Ургольд почувствовал, что в пальцах снова забилась дрожь. Чтобы прогнать противный липкий страх, он завопил что было сил:

– Тревога!

Луна скрылась, затянутая полосами тьмы. В темноте стучали шаги, лязгала сталь: еще минута, и его ребята будут здесь, с ним.

А со стороны пустого дворца прокатился по камням сдавленный, хрипящий крик. Вот оно! Вот оно! Снова! И как холодной водой окатило: нужно действовать. Нужно хотя бы посмотреть, что же такое творится с этими чертовыми руимцами-дозорными? Какой он, к дьяволу, старший в отряде, если будет стоять тут столбом и дожидаться подкрепления? К тому же ждать осталось совсем недолго…

Не раздумывая больше, рванул на хрип. Он перепрыгивал еще одну рухнувшую, расколотую колонну, когда в глаза его ударил белый свет – луна вновь всплыла на волнах тьмы. И в этом холодном свете он увидел человека…

Вернее, двух людей. Один лежал на спине, вяло трепыхая конечностями, как рыба, выброшенная на берег – плавниками. Второй, склоненный над лежащим, глухо рычал, словно пес. И, словно пес, рвущий пищу клыками, мотал и дергал головой.

Ургольд остановился как вкопанный. Лязгнул меч в опущенной руке, коснувшись бронзового наголенника. Человек – он был безоружен и в кольчуге, тускло поблескивающей в лунных лучах, – медленно обернулся.

Ургольд узнал его лицо. С трудом узнал, потому что белая харя с пятнами гнилостной зелени на щеках, с окровавленным перекошенным ртом, с непроницаемо-черными дырами вместо глаз уже почти ничем не напоминала суровое лицо убитого две ночи назад Бродольда.

– Что же это… – пролепетал Ургольд, глядя на то, как мертвец разворачивается всем корпусом и, сутулясь, переваливаясь по-медвежьи с ноги на ногу, руки с загнутыми пальцами-крючьями вытянув вперед, идет на него.

Испуганные и яростные крики вонзились в темное небо за спиной Ургольда. Ребята уже здесь… И старший среди северян-наемников, отчаянным воплем отгоняя цепенящий страх, бросился вперед.

Мертвец не остановился, когда меч снес ему верхнюю половину головы. В бескровной отвратительно-белой мозговой массе зашевелились сотни крупных червей, высовывая далеко вверх слепые головки. Замутилось зрение Ургольда. Почти ничего не видя, он рубил и рубил мечом наугад. Клинок звенел, ударяясь о пластины на кольчуге, глухо чавкал, погружаясь в мертвую плоть…

Когда подоспела подмога, Ургольду достало сил только отступить на шаг, выронить меч, на котором не было ни капли крови, и упасть на руки воинов. То, что когда-то было Бродольдом, волнообразно извивалось на земле, распадаясь на части… Отрубленная рука, загребая скрюченными пальцами, ползла в сторону.

Ребята что-то говорили, возбужденно жестикулируя, но Ургольд ничего не слышал, кроме шума крови в ушах. Бледные лица плавали перед его глазами, сливаясь в единое бесформенное лицо. Потом кто-то из оборванцев подбежал к северянину, схватил за руки и тряс, тряс…

– Могилы пусты! – с трудом разобрал Ургольд. – Под стеной… две разрытые ямы!.. Эти места… прокляты! Прокляты! Надо уходить отсюда!.. Где Кривоглаз и Голован?.. Могилы пусты!

Догадавшись, что речь идет о похороненных руимцах, Ургольд разлепил склеившиеся губы и повторил:

– Надо уходить…

Становище народа Исхагга было меньше самого маленького поселка Метрополии. Несколько тростниковых хижин с очагами у входа, десяток верблюдов – и все… Молчаливые женщины, закутанные в черные одеяния так плотно, что свободными оставались только кисти рук и глаза, стайка голых ребятишек, спрятавшихся в хижины, только разглядев среди возвращающихся воинов чужаков, жалкие деревца, торчащие из расщелин в каменистой, выжженной солнцем земле.

Впрочем, подробнее обозревать внутреннее устройство становища путники не могли. Исхагг, поклоном испросив прощение, дал понять, что его люди недостойны принять воплощение Ухуна. Двое из Детей Красного Огня подняли самую большую тростниковую хижину – попросту четыре тонких стены и настил, заменяющий крышу, – и перенесли ее шагов на сто от становища. У хижины женщины в черном, похожие на больших неловких куриц, боязливо косясь в сторону горделиво подбоченившегося Самуэля, стали разжигать из верблюжьего помета костер. Мужчины разбрелись по своим хижинам, даже Исхагг куда-то пропал, и необычная тишина повисла над становищем.

– По-моему, они меня боятся, – сказал Самуэль Берту. – Как-то… очень необычно себя чувствую.

– Я тоже, – признался Ловец.

– И я довольно необычно себя чувствую, когда думаю о том, что нам придется делить с этими людьми трапезу, – высказалась и Марта. – Наши припасы остались на корабле, а обедали мы в последний раз… даже не помню…

– Поговори с женщинами, – посоветовал Берт. – Баба бабу всегда поймет. Может, у них, помимо человечины, имеются и еще какие-нибудь блюда… Салаты, например…

– Пирожные, – облизнувшись, присовокупил Самуэль.

Марта кивнула:

– Попробую… – и направилась к женщинам, которые при виде ее настороженно припали к земле.

К становищу подскакал всадник, соскочил с верблюда и шмыгнул в одну из хижин. Через несколько минут из той же хижины вышел Исхагг и скорым шагом направился к Берту и Самуэлю. Покинув границу становища, пустынный воин опустился на колени и дальнейший путь продолжил на четвереньках. Это выглядело довольно смешно, тем более что лицо Исхагга было серьезным до крайности.

– Ухун! – выпалил он, взмахнув руками.

– Слушаю тебя, смертный, – раньше, чем заговорил Берт, величаво произнес Самуэль.

Ловец, не удержавшись, прыснул в кулак.

– Анис… – сказал Исхагг и обеими руками провел по губам, точно очищал оскверненный проклятым именем рот. – Очень плохо, очень… Ухун пришел, Анис уходит… Так!

– Что-что? – заинтересовался Берт.

– Говори яснее! – надменно кивнул пустынному воину Самуэль.

Исхагг, торопясь и перевирая слова, повел длинную речь, суть которой сводилась к следующему: пришествие Ухуна означает избавление от проклятия, сковавшего эти земли. И долг Детей Красного Пламени – всеми силами помочь Ухуну и тем, кто пришел с ним.

– Добрые новости, – сказал Самуэль, снова опередив Берта. – Вы соберетесь всеми племенами и отнимете Кость Войны у недостойных выскочек, которые стремятся опередить нас?

Раскрыв рот, Исхагг некоторое время переваривал услышанное.

– Не переусердствуй, – негромко проговорил Ловец, – не требуй от них невозможного…

– Не-воз-мош-шно! – жалобно поддержал его Исхагг. – Нельзя! Дети Красного Огня… проклятое место… нельзя!

– Могу обидеться, – пообещал Самуэль.

Если Исхагг его не понял, то нотки недовольства уловил верно. Он застонал, раскачиваясь в разные стороны, словно деревцо в грозу и, в довершение жеста отчаянья, бухнулся головой о землю.

– Так, – решил взять нить переговоров в свои руки Берт. – Отойди, Самуэль.

– Да, хозяин! – привычно склонился Самуэль.

– Не так смиренно! Не забывай, что ты – живое воплощение бога. Сделай вид, что ты… в раздумье…

Самуэль кивнул, старательно напыжился и приложил кулак ко лбу.

– Надо идти… – заторопился Исхагг, – земли Авруха… Большая хижина Аниса – там! Аврух сказал – пусть. Не надо платы. Идти свободно.

– Плата? – нахмурился Берт.

– Не надо платы, – замотал головой Исхагг. – Те… другие… Аврух взял у них много-много! Хватит надолго!

– Сожрал половину армии Сета этот Аврух, – перевел для Самуэля Берт. – Это я уяснил…

– Боже мой! – ужаснулся Самуэль. – Что за нравы!

– Помолчи, Смерть-огонь. Не забывай, что ты в глубоком раздумье. М-м… уважаемый Исхагг, – начал Берт. – Я буду говорить от имени Ухуна. Слушай и внимай…

Прошло около получаса, прежде чем Ловец сказал последнее «понял?» и отступил к Самуэлю, который изображал глубокое раздумье уже сидя.

– По-моему, получилось, – отдуваясь, проговорил Берт. – Насилу объяснил…

– Насилу объяснила, – эхом отозвалась Марта, возвратившись от очага, вокруг которого суетились женщины в черных одеждах. – Женщины народа Красного Огня очень удивлялись, как это мы отказываемся от пищи настоящих воинов и предпочитаем пожирать плоть мертвых животных…