Какая же дерьмовая штука — жизнь впотьмах! Дэнис назвал Иешуа сверхчеловеком. А ведь термин этот из лексикона неполноценных и закомплексованных. Бог создавал людей по своему образу и полагал, что создания окажутся подобными Этому образу. Вряд ли он вообразил себе homo sapiensa с заблокированным на девяносто процентов мозгом. Как-то это не по-божески. Скорее это замысел такой: дать понять человеку, что он, в принципе, может в десять раз больше, и по-садистски терпеливо ждать, пока оное созданье Божье постепенно научится хотя бы по малому процентику разблокировать «прибор». То есть, возвращаясь к формулировке Книги Бытия, «образ» этого самого homo в общих чертах получился, а уж полное «подобие» ему — в руках человеческих. Но не слишком ли понадеялся Бог на человека? Шесть с лихом тысяч лет развития интеллекта (если считать за истину, что люди созданы Богом за четыре тысячелетия до Рождества Христова) — и почти никакого заметного прогресса. Не в смысле науки и техники, не в смысле знаний, но в смысле владения указанным «прибором», читай — мозгом. И тут — на тебе! — матрица! Случайное — вслепую, как понял Петр! — открытие, радикально приближающее человека к тому идеалу, который задуман Создателем изначально.
Может, кстати, Адам с Евой и были смонтированы со стопроцентной мощностью, то есть созданы абсолютно подобно избранному образу, но пагубная страсть дамы к сладким яблокам заставила Создателя прогневаться и не только изгнать перволюдей из рая, то есть с испытательного стенда, но и изменить параметры эксперимента? Может быть и так. Но зря! Да, на стенде стопроцентная мощность испытуемых была бы легко изучена, описана, уложена в фундаментальную теорию. Но ведь именно вне стенда — в «поле» — мощность нужна особенно. Для чистоты эксперимента. Зачем было вводить такие жесткие ограничения?..
Но в чьей власти понять Божий замысел?..
Вдруг как раз в том и заключается суть эксперимента: создать идеал и ограничить его. И ждать. До-о-лго ждать! Если для Иешуа тысяча лет равняется вчерашнему дню, то для Создателя время вообще не фактор. Бесконечная протяженность «воды над твердью» предполагает и бесконечность времени в ней или у нее. В таком случае куда любопытнее погодить, пока лягушка, как в старой сказке, попавшая в горшок с молоком, сумеет терпеливо и отчаянно взбить из него масло и выбраться самостоятельно, нежели достать бедолагу из горшка и выпустить на травку.
Любопытнее — да. Но гуманнее ли?
Замечание — к слову. Когда-то отец именно так учил Петра плавать: выходил в море на катере, стопорил движок и выкидывал сына за борт. Петр теперь отлично плавает.
А еще любопытнее (про гуманность помолчим…) дождаться, пока лягушка изобретет матрицу, и заставить впаять ее не самой лягушке или ее соплеменнице-соболотнице, а другой — той, что жила за две тысячи лет до судьбоносного изобретения. Вообще чистый эксперимент! Никто — ни сном ни духом! Ни испытуемый, ни изобретатель.
Впрочем, испытуемый (который, повторим, ни сном ни духом об испытании не подозревает) чувствует себя адекватно. Эксперимент идет без задержки, если так и задумано.
Но впереди ожидается новый фактор — в виде Исполнителя…
Ах, что за сволочная, препоганая штука — жизнь впотьмах! Это Петр о себе думал. Хотя и у него имелась гуманная перспектива: коррекция памяти, долгая и счастливая работа на родимую Службу Времени и — никаких заповедников.
А дни шли, и ничего не менялось. За месяц срок перевалил, оставалось десять дней до финала, и тут вдруг — словно что-то почуяв — Иешуа очнулся от своих информационных путешествий и соблаговолил спросить Петра:
— Ну, что ты там надумал про апостола Павла?
Не понравился Петру вопрос. Не по сути, с сутью все в порядке было, но по тону, по холодному равнодушию, звучавшему в голосе Иешуа. А ведь речь шла не о текстах обоими читаных-перечитаных посланий апостола, а о судьбе, что могла бы стать судьбою самого Иешуа. Казалось, что ученик либо смирился с оной планидой, безразлично ему — кем становиться «в другой жизни», либо вопрос задан для отвода глаз, а на самом деле злая матрица наварила за прошедший месяц что-то иное, тайное и хитрое, о чем Иешуа и не собирался докладывать Петру.
Это не нравилось.
Но к самому Петру ожидаемое вот-вот новое неиграное всеспа-сительное решение так и не шло, где-то, видать, притормозило, отвлеклось, заблудилось ни письма, ни весточки. Почему бы ему в таком случае не обсудить им же самим однажды придуманную версию?
— Ты что-то решил? — осторожно поинтересовался он у Иешуа.
— Может быть, — беспечно отвечал тот, все ему явно было до лампочки, словно свален с плеч некий неподъемный груз и не хочется ни думать, ни говорить «об умном», а вот о предложенном варианте дальнейшего бытия — почему бы и нет? — Жизнь Павла — или Савла — любопытна, хотя и суетна. Но как ты представляешь себе, Кифа, я стану фарисеем и членом Санхедрина? Ведь Савл — известная личность. И по отцу, хотя тот живет далеко, в Тарсе Ки-ликийском, и сам по себе известен в Иершалаиме. Он уже существует, Кифа. Как я смогу заменить его?
— Кто тебе сказал, что он существует? Я проверял: нет ни при Храме, ни в Санхедрине человека с именем Савл, который родом из Тарса и носит римское гражданство.
— Сейчас нет, знаю. Но знаю и другое: он там появится вот-вот. Живой и здоровый. Я не хочу и не могу посягать на его жизнь.
— Откуда ты знаешь, что появится? — спросил Петр и тут же услышал усмешку Иешуа:
— Знаю, Кифа, поверь мне… Ты удивительно легко переделываешь историю христианства, ты удивительно легко кроишь книгу, которую вы назвали Новым Заветом, и, видимо, тебе почудилось, будто ты и впрямь всесилен. Но даже я о себе так и помыслить не могу…
— А ты слишком буквально понимаешь историю, — обозлился Петр. Еще не столь уж давно трясшийся над каждым несоответствием реальности Канону, он стал радикальным в своих решениях: так надо — значит, так и будет. — Даже никакую не историю, а всего лишь книгу, — да, собравшую десятки, сотни прекрасных притч, да, талантливо соединившую реальность с вымыслом. Но руку даю на отсечение: вымысла в ней больше, потому что точный вымысел всегда и везде ярче и убедительней унылой реальности. Разве не ты учил нас не искать в притче сюжет, но — только философский смысл, для коего сюжет — лишь опора? Ты, Иешуа, ты, родной. Тогда с чего ты вдруг прицепился к описанной в Деяниях биографии Савла? Причем биографии куцей, невнятной, что породит потом массу домыслов и предположений… А на самом деле все просто и ясно, как огурец. Пусть существует некий Савл из Тарса, который примет участие в убиении святого Стефана — косвенное, кстати, участие, поскольку он всего лишь держал одежду убийц! Пусть он даже станет ярым борцом с христианством как в Иершалаиме, так и в Дамаскусе. Но кто сказал, что этот Савл и есть библейский Павел? Тот, кто написал текст Деяний Апостолов?.. Если верить толкователям христианской истории, Иешуа, то я его и написал. Сам. А своя рука — владыка. Я соединю биографию Савла из Тарса с биографией великого миссионера Павла. Это, поверь, несложно. Всего лишь один литературный прием, назовем его контрапунктом…
— Видение Савлу меня?
— Точно! Твои слова: «Савл, Савл, что ты гонишь меня?» — и Савл мгновенно становится истово верующим. И прямым ходом идет на подвиг миссионерства. Только подвиг будет уже твоим… Ты действительно можешь все, Иешуа, — у меня нет повода в том сомневаться! — и ты исполнишь все, верю. Но я бы уточнил: все, что захочешь. Дело за малым — захотеть…
Разговор этот велся по дороге в Вифанию, погода стояла жаркая, сухая, шли не торопясь, еле ноги передвигали, поскольку даже вечерняя тяжкая духота не предполагала излишней физической активности. Поэтому внезапная обозленность Петра внезапно и улетучилась. Чего зря нервы тратить…
Иешуа засмеялся:
— Умеешь убеждать, всесильный. Выходит, эту историю творишь ты, а мы только актеры в твоем театре?
— Если бы так! — воскликнул Петр. — К великому моему сожалению, Иешуа, актеры в моем, как ты выразился, театре ведут себя неадекватно уже написанному канону. Разве я выбрал тебе в ученики Иуду-зилота, хотя в синопсисах зилот только Шимон? Разве ты совершил все чудеса и сказал все слова, которые приписаны тебе евангелистами? Более того, разве хронология чудес и проповедей совпадает с канонической, как, впрочем, и места, где эти чудеса и проповеди состоялись?..
