– Почему ваш сын… – Женя не могла подобрать верного слова.

– …вырос таким дармоедом? – Насупилась Тамара Михайловна и поглубже завернулась в платок, накинутый поверх нижней сорочки.

– Ну да.

– А не знаю я, почему! Думала, думала и перестала. Всё давалось, всё. В техникум учиться пошёл, на повара. Встретил там какую-то кралю… не эту, другую. И понеслось. Пил не просыхая, может, и наркотики пробовал, чёрт его знает. Сидел он у меня два раза – за драку пьяную и за ДТП. Я ему говорю: «Сынок, да что ж ты творишь? Разве этому мы тебя с отцом учили?» А он мне только: «Уйди, мама, сам разберусь». Потом вроде как остепенился, женщину нашёл, с виду поприличней. Таксовать начал. Говорит: «Жениться хочу, мама. Заживу как человек». Это в сорок пять-то лет! Только, говорит, нехорошо жену в материн дом приводить, неправильно. И я, дура, уши развесила, о внуках уже загрезила. Отписала всё этому дармоеду, а Нинка меня быстро утилизировала. – Тамара Михайловна сняла свои огромные очки и смахнула краешком полотенца слёзы. – Ой! У меня ж ещё барбариски есть! – Она встала с лавки и подошла к рюкзаку, который стоял на старом облезлом комоде. – Угощайся.

Женя развернула фантик, но конфету класть в рот не стала.

– Моя мама любила барбариски. Она вообще любила всё простое, без «наворотов» – это её словечко. Мы с сестрой однажды купили веганские пирожные, и мама потом месяц нас дразнила, когда что-нибудь пекла: «Будете вкусное или свою морковь?» Не знаю, почему-то вспомнилось. – Женя положила конфету рядом с собой на лавку. К щекам прилила кровь, как будто она ошпарилась.

– Так у тебя есть сестра…

– Нет, нету. Она уже совершеннолетняя и занята своей жизнью, я ей не нужна.

– А отец?

– А отца тоже нету. Он всё моё детство пропадал на вахтах, бурил скважины. А потом вообще пропал.

– Куда пропал?

– Никто не знает, так и не нашли.

Тамара Михайловна задумчиво протянула:

– Н-да… И давно ты без мамы?

– Двенадцать дней и пятнадцать месяцев.

– Тебя сразу забрали?

– Куда?

– В детский дом.

– А, ну да. – Эта часть вранья нравилась Жене меньше всего. – Пойду руки помою.

«Не хочет вспоминать», – решила Тамара Михайловна, а вслух сказала:

– А всё-таки хорошо, что мы встретились. Одна я бы с этим насосом только сейчас управилась.

Женя вернулась в предбанник.

– Ну, если бы вы всё-таки врезались в тот фонарный столб у вокзала, до бани, наверное, вообще бы не дошли.

Бабушка засмеялась мягким мурлыкающим смехом.

– Со мной это случается. Подскажи, дружок, сколько времени?

Женя достала телефон. На экране высветились гневные восклицательные сообщения от Даши. Женя мельком прочитала «прошмандовка» и «домой немедленно». Открывать сообщения она не собиралась. Секунда – и телефон был выключен.

– Ну что там?

– Не знаю, разрядился.

Тамара Михайловна чувствовала, что её юная спутница чем-то удручена.

– Расскажи о своей маме. Какая она была?

Женя присела на старое продавленное кресло в углу предбанника и задумалась.

– Свободная. Она делала то, что хочет. И ни на кого не смотрела. Она как-то раз даже выступала со мной в школьном театре. Но мне тогда было ужасно стыдно перед одноклассниками, потому что мама играла Мокро´ту. Ей под одежду подложили кучу подушек, а лицо раскрасили зелёной краской. И она стала такой толстой и некрасивой… Может, помните, была такая реклама каких-то таблеток от кашля… они там прогоняли мокроту…

– А кем работала твоя мама?

– Кондитером. Она пекла самые вкусные на свете торты. А как мы ждали её овсяного печенья… Но его всегда быстро раскупали, нам почти ничего не доставалось…

– Что с ней случилось? – осторожно спросила Тамара Михайловна.

Женя выдохнула.

– Рак крови.

– Соболезную, девочка.

– Она ушла через три дня после моего дня рождения… – Женя заговорила судорожно, сквозь ком в горле. – Знаете, что я сделала, когда мама ещё была в сознании? Я пошла на пикник с ребятами из нашей театралки! На пикник! Я даже не помню, заглянула я к ней перед выходом или мама спала… Это был последний вечер, когда я могла с ней поговорить… могла… могла попрощаться… сказать… что я… я… её… – Последнее слово поглотили горькие рыдания.

Тамара Михайловна подошла к креслу и обняла Женю за голову.

– Ну-ну, девочка, хорошая, ты поплачь, поплачь, легче будет. – Бабушка гладила густые, спутанные после мытья волосы Жени. – Мама всё знает, всё видит. Ты всё равно её любимая девочка. Поплачь, поплачь. Я своё уже отрыдала. Я с Витенькой тоже не попрощалась, у него инфаркт прямо в автобусе случился. Но что тут поделать, что поделать… Они всё равно с нами, наши любимые… Поплачь, поплачь, тебе это надо…

Заснула Женя совершенно обессиленная и опустошённая. Прямо в кресле, свернувшись калачиком. Тамара Михайловна накрыла её своим длинным драповым пальто, а сама завернулась в чёрную куртку модели оверсайз.

«Ну и дрянь, какая же дрянь!» – Даша то и дело поглядывала на часы в прихожей. Было уже десять вечера, а Женя так и не появилась. Сначала Даша не особо волновалась: пусть малолетка выпустит пар, с кем не бывает. Даша и сама ещё лет пять назад давала родителям прикурить. А Женя и вовсе пошла характером в отца: такая же вспыльчивая и импульсивная. Чуть что – сразу хлопает дверью или бьёт посуду. Что ж, хотя бы тарелки в этот раз не пострадали.

«Но я ведь хорошая сестричка. Так и быть, снизойду до этой засранки». – И Даша отправила Жене первое сообщение: «Пора домой».

Чтобы успокоиться, она включила свой любимый сериал, который смотрела по второму кругу, правда, теперь на английском языке. Большей части того, что говорили герои, Даша не понимала, и мысли её бродили далеко. Правильно ли они с отцом поступили, когда условились, что ближайшие два года за Женей будет приглядывать она, Даша? Стоило ли ей бросать учёбу ради сестры, ведь доучиться оставалось всего год… «Как-нибудь уж перекантовались бы, зато у меня сейчас был бы диплом».

На экране разнаряженные дамы и кавалеры танцевали вальс. Даша перестала напрягать слух, чтобы понять незнакомые слова, и просто злипла на картинку. До чего они всё-таки хороши! Где только откопали эту белокурую актрису? Она как будто лежала в сундуке с девятнадцатого века. Даша принялась щёлкать семечки.

В её жизни романтики было мало. Единственные серьёзные отношения продлились чуть больше полугода и закончились болезненным разрывом: завершив учёбу, он уехал в родной город, и Даше в его новой жизни места не нашлось. Разрыв совпал со смертью мамы. Смешно, но единственное, что держало Дашу тогда – тринадцатилетняя Женя, которой было ещё хуже.

Не то чтобы Даша хотела заменить ей маму, нет. Просто казалось, что в такие моменты семья должна держаться вместе. Продержались они, правда, чуть больше месяца: потом отец отправился на осеннюю вахту. А Даша, оставшись один на один с Женей, быстро поняла, что не справляется. Поначалу она даже радовалась, что обогнала своих однокурсников и устроилась на работу: пока те высасывали из пальца дипломы, Дашу – с неоконченным высшим – оторвали с руками и ногами. Но копейки, которые платили в детском саду, вечно орущие дети и директор-самодур спустили Дашу с небес на землю. Она мечтала вернуться в Москву и для начала устроиться в частный детский центр. И долго, очень долго не приезжать в Тверь.

Хлынул ливень, и гости бала разбежались. В центре открытой площадки остались только главные герои, которые очень скоро промокли до нитки. «Я больше не могу делать вид, что не люблю тебя», – эти слова Даша разобрала хорошо. Стряхнув с себя шелуху от семечек, Даша набрала ещё одно сообщение: «Ты время вообще видела?» Не отвечает, зараза. Злится. А завтра ей ещё директор пропесочит мозги. Ну так не надо было лезть на рожон. Самая умная нашлась. Лучше бы уж ходила на тусовки, как она, Даша, в своё время. Если честно, Даша и сейчас бы оторвалась в каком-нибудь клубе, но почти вся её компания разъехалась – кто в Москву, кто в Питер. А может, Женя правда решила гульнуть? Нет, на неё не похоже.