Стало тихо. По задумчиво-напряжённым лицам моих земляков можно было понять, что каждый из них пытается вспомнить: слышал ли он когда-либо это название. И, судя по затянувшемуся молчанию, никто не вспомнил.

– Район-то какой, дед? – первым догадался спросить я и напрягся, чувствуя ответ.

– Чево? Район-то? Это наш-то? Да Лешаконский район, Лешаконский, какой ещё… Да вы откуль, робята, будете?

Князь длинно присвистнул, покрывая последние слова деда. Неожиданное местоположение наше в Лешаконском районе означало, что от родной Кулиги мы находимся, самое малое, за триста километров.

– Всё выше, и выше, и выше стремим мы полёт… – дурашливо затянул Князь. – Ой, мамоньки мои, до чего же дошла наша родная авиация – запад с востоком путает. Запад, Феденька, это там, где солнце заходит – видишь, во-от туда катится. А восток – там солнце всходит…

– Молчал бы, трепло барабанное! – гневно загудел Фёдор, подавшись всем телом из кабины пилота. – Из-за тебя всё! Вправо, вправо забирай… Вот и дозабирались, теперь как выбраться…

Князь ехидно сморщился:

– Слушай, ты, застёжка от Чкалова. Тебе для чего руль в руки даден? Чтобы над тобой указчик стоял? Ты в какой школе летать учился, в церковно-приходской, что ли?

– Не руль, а штурвал, дура! А в какой школе я учился, то туда таких как ты и близко…

– Так мы куда сейчас полетим? – ровный голос Павла остановил петушившихся. – Или ночевать тут будем?

– Какое ночевать, какое ночевать! – взвился Князь.– Вы чего, мужики!? Давай взлетаем: в район, что ли, обратно, а там, может, доберёмся ещё. Чёрт с ней, с баней, хоть бы на свадьбу успеть…

– На чём лететь? Я же говорю – горючее на исходе. Не дозаправили в Паденьге, может не хватить. Э-эх… – устало махнул рукой Фёдор и отвернулся.

– Ну вот, теперь горючки у него нет, – насупился Князь. Но тут же оживился: – А вот дед – он же начальник аэродрома. Что, у него горючего нет? Должно быть. Дед, эй, дед, у тебя горючее есть?

– Чево?

– Горючее, говорю, топливо?

– Топливо-то? Оно есть. Солярки целая бочка, вон, за избушкой. Трактористы оставили. Я ей печку в будке растопляю.

– Во, видишь, есть! Пилот, бочки хватит? – резво повернулся Князь, и осекся, поняв, что в запальчивости дал большого маху.

– Ну и дуб же ты, Гриша! – с неприкрытым удовлетворением раздельно выговорил Фёдор. – Где же ты видел, чтобы самолёты на солярке летали? Нам бензин – и то особенный надо. Это же самолёт, а не трактор. А то, может, ты в своей Кулиге и трактора-то не видел? Так уж запомни, Гриша, не полетит самолёт на солярке, не по-ле-тит. Понял!

Не найдя, чем ответить, Князь сел на мешки с почтой. Но, не привыкший оставлять последнее слово за другим, пробурчал в угол: «Не полетит, не полетит… А ты попробуй, сначала, может ещё и полетит…».

– В общем, так: Павел прав – ночевать здесь будем, – решительно подвёл итог разговору Фёдор. – Я сейчас на почту схожу, позвоню в Паденьгу или Лешаконь, чтобы самолёт для дозаправки прислали.

– Так откуль будете-то, робята? – спросило сухонькое, с редкой бородой лицо деда, несмело просунувшись в проём.

– Ой, не спрашивай, дед…

– Где же ты, Маруся, с кем теперь гуляешь… – Князь сумрачно отбивал такт. – Слушай, дед, в Ляльме вашей вдовы есть?

– Чево?

– Бабы без мужика в деревне есть, глухарь ты лешаконский! На ночлег чтобы пристать.

– Бабы-то? Бабы есть. И которые без мужиков – тоже. Только ежели вам на ночлег, так зачем вам бабы? Вы у меня ночуйте. Дом большой – вот рядом стоит, живу один с жонкой. Места всем хватит. Да вы откуль, робята, будете-то?

– Странная у тебя логика, дед, – внимательно посмотрел на собеседника Князь. – А я вот считал – раз на ночлег, то непременно к бабе надо. Но вижу – ошибался. Идём к тебе, дед! Тем более, что по твоим надёжным глазам я вижу, что твоя жонка лучше всех в Ляльме умеет варить щи, а у тебя в углу всегда наготове ведро браги. Веди, дед!

Через минуту мы неспешно тянулись гуськом за дедом, семенящим по хорошо утоптанной тропинке, что вела через неширокий речной пролив, отделявший луг, на котором расположился деревенский аэропорт, от села, прямо к дому деда. Дом – могучий двухэтажный пятистенок, вольно расположился на отлогом берегу и всей дюжиной окон фасада смотрел прямо на взлётное поле.

– А я пошёл в избушке своей прибрать немного, гляжу – самолёт садится. Чей это, думаю? Наш-то, лешаконский, с утра был, а больше к нам в Ляльму никаких самолётов не летает, – словоохотливо объяснял дед. – Да вы откуль, робята, будете-то?

– С Верхней Паденьги мы, дед. Заблудились, – коротко бросил Фёдор, занятый своими мыслями.

– А-а… – объяснение это, вроде, удовлетворило деда. Но, немного погодя, спросил опять: – Так вы, может, на Новую Землю летели? Сейчас туда, слышал, экспедиции отправляют.

– Верно заметил, дед, – хохотнул Князь, – туда путь держали. Только вот с горючкой не рассчитали немного.

– Молчал бы… – беззлобно огрызнулся Фёдор.

Павел с Рыжиком шли молча сзади Фёдора и впереди меня, замыкавшего колонну. Павел порой оглядывался – не отстали ли мы – и я видел, что он благодушно улыбается чему-то своему; Рыжик же, семеня за ним, с интересом разглядывал село. Оно и впрямь напоминало Кулигу, а взлётное поле на лугу было прямо копией кулижского. Так что ошибка Григория, поначалу принявшего Усть-Ляльму за Кулигу, становилась понятной. Была суббота. Повсюду топились бани и дым их аккуратными столбиками тянулся в ясное мартовское небо, бледно-прозрачное, звонкое от последнего в этой зиме мороза.

– Тебя как звать-то, дед? – спросил Князь.

– Меня-то? Ермаком. А по батьке Поликарповичем.

– Ого! – чувствовалось, что Григорий с интересом разглядывает тщедушную фигуру деда. – А этот, который Тимофеевич, покоритель Сибири, тебе что – родственник, или как?

– Не, не родственник, – серьёзно ответил дед. – По моим сведеньям род мой идёт от купцов Строгановых, тех, что Ермака послали Сибирь воевать. Моя и фамиль такая – Строгановы.

– Ух ты! – в голосе Князя слышалось неприкрытое восхищение. – А то я думаю – откуда у тебя, дед, такая шапка? А это, значит, Ермак, который Сибирь воевал, с какого-то хана снял, с Кучума, что ли, и хозяевам своим в дар отдал. А от тех по наследству тебе досталась. Так?

– Шапку-то? Не-е… То жонка моя смастрачила. А вот и она. Федосья, принимай гостей.

Федосья оказалась полной, спокойной женщиной лет пятидесяти пяти. Встретилась она нам около калитки с авоськой в руках.

– Гостям-то рады, – нараспев сказала она. Некоторое время разглядывала нас, пропуская вперёд.

– Лётчики это, – объяснил ей дед. – Из экспедиции. На ночлег надо расположить. Давай, ставь чай.

Вошли в просторную, чистую избу. Направо от входа стояла широкая скамья вдоль русской печи, напротив, у стены – старинный буфет, почерневший от времени; далее массивный стол с витыми ножками, две длинных лавки по стенам, два тяжёлых стула с высокими спинками. В простенке напротив входа висели встретившие нас кукушкой громадные старинные гиревые часы, мерно отмерявшие ход времени широким маятником. Над часами разместились простенькие фотографии в рамках. В углу, где сходились лавки, под потолком на специальной полке – божнице – стояла ухоженная небольшая икона. Пахнуло теплом и свежим хлебом.

– Тогда в баню-то побольше подкинуть, Еремей. Может, гости с дороги помоются? – спросила Федосья.

– Непременно, мать, – с готовностью подтвердил Князь. – У меня по сегодняшнему расписанию баня в семнадцать ноль-ноль. А свадьбы у вас тут вечером нет?

– Свадьбы-то? Сегодня нету. Прошлой субботой была.

– Жаль. А то у меня после бани по плану свадьба.

– Мне, Ермак Поликарпович, надо бы до почты дойти. Объясни, где тут у вас, далеко? – спросил Фёдор.

Дед объяснил. Князь, расспросив также насчёт магазина, увязался за Фёдором.

– Пойду и я, пожалуй, прогуляюсь, – поднялся и Павел.

Дед ушёл смотреть за баней. Я и Николай остались около хлопотавшей хозяйки. Кто мы, откуда – она не расспрашивала, ведя разговор о своих хозяйских делах. Николай поддерживал разговор, я отмалчивался – закаменевшие на морозе ноги в тепле стали отходить, и острая боль ломила пальцы.