Я нащупал в кармане пачку сигарет. Осталось всего две. Стоило бы приберечь их на экстренный случай, если Капитан вновь закричит, но я не мог ждать. Тело ломило без дозы никотина.

Пламя зажигалки лизнуло кончик сигареты, и я затянулся. Выдохнул и тут же вдохнул носом. Когда я лежал в психушке, сигареты были ценнее туалетной бумаги, поэтому я научился дважды курить одну сигарету. Для пациентов это было веселым фокусом – дым казался им тряпкой, какую я доставал из горла и протирал ею мозги.

– Возьми, – сказал Дог, протянув поднос с тарелкой и кружкой. От обеих поднимался пар.

– Спасибо.

Я поставил поднос на пол и посмотрел на то, что старик называл едой. Серо-зеленая клейковина с комочками была размазана по тарелке, из которой торчала погнутая алюминиевая ложка в царапинах. На поверхности напитка были нефтяные разводы, плавало нечто похожее на опилки. Я никогда не был привередливым, но мысль о том, что Дог приготовил это из чего-то съестного, выворачивала наизнанку мои внутренние органы. Я отодвинул поднос к стене, чтобы не вдыхать даже паров этой адской кухни.

– Думаю, на сегодня мне хватит сигареты, – сказал я.

Старик ничего не ответил и сел на лестнице.

– Я должен объяснить, в каком месте ты находишься. Когда ты окажешься снаружи, ничто не должно вводить тебя в заблуждение. Но, поверь мне, каждая крупица будет стремиться к этому.

Я докурил и бросил сигарету в выгребную яму. На мгновение я почувствовал, как горлу подступает улыбка, но подавил ее. Я подумал, что окажись на моем месте нормальный человек, он бы сошел с ума. Так что можно считать, мне повезло.

– История этого места насчитывает больше двух сотен лет. В 1797 году на гору Фэйт поднялся первый человек, его звали Джек, и вскоре он основал общину. Она состояла поголовно из преступников, каким не нашлось места в человеческом обществе.

Рассказ Дога прервала дрожь. Все вокруг затряслось, со стен посыпалась пыль, посуда загремела на подносе. Я вжался в матрас, тогда как старик сидел неподвижно. Пальцы и колени его дрожали, но они делали это и без землетрясения.

– Что это? – спросил я.

Один уголок рта Дога поднялся, изобразив чертову улыбку.

– Крысы. Эти твари начали рыть незадолго до твоего появления. А значит, время настало. Он нашел того, кого искал.

– О ком идет речь? – спросил я, но старик пропустил мои слова мимо заросших черной коркой ушей.

Лицо Дога осунулось, нижняя челюсть опустилась, и под горлом выросла складка, как у пеликана, заглотившего рыбу. Взгляд уставился в пустоту.

Рядом со стариком сидел кот. У хвостатого было точно такое же выражение, как у его хозяина. Это натолкнуло меня на мысль, что между котом и стариком существует некая связь, животное выполняет те функции, на какие не способен Дог.

Спустя примерно минуту человек с тростью издал протяжный вой, бессознательный, как мне казалось. Я слышал нечто подобное в психиатрической больнице. Больше всего это напоминает стон спящего.

– Он хочет разрушить это место, – сказал старик. – Он считает, что исполняет предназначение, но на самом деле уничтожает всех нас.

– Кто он? О ком ты говоришь?

Без толку. Дог увидел очередное видение и встал так резво, на что только было способно изрядно изношенное тело. В спешке он взбирался по лестнице, когда я поднялся и попробовал пойти за ним.

Кот не позволил мне этого. Мне оставалось лишь пытаться докричаться до Дога:

– Что происходит? Эй! Ты хотел, чтобы я помог, но ничего не рассказываешь!

Старик замер. Я едва мог различить его лицо, скрытое в тени, но отчетливо уловил жест. Дог приложил палец к губам и прошипел, указав на то, чтобы я вел себя тихо.

Прежде чем дверь захлопнулась, я услышал гомон, состоявший из множества кошачьих голосов. Я боялся представить, сколько их было на самом деле.

– Сколько пальцев я показываю? – спросил доктор.

– Тринадцать.

– А теперь?

– Тринадцать.

Я сидел в кабинете окулиста. После избиения санитаром прошло несколько дней. Получив множественные переломы ребер и черепно-мозговую травму, я изменился. Перестал кричать, яркие вспышки света и громкие звуки вызывали головную боль. Мое тело замедлилось, мозг стал работать с задержкой. Бывало, я мог ответить на вопрос, который задал мне врач несколько минут назад, хотя до этого отвечал четко и по порядку. Что-то выпало из моего сознания, но ни я, ни я специалисты не могли понять, что именно. Какое-то время после избиения Капитан молчал, я думал, что это он был тем кусочком паззла, что вышибла из меня дубинка. Но скоро он вернулся. Такой же медленный и вялый, как я.

Если раньше я не знал, куда деть руки, то и дело перебирающие пальцы, то теперь я раскачивался на стуле. Обычно это продолжалось несколько минут, но могло растянуться на целый час. Мисс Блю успокаивала меня, говорила, что это реакция организма на шок, но я-то знал, что все намного сложнее.

Порой я уносился так далеко, что в моей голове светился лишь один ответ. Тринадцать. Я говорил это всякий раз, когда начинал раскачиваться, а взгляд уносился в бесконечность. Долгое время не помогали ни лекарства, ни терапия.

Мистера Шера перевели в другое отделение. На три месяца. Таким было наказание за избиение пациента. Спустя девяносто дней он вернулся и заглянул в мою палату.

Я не сразу его узнал. Он изменился. Я долго не мог понять, как именно, но скоро до меня дошло. Его голова покрылась волосами. Не знаю, откуда он их взял, но теперь отчетливо были видны щетина по окружности головы с проплешиной на макушке, смахивавшей на лунку в гольфе, и усы.

Мистер Шер открыл дверь моей палаты перед отбоем, временем, когда гаснет весь свет в отделении, кроме настольной лампы санитара. Человек зашел и сел в изножье койки, в то время как я сидел на прикроватном ящике. Мне было удобно. Можно было размахивать ногами.

Почесав по взмокшему затылку, он произнес:

– Извини за ту ночь. Знаю, тебе пришлось нелегко. Словами ничем не помочь, но я хотел сказать, что сожалею, – он посмотрел на меня, на то, как я болтаю ногами, время от времени касаясь стены. Наверное, он думал, что я его не слышу, что псих вроде меня не способен воспринимать человеческую речь, что я забыл о том случае. Но я помнил. Помнил, и слышал все, что он сказал в тот день. – Знаешь, та ночь была самой дерьмовой за всю мою дерьмовую жизнь. От меня ушла жена, забрав дочку. Если ты думаешь, поделом такому ослу, как я, то я не буду тебя переубеждать. Но в жизни я совсем другой. Я никогда не кричал на жену, не бил. А она позвонила и сказала, что заставит платить алименты до совершеннолетия Мари, что я проживу остаток дней в одиночестве. Вот меня и понесло. Уйти с работы я не мог, кроме меня некому было следить за вами. Даже сейчас, несмотря ни на что, меня вернули, когда за три месяца уволилось четверо санитаров. К этой работе немногие готовы, – мистер Шер вздохнул и погладил голову. Его монолог походил на исповедь. Вряд ли он ходил в церковь, поэтому рассказать все психу, который не может отличить палец от сосиски, было вполне разумно. – Ты назвал меня Шреком, сказал, чтобы я отсосал тебе. А затем это разнеслось по всем палатам. Вот я и…

Когда мистер Шер посмотрел на меня в следующий раз, я не болтал ногами. Я смотрел на него, вслушиваясь в каждое слово. До меня наконец дошло. Я понял, что значит это число. Тринадцать. И хотел как можно скорее поделиться этим с мисс Блю.

Увидев мой взгляд, санитар проглотил ком и замолчал. Я увидел в его глазах слезы. Он увидел, что я увидел. И поспешил вернуться на пост.

Замок на двери щелкнул, и мистер Шер сказал:

– Если тебе что-то понадобится, обращайся.

Я услышал его шаги по коридору. Торопливые, стыдливые. Они отдалялись, и в их ритме я придумал то, как преподнесу мисс Блю новость. Она точно обрадуется.

Пока я размышлял, отдалявшиеся шаги стали громче, пока ни перебили мои мысли. Мистер Шер вернулся, чтобы сказать: