– Не возражаете, Иван Николаевич? – спрашивает бабушка. – Маленький каприз пожилой дамы. Посидим при свечах, как в юности.

Она не уточняет, в чьей юности зажигали живой огонь вместо электрического. По стенам бегут причудливые тени. Рыцарь за окном ругает мокрый снег и сырость.

За столом к нам присоединяется мама. Она чинно пьет чай, прощается и уходит к себе. Потом нас покидает Ба, и мы остаемся вдвоем. Мы говорим всю ночь напролет.

Скоро утро. Снег успокаивается. Ты собираешься уходить. В прихожей наши пальцы встречаются, когда подаю шинель. Впервые за столетия нет переплетения нитей, вспышек. Только твоя теплая рука. Мне радостно и страшно. Сердце бьется как сумасшедшее.

– Я завтра уезжаю. Вернусь в декабре.

– Ты говорила. Я буду ждать. Не забудь, Геля, Новый год встречаем вместе.

Мы не разнимаем рук. Я все еще чувствую твою ладонь, когда картина меняется.

Я дома. Тот же обеденный стол накрыт к чаю. Ночь. За окном кто-то смешал башню Оружейного переулка и Сухареву. Ты сидишь рядом, Ба – напротив. Ее серьги позвякивают при каждом движении головы.

– Геля, ты закрываешься болью, как щитом, и мне никак не поговорить с тобой. Позволь хотя бы во сне достучаться.

Ты шепчешь мне на ухо:

– Выслушай Ядвигу Карловну.

Потом ты целуешь меня в висок и прижимаешься к волосам. Как тогда, в апреле.

Бабушка молчит, смотрит себе на руки. Она поднимает на меня полные боли глаза и говорит:

– Геля, ты спрашивала о дедушке. Звали его Федором. Отец его, Василий, был известным серебряных дел мастером и передал дело сыну. Женился Федор рано. Его первую жену я не знала. Она умерла родами. Твой дед с маленьким Васей остались одни. Тогда же к нему перебралась старшая сестра – вдова с двумя детьми. Она и растила мальчика.

Бабуля недолго молчит, вытирает глаза рукой. Звенят браслеты. Она их поправляет и говорит:

– Это работа Васеньки.

Потом Ба хмурится и продолжает:

– Мальчику было лет пять, когда в город пришла лихоманка. Болели в каждом доме, дети умирали. Тетка Марья меня нашла и привела. Там-то мы впервые и встретились с Федором. Две недели я выхаживала мальчика. Тяжело. Ты же знаешь, целительство – не самая сильная моя сторона. Когда ребенок выздоровел, поняла: не могу уйти, сердцем прикипела к Федору.

Она взмахивает рукой.

– Вот ты все на Эффект свалила бы. А он ничего нового не создает. Если готов человек влюбиться в Сестру, так и случится. Это настоящее чувство. Тебе снился Сергей Петрович, я знаю.

Она кладет на стол пачку старых писем.

– Читай, Геля, это он писал тебе. После смерти родственники обнаружили. Не стала тебе душу рвать. Помнится, тогда ты только начала в себя приходить после смерти нашего Мальчика.

Ты обнимаешь меня и говоришь:

– Читай, родная. Я не ревную.

– Геля, хотя бы пролистай. Мы подождем, – поддерживает бабушка.