Док чувствует моё замешательство: он замер, прекращая поцелуями исследовать мою шею. Проходит всего несколько секунд, как я пытаюсь отойти от шока, но Док уже успел чуть отстраниться, приподнявшись на одном локте.

— Всё нормально, — говорит он успокаивающе, приподнимая пальцами мой подбородок, заставляя перевести взгляд с его достоинства на него самого. — Я понимаю… Это… — он мнётся, возможно, даже краснеет и пытается отвести взгляд, — Это может быть слишком… — рукой он тянется к боксерам и пытается их снова надеть.

— Нет, — я останавливаю его, хватая за руку. — Не-е не слишком, — готова проклясть свой голос, что так не вовремя стал дрожать.

Вот сейчас опять Док сбежит, прикрываясь здравым смыслом, ошибкой и сохранением моей непорочности, которая была мне абсолютно не нужна.

А нужен только он: сейчас, во мне.

И готова была написать ему целое эссе на эту тему, но сейчас, когда тела сплетены и души открыты друг другу — слова не нужны. Я обхватила ногами его бёдра, притягивая к себе максимально близко. Мне хотелось снова почувствовать тяжесть его тела на себе, и если бы могла, то впитала бы его в себя как губка, без остатка.

— Я хочу, — губы прошлись по мужской грубой щетине, подбираясь к уху и нежно шепча, — Хочу тебя.

Глубокий выдох опалил кожу. Я полностью сосредоточилась на ощущениях, когда головка вновь была меж моих бёдер, когда его страстные поцелуи возобновились с диким рыком, когда до чистого наслаждения осталось пару сантиметров и несколько секунд.

Бедра непроизвольно сжались, стоило только почувствовать холод металла, и я заёрзала в попытке расслабиться. И тепло, исходящее от мужчины, помогало мне сделать это.

— Не шевелись, — хрипло прошептал Док, склонившись к моему лицу. — Я хочу, чтобы ты просто чувствовала меня.

И вот оно. Я чувствую шарики его пирсинга, которые начинают всё глубже и глубже продвигаться во мне. Это дарит неповторимые ощущения, которые я никогда раньше не испытывала. Сначала это было что-то непонятное, чужеродное, но чем дальше Док входил в меня, тем приятнее становились ощущения. Он делал это медленно, не торопясь, давая мне привыкнуть. Я на подсознательном уровне знаю, что у него на члене есть пирсинг, но это не вызывает во мне отвращения или неприятия.

Мой рот раскрыт, дыхание становится ещё глубже, и я закатываю глаза. Ощущение вроде бы уже позабытой, но такой приятной заполненности сводило с ума, и я вновь нетерпеливо поерзала, давая понять Доку, что он может продолжать двигаться.

Он, словно ожидая от меня этого сигнала, практически сразу набрал быстрый темп. Мои короткие ноготки, что со всех силой впивались в его шею, оставляли на ней царапины. И чем глубже были толчки, тем глубже были ранки, пока нос не учуял проступившую капельку крови.

Док заметил во мне перемену, мой взгляд, что был устремлен на кровоточащую царапину. Большим пальцем он коснулся раны, проводя по всей длине, вытирая. Не прекращая смотреть на меня диким и потрясенным взглядом, от осознанности, что он сейчас делает, Док подносил свой палец, испачканный в собственной крови, к моим губам.

Кончик языка коснулся его кожи, пробуждая все вкусовые рецепторы, стоим им ощутить такой любимый навечно вкус крови. Истошный стон вырвался наружу, когда в этот же момент, его пирсинг на члене задел какую-то чувствительную точку во мне.

Док слегка нажал пальцем на нижнюю губу, побуждая приоткрыть рот шире и проталкивая его на всю фалангу. Я сосала его палец как последний источник жизни. А пошлые звуки, заполнявшее всё пространство, пьянили и сводили с ума.

Я жадно облизнула губы, когда Док лишил меня моей сладости и постаралась не думать о пробуждающейся жажде, о чувстве голода, что заполнял разум.

Док чуть сбавил темп и прошептал:

— Кусай.

Мне не нужно было повторять дважды. И поманив перед быком красной тряпкой, а в моём случае еще одной каплей крови, что дошла уже до ключицы, остановиться уже было нереально. Зубы пронзили кожу, вонзаясь в толстую вену, что так заманчиво пульсировала всё это время перед глазами.

По горлу растеклась солено-сладкая жидкость — самый вкусный нектар, мой личный яд.

Док застонал, не прекращая двигаться и яростно сжимая мои ягодицы. Волна за волной нас накрывало словно в шторме, которому не было конца. Но резко пик удовольствия пронзил всё тело. Я оторвалась от его шеи, чтобы сделать глубокий вдох, когда в глазах потемнело, чтобы прийти в себя. И Док, зарычав, с силой сжав мою талию, двинувшись во мне глубоко еще несколько раз, кончил с хриплым стоном, уткнувшись лицом в мою шею.

Мужское тело все еще накрывало меня, когда я начала постепенно приходить в себя: открыла глаза и посмотрела на его голову, лежащую у меня на груди. Я запустила пальцы в его волосы и мягко взъерошила их, чувствуя, как быстро бьется его сердце от нашей близости.

Пусть сейчас его сердце бьется за нас двоих. Этого достаточно.

Дорогие читатели, порадуйте автора комментариями так, как я вас новой главой) пусть это будет наш обмен Новогодними подарками. Целую в обе щеки.

Глава 17

Я проснулась от странного чувства жжения. Всю левую часть тела словно окунули в чан с кипятком, а горячее и шумное дыхание рядом еще хуже опаляло кожу, и было ощущение, что она вот-вот покроется волдырями.

Док лежал на спине: его грудная клетка тяжело вздымалась, кожа покрылась крупными каплями испарины, когда его самого колотило от озноба, глаза крепко зажмурены, лицо искажено, словно он боролся со страшной болью, пытаясь не проронить ни звука. Он снова был укрыт по самую шею шкурой, видимо, ему стало холодно под утро.

Я коснулась ладонью его лба и замерла от шока. Сейчас в нём было явно больше 40 градусов, а при такой температуре мозг человека просто-напросто начинал закипать. Я попыталась отдернуть руку, но Док перехватил меня за запястье, и вернул её обратно, не открывая глаза.

— Т-твоя кожа п-прохладная, — еле слышно сказал он, — О-очень жарко.

Я оглядела нашу хижину при свете дня, в надежде что здесь есть хоть что-то что могло бы ему помочь. Но нет. Сердце разрывалось от своей же беспомощности. Взгляд зацепился за левое плечо Дока. Откинув пыльную шкуру в сторону, я застыла от ужаса: от пулевого ранения на его плече ползли зелено-черные извилины, точно змеи, и спускались уже почти до самого пупка; сама рана выглядела затянувшейся, но с явным воспалением внутри.

Такого точно не было вчера. Док каждый день обрабатывал свою рану. Правда сам. Но… Неужели он бы не сказал, что становится хуже?

Пока я, кусая пальцы, думала, что делать дальше, охотник, мыча от боли и слегка пошатываясь, стал одеваться.

— До бункера осталось миль десять. Я дойду, — заверил меня Док, когда я предложила переждать его жар в этой лачуге.

Док, обхватив себя руками, мелкими шагами направился еще дальше в глубь леса. Его начинало трясти еще больше, лихорадка не собиралась отступать, большинство капилляров в глазах полопались из-за высокой температуры. Пройдя несколько миль, он стал заваливаться на один бок, наровясь упасть, но я вовремя его ловила. Когда стало совсем тяжко, заставила его облокотиться на меня, перекинув его здоровую руку на своё плечо.

Бункера не было видно, только по всюду бесконечные деревья да кусты. Но, когда мы внезапно вышли на поле несобранной пшеницы, Док пробормотал, что осталось идти совсем немного.

Каждый шаг ему давался с болью, но без остановки его губы еле слышно шептали, что осталось еще чуть-чуть. Начало темнеть, и казалось, что мы никогда не дойдем. Я стала сомневаться правильно ли мы вообще идем и насколько можно полагаться на здравомыслие человека с лихорадкой. Но зародившейся из ниоткуда маленький лучик надежды давал пинка двигаться дальше.

Но и он начал угасать, когда эти чертовы поля не кончались и нашего спасения на горизонте не было. Док, уже завалившись полностью на меня, еле переставлял ноги и шел с закрытыми глазами, изредка их открывая, чтобы посмотреть, где мы идем. Я сдерживала слезы, которые так и норовили хлынуть из глаз от безысходности и страха. Но цепляясь из последних сил за тот самый почти погасший луч, уже буквально таща на себе тело охотника и подавляя в себе панику, делала вид, что всё хорошо и старалась разговаривать с Доком, чтобы тот не отключился совсем.