– Вася, вставай! Тебя Цыпа зовёт.

Женщина наклоняется и тянет за полу пиджака. Единственная пуговица застёгнутого лапсердака отскакивает и начинает выписывать кренделя на грязно-сером полу.

– Ну вот, последнюю оторвала, – недовольно бурчит парень и свешивает худые босые ноги с топчана. Сухой цвет потрескавшихся пяток, чёрный клубок волос на помятом лице дополняют общую палитру холостяцких, неухоженных апартаментов.

– Цыпа мне не начальник, пусть на свалке своими бомжами командует. Чего ему надо? – Василий тянется за алюминиевой кружкой. – Подай попить, а то буксы горят после вчерашнего.

Женщина сочувственно качает головой:

– Понимаю, понимаю: всё выпили, не оставили.

– А чего дармовое жалеть. Цыпа принёс аж две бутылки и закуску. С колбасы плесень смыли. А хлеб размочили, пошло всё за милую душу.

Дама услужливо берёт кружку, подходит к оцинкованному бачку в углу. В хибаре раздаётся дребезжащий «колокольный» звон.

– Бачок пуст, су-ёк. Ни капли нет.

– Да не стучи ты, и так башка трещит. И нечего издеваться: на импортных языках докладывать. Лучше сходи до родничка, тут рядом. Сейчас там окультурили, трубу подвели. Томочка, Тамара, как друга прошу.

– Ага, как пить – так с хозяином свалки, а как за водой – так Томочка, Тамара…

– Я не виноват, что тебя Цыпа не позвал. Вы же с ним в одном вагончике ночуете.

– Он сказал, что тет-а-тет хочет с тобой одну тему обсудить. Так что расскажешь всё как на духу. Иначе сам за водой по жаре потёпаешь.

– Ладно, ладно, реченька моя, спасай страждущего, нутро полыхает.

Когда женщина вышла, Вася прильнул к окошку, чтобы, превозмогая посталкогольный синдром, лишний раз полюбоваться лебединой походкой бывшей балерины. «Надо же, титьки болтаются, как мешочки с кефиром в мягкой упаковке, а зато шаг каков: носочки плавно тянутся вперёд, голова вскинута, как у сахарного петушка, локти слегка прижаты к туловищу, а исцарапанную, замызганную бадейку несёт не размахивая, словно это хрустальная ваза либо какой другой хрупкий сосуд».

Хозяин жилища коротенько знал грустную историю подружки со свалки.

До того как был подписан окутанный алкогольными парами Беловежский «сговор» о развале великой страны, Тамара Успешаева блистала на сцене театра оперы и балета. Во время постановки спектакля «Спартак» на музыку Арама Хачатуряна партнёр не удержал балерину, она получила травму спины. Поправилась быстро, но о карьере артистки пришлось забыть. Даже после небольших нагрузок боль в спине напоминала о трагическом падении, исковеркавшем судьбу талантливой танцовщицы. А тут нагрянула смена эпох, ветер перемен подхватил упавшую не только телом, но и духом девицу и швырнул её вначале на обочину, в объятия дальнобойщиков, а затем и вовсе на городскую свалку, где её пригрел «помоечный генерал» Цыпанков.

– Отпустило? – сочувственно спросила «реченька», увидев, с какой жадностью и с подыкиванием Василий осушил полную кружку родниковой воды.

– Спасибо, родная, сам бы не дополз, выручила.

– Ну рассказывай, чего генерал домогался? А я пока разогрею тушёнку с привезённой просрочки из универсама, с которым у Цыпы левый договор на поставки. Он в обмен даёт магазину своих шаромыг для подсобных работ на улице.

– Бартер, всё как у людей…

– Ещё какой. Ты ведь тоже подвизаешься на нашей свалке, хотя живёшь в собственном домишке. Так ведь?

– Вот то-то и оно. Из-за этого Цыпа и припёрся, что я нарыл в мусоре одну вещицу, привезённую со строительной площадки, где рушат старинные постройки. Чего там только нет: допотопная одежда, гнутые медные самовары, подковы, удивительной резьбы дверные ручки, даже кирпичи с царским клеймом.

– Да, да, знаю об этом, – перебила Тамара. – Мимо Цыпанкова это не ускользнёт. А ты, значит, что-то заныкал, упёр из-под носа? Поэтому послал меня за тобой, чтобы ещё раз поговорить, но уже на его территории?

– Не знаю, может, опять из-за чёрной доски или по другому поводу. Но я по-любому не пойду.

Женщина оторвалась от дымящейся сковородки с тушёнкой, домиком изогнула подведённые тонкие брови.

– Из-за какой-то доски весь сыр-бор разгорелся? Прямо как многоактный спектакль с экзотическими декорациями в виде мусорных терриконов и стаи живых ворон.

Балерина пожала худенькими плечиками. Под лёгкой футболкой сложенными крылышками проступили плоские косточки лопаток.

– Доска?! Да ещё и чёрная, с кладбища, что ли?

– Да ну тебя! Скажешь тоже – с какого кладбища? Говорю же: дома старые ломают, весь хлам с чердаков сюда везут. Я накануне прилипшие к моему штакетнику бумажные листы насобирал, ветром со свалки нанесло. Зимой печку будет чем растапливать. Хотел у вас на правах соседа ещё чего взять на растопку да кой-какой обувкой разжиться, а наткнулся на старинную икону, их раньше чёрными досками называли. Советский писатель Владимир Солоухин целую книгу посвятил этому. Специально ездил по деревням, выпрашивал древние церковные раритеты, чтобы уберечь от советского беспредела русское культурное наследие. Не все соглашались расстаться с семейными реликвиями, подозревая в нём обманщика, антиквара-перекупщика. А некоторые члены, боясь потерять партийный билет, просто выбрасывали бесценные иконописные творения на чердак, где они покрывались чёрным слоем забвения. Как и моя находка.

Василий наклоняется и достаёт из-под топчана мусорный раритет, который даже с натяжкой иконой-то не назовёшь.

Помощница ставит на стол сковородку, изнемогающую от ароматного блаженства.

– И ты называешь это бесценным раритетом? – балерина брезгливо кивает в сторону грязно-чёрной доски. – Поешь лучше и не марай руки об этот бесполезный кусок деревяшки. Я вся заинтригованная была, когда Цыпа ни с того ни с сего послал за тобой. Потому что перед этим они с торгашом из супермаркета о чём-то долго шептались. Неужели и правда из-за этого дерьма, на котором не разберёшь, то ли Иисус, то ли Никола Чудотворец. Вместо лица подгоревшее дно сковородки, ни глаз, ни губ, ни носа не разобрать. Вы что, мужики, с ума все свихнулись? Думаете, кто-то позарится на это утильсырьё? Жаба душит, шелест купюр мерещится?

Тамара присела на топчан, с усилием, небрежно оттолкнув к стене икону.

– Тяжёлая, зараза! Разбухла, видать, на свалке…

– Да нет, вряд ли разбухла. Она плёнками была укутана.

– А давай ею помойное ведро накроем, прёт из него, спасу нет.

– Делай что хочешь.

Тамара водружает чёрную доску на цветное от ржавчины мусорное ведро. Сполоснув руки, садится рядом с хозяином.

– Как всё надоело! Так хочется вырваться из заколдованного круга, чтобы начать нормальную бабскую жизнь! Так хочется родить ребёнка, нюхать его ссанки, мыть и целовать нежную упругую попку, стирать пелёнки и слышать его первые «агушки», ощущать на груди причмокивающее прикосновение тёплых детских губ.

Пронзительное признание балерины-бомжихи произвело на Василия эффект разорвавшейся пусть небольшой, но оглушительной бомбы. Его ещё не совсем убитый организм потихоньку испарял остатки похмелья, мозг обретал привычную для кандидата технических наук ясность и чёткость изложения мысли.

Он деловито поскрёб хлебной корочкой по дну сковороды, собрал в кучку остатки тушёнки и ловко закинул всё это в рот.

– Ты себя в зеркале видела, девушка женского пола? К какой груди, какие причмокивания? Вместо груди – пустые варежки, ручонки как две спагетины висят. За бровями хоть и следишь, пропалываешь по привычке, а глаза тусклые, нет жизненного, лучезарного блеска. Высохла как вобла. Её хоть к пиву употребить можно. А тебя? Чем рожать-то собралась и от кого? От ублюдка на свалке? – в душе Василия уже не впервой ехидно шелохнулся червячок ревности.

Услышав убийственные слова в свой адрес, оскорблённая женщина тяжело задышала, подбородок и тоненькие крылья носа сморщились от приступа нестерпимого гнева. Она молниеносно схватила кухонный нож и, не размахиваясь, вонзила в живот обидчика. Охнув, он зажал рану руками, инстинктивно пытаясь склеить рваные края, но сквозь пальцы уже медленно и несокрушимо выпирали окровавленные кишки.