Его голос прерывается металлическим лязгом. Затем следует сильный удар, затем мягкий стук упавшего тела, почти заглушивший звон стали о камень.

Опьянев от собственной смелости, герцогиня по памяти нашла на стене светильник, зажгла его. В неверном свете увидела рыжеволосую девушку, одетую в длинную белую рубашку. Она сидела на полу, медленно, трясущейся рукой вытирая кровь с разбитого лица. Рядом валялся запачканный кровью кинжал. А над рыжеволосой стоял Он, Возрожденный. Чудовищный шлем, делавший его похожим на большеголовое, рогатое, человекоподобное страшилище, ровно засветился в полутьме. Возрожденный лишь мельком взглянул на отшатнувшуюся под его взглядом герцогиню и опустил голову. Темная ткань балахона на его груди потемнела мокрым пятном. Возрожденный провел рукой по пятну и посмотрел на свои пальцы.

Кровь!

Он ранен!

Герцогиня вскрикнула, но раненый неожиданно рассмеялся. Она впервые слышала, как Он смеется. Это было похоже на злобное карканье больной вороны. Возрожденный встряхнул окровавленной рукой – алые капли зашипели на бледной коже, мгновенно свернулись черной корочкой. В недрах черных глазниц жуткого шлема зажглись красные огоньки. Возрожденный сильно нажал на рану и снова поднес ладони к шлему. Крови на его коже теперь было совсем немного. Словно рана уже успела затянуться, лишь следы крови остались на одежде. Красные огоньки в непроницаемой тьме глазниц потухли.

– Пошла вон, – негромко проговорил Возрожденный.

Рыжеволосая, вздрагивая, поднялась и, безвольно вытянув руки, остановилась перед Ним.

– Вон, я сказал.

Казалось, девушка пыталась сопротивляться властной силе, звучавшей в этом голосе, – безуспешно старалась. Всего ее сопротивления хватило лишь на слабый стон… Как она могла ударить Его кинжалом?! Ведь это немыслимо – поднять руку на Возрожденного! Не иначе как Он сам позволил ей такое… Чтобы еще раз показать свое могущество…

Внезапно злобная ярость закипела в герцогине. Этой твари дозволяется слишком многое! Кто она, вообще, такая? Почему она никак не покорится Возрожденному, и почему Он до сих пор не убьет ее?!

Герцогиня, зашипев кошкой, кинулась на рыжеволосую, которая мелкими шажками, не поднимая головы, засеменила по направлению к низкой двери, полускрытой ковром.

– Не сметь, – ровно сказал Возрожденный.

Тело герцогини обмякло само собой. Всхлипнув, она опустилась на колени. Слабость уже отпустила ее мышцы, но она все стояла, склонив голову, ожидая, что Возрожденный хотя бы прикоснется к ней. Хотя бы окликнет. Она была готова сделать для Него все что угодно. Да разве она не доказывала свою преданность? Разве она не предала лютой смерти императорских торговых советников? Разве она не выпускала под диктовку Возрожденного указ за указом? Разве она не написала, скрепив личной подписью, то, самое первое, письмо – самому Императору! Письмо, равного которому по дерзости не получал еще ни один император мира… Открытый вызов – вот что было в том письме. Герцогиня объявляла Руим свободным городом, не принадлежащим отныне Метрополии… И тогда, и сейчас ее мало волновали события, которые должны последовать за этим письмом. Конечно, государь пошлет в Руим войска, пошлет, чтобы наказать безумцев, чтобы выхолостить город, лишить его крепостных стен, лишить прошлых привилегий, кровью и огнем раз и навсегда преподать суровый урок… Какая разница? Лишь бы Возрожденный еще хоть раз коснулся бы ее. Еще хотя бы один раз… Ну вот сейчас… Что Ему стоит?!

За дверью послышались быстрые шаги и резкий отрывистый голос. Дверь отворилась, впустив вместе с пеленой слабого факельного света кого-то большого и тяжелого, громыхающего железом. И тут же забурчал натужный грубый бас:

– Я говорил со всеми тремя князьями, господин, – перекатывался по комнате бас. – Их владения бедны еще больше того, чем я слышал. Ради денег эти знатные полудурки готовы на все. Один ажио чуть в обморок не хлопнулся, когда я ему предложил… сколько вы велели… Только вот разгневать Императора они боятся пуще смерти.

– Ты передал им мои слова? – прервал бас тихий голос Возрожденного.

– Да, господин.

– Они сделают так, как я сказал?

– Да, господин. Их риск невелик, весь риск мы на себя берем, господин.

– Очень хорошо, Ургольд, очень хорошо… Что говорят твои разведчики?

– Императорская гвардия движется быстро. Четыре тысячи тяжеловооруженных ратников на конях. Пехоты нет. Стенобитных орудий и катапульт – нет.

– Они им и не понадобятся…

– Да, господин… – бухнул бас, а потом потускнел: – Но, господин, все-таки… Четыре тысячи гвардейцев-конников… Через два дня они будут здесь. А у нас лишь полторы тысячи опытных воинов и тысяча ополченцев… большинство из которых и меча никогда в жизни не держали… Я думаю…

– Заткнись… – голос Возрожденного спокоен и даже ленив. – Ты – действуй. А думать буду я. Выдвигаемся сегодня ночью. Собери людей, Ургольд.

– Слушаюсь, господин.

– И два часа не смейте меня беспокоить.

– Никто не посмеет, господин…

Два часа! Сердце герцогини запрыгало от радости. Целых два часа она будет рядом со своим господином, рядом с самим Возрожденным! И никто не войдет в Его покои!

Когда закованный в латы человек удалился, осторожно прикрыв за собой двери, она медленно подняла голову. Слезы текли по ее щекам, оставляя черные дорожки – она не утирала лицо, она знала, что эти дорожки Ему нравятся.

– Прикажете подойти к ложу? – голосом, прерывающимся от трепетного восторга, спросила герцогиня.

Возрожденный не ответил.

Когда она посмотрела на него, он сидел за столом, а раскиданные бумаги едва-едва белели в густом сумраке. И матово светилась склоненная над столом жуткая голова, преображенная рогатым шлемом-черепом. Светильник почти догорел, но Возрожденный все равно недовольно щурился на его слабый свет.

– Подойди, – сказал он и поднялся. – Сядь на мое место…

Герцогиня повиновалась человеку, которого впервые узнала лишь неделю назад. Лица которого она не видела никогда.

– Возьми перо и бумагу. И пиши.

У нее задрожали губы, но она исполнила и это.

– Записывай: «Горожане славного Руима! Я, ваша герцогиня, вынуждена объявить вам печальную новость. Испокон веков наш свободный город считался богатейшим в Метрополии. Мы не знали нужды, ибо со всех концов света к нам стекались лучшие из товаров, когда-либо произведенные человеком. Я, ваша герцогиня, дала вам свободу и сытную жизнь. И теперь Император, одержимый алчностью, возжелал отнять то, что ваше по праву. Поправ созданные его же предками законы, он стремится свергнуть меня, вашу герцогиню, ввести свои войска в Руим и править здесь безраздельно и жестоко. Все становитесь в ряды защитников города! Отстоим свободный Руим!..»

Тут Возрожденный прервался.

– Глупости, – сказал он, будто самому себе, – никому не нужные условности. Как же слаб человек, если любому своему поступку должен искать оправдание в глазах других. Ведь твои подданные ненавидят тебя… – теперь он говорил уже с герцогиней, – ненавидят за праздность, богатство, сумасбродную ленивую жизнь. За пороки, которым они и сами были бы счастливы отдаться, если б не нужда горбить спину с утра до ночи, чтобы заработать на хлеб. Будь их воля, они отдали бы тебя на растерзание не только Императору, но и темным демонам Преисподней… Потому-то мы и запираем их в казармах, пытаясь сделать воинов из толстопузых лавочников, трусливых ремесленников и оборванных бродяг…

Он усмехнулся. Герцогиня, не поняв ни слова из того, что было сказано, смотрела на лист бумаги, лежащий перед ней.

– Ладно, – продолжил Возрожденный, – условности есть условности. Будем их соблюдать. Пиши дальше…

Окованная железом дверь гулко захлопнулась за Бертом. Изнутри казарма очень напоминала пещеру. Должно быть, потому, что, кроме узких нар, воздвигнутых вдоль стен в три яруса – от пола до потолка, – никаких других предметов мебели здесь не было. Узкие, как бойницы, окна, почти совершенно не пропускавшие свет, располагались прямо под потолком. У двери трещал, угасая, факел, и где-то в углу, на верхнем ярусе нар, горела какая-то коптилка – вот и все. Берт остановился, шагнув от порога – странное ощущение поразило Ловца: будто нутряная темнота настороженно ощупала его.