– Надевай перчатки, – сказал он наконец. – Я интеллигент в третьем поколении и не привык к грязному труду.

– Митра, – я положил перед ним мятую сотню. – Просто вызови сантехника.

***

С закатом жизнь в Яндаше всегда становилась иной. Приобретала новые краски – в основном красные от бумажных фонарей над Барной улицей и проспектом до площади Тайянг до узких окошек борделей, сквозь пыль которых просвечивался бордовый неон. Потоки людей наводняли улицы, но становились неспешными. Плыл к своим кирпичным кораллам офисный планктон, слабо шевеля уставшими от клавиатур пальцами и затекшими ногами. Отойдя от дневной дремы и утренней депрессии, погружались в океан огней хангеры, забывшие ненадолго о том, что их миграционные карточки и деньги в карманах и на счетах не вечны и рано или поздно придется погрузиться на илистое дно этого города. Богатых туристов и беспечных горожан течением несло в сияющие вечерние манки, за которыми не было видно хищных зубов.

Я скользил вдоль рифов, иногда против течения. Натыкался на острые локти и притупленные взгляды. В косяке этих пестрых мальков, я казался скучной и серой речной рыбой.

Над площадью горел искусственный свет. Уличные экраны освещали рекламой залепленный зеваками мраморный фонтан и стеклянные панели вечерней газеты Женьелин, прикрепленные к стенам и растущие из брусчатки в самых неожиданных местах. С такими надо быть осторожнее. За любой скол и царапину от неудачного движения можно заплатить штраф почти всем, что есть в карманах – не даром городовые ошиваются поблизости. Зубами тоже можно заплатить, если в карманах не окажется юаней. Я издалека пробежался глазами по иероглифам. В отличие от столичных газет, эту всегда верстали не в столбик, а в строчку. Ничего о пропавшем поезде. О концерте электрических скрипачей из Джун Го целая передовица. «Памяти Бажена Яо» – подпись под колонкой редактора. Мне всегда было интересно, что это значит, но я забывал разузнать каждый раз как терял газету из вида.

– Простите, – я случайно толкнул невзрачного клерка в пиджаке поверх синей водолазки. Он даже не заметил, обогнул меня и воровато озираясь заспешил к перекрестку под экраном, в ярком свете которого, наверное, можно было загорать ночью. Я зачем-то увязался за ним. Между салоном тату и мастерской экутеров нашлась узкая дверь без таблички. Верзила на входе пропустил нас без проблем. Видимо клерк был тут завсегдатаем. Что до меня – подозрений я не вызывал, походя в своем плаще на обычного хангера с остатками юаней в карманах и давно просроченной социальной карточкой – то, что нужно для подобных мест. За вход взяли по десятке и пропустили через сломанный металлоискатель. Тут прятался подпольный ринг, который, скорее всего и держали сами городовые – слишком далеко от владений господина Вана. Протиснулся поближе к сетке, отделяющей одних ревущих потных людей от таких же на ринге. В свете белых ламп лоснилась голова бойца, раздетого до пояса в зеленых просторных штанах. Его можно было принять за бритого медведя. С голого черепа катились капли пота, огибая заостренные уши, оттяпанные на треть дешевым «вивисектором» в том же метро. Что ж, устрашает, но отсюда не страшно. Тут больше пугала толпа. Я удивлялся обилию пиджаков вокруг, словно попал на закрытую вечеринку старомодной фирмы, работников которой накачали зверскими гормонами. Рядом улюлюкал и мой знакомый. Его лицо стало красным от духоты и прерываемого на короткий вдох крика.

Бритый медведь бил тощего парня на песке, не делающего никаких попыток подняться. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять – их вес так же несравним как маленькая Сиболия5 и огромные Элосы6 и Джун Го7 с юга и севера от нашей застрявшей между ними страны. Скорее всего парень отправился в нокаут с первого удара, а дальше просто продолжалось шоу. Я огляделся. Ставок тут не предвиделось. Развлечение было в другом.

Я протиснулся обратно, выбившись из мозаики брызжущих слюной лиц. Верзила на входе поморщился и выставил меня за дверь. Зеленые листовки на кирпичной стене предлагали непыльную работу на пару вечеров.

Ресторанчик пролетом ниже – а лестница упрямо вела вниз, и я догадывался, что скорее всего подвал выходит в тоннели метро – оказался дешевой забегаловкой. Тут продавали жареные пельмени и рулеты с рисовой лапшой. И людей немного – видимо место для местных вроде того верзилы. Я взял акаши с содовой, несмотря на его мерзкий вкус, и лапшу, присел на крайний столик у входа под настороженные взгляды. Мысленно поздравил себя с тридцатым днем рождения. Или вторым – все зависит от того, с какой точки начинать отсчет.

В голову пришла странная мысль, что совсем недалеко отсюда старые тоннели метро и возможно где-то там, в паре шагов за толстыми стенами пробирается сквозь неоновый полумрак Ника, светя себе фонариком под ноги. этот образ оказался слишком ярким и прочно засел в мозги. У Ники все еще были мокрые волосы и капельки воды падали с них на ржавые рельсы. Я пытался припомнить ее лицо, но не смог. Значит – ничего примечательного. Значит я не хотел бы ее трахнуть, как сказал бы Митра с сомнением в голосе, но все равно чувствовал какое-то извращенное чувство необходимости окружить ее заботой. В которой она вряд ли нуждалась. Взглянув на дно стакана, я увидел бледно-желтое спасение от странных мыслей.

С днем рождения, манжета!

Заглянувшая в закусочную парочка забралась за высокие стулья возле меня. Парень с хромовым экутером на висках едва заметно кивнул на мое запястье.

«Мы почти не кусаемся и в меру заразны», – подумал я про себя и про себя же улыбнулся. Сказать это парочке я не успел, они уже пересели, утащив с собой картонные тарелки.

Музыка снаружи сюда почти не доносилась, зато слышался вой полицейской сирены. Я не сразу понял, что это от телевизора. Но серому экрану скользили охранные дроны, бежали на фоне пылающего палаточного поселка фигурки в обрывках одежды. Их тени от пламени протянулись через пустошь. Я отвернулся. Прислушался к странному нарастающему гулу, едва слышному на фоне экрана, в который все молча пялились, словно ожидая моего ухода. Не прослушалось – действительно гул. Где-то там за кирпичной кладкой стены, а может и глубже, в толще гранитной породы ворочалось что-то механическое. Я прижал ладонь к стене и почувствовал вибрацию. Так гудели вагоны надземки, когда набирали скорость.

***

Вагоны подземки гудели, набирая скорость.

– Эй, мелкий!

Я пытался рассмотреть в темноте нескладный силуэт Жамала в шелестящем плаще. Он вылезал из стены, отпихнув дверь технического лаза. Она с шумом ударилась о грязный кафель. В туннеле гудел сквозняк. Два красных фонаря едва вырывали из темноты сплетения кабелей и рельсы запасного пути.

В туннеле было тихо, но осталось неприятное ощущение от недавней погони. Через служебные коридоры, и вниз через замаскированный пустыми ящиками лаз. Лавочник каждый раз забрасывал его тарой обратно и благодарно склабился, когда Жамал похлопывал его по плечу. Тут на недостроенной северной части метро в сплетении сырых туннелей мы с Жамалом чувствовали себя куда увереннее чем наверху. И здесь было куда уютнее чем в плесневелых стенах тех забитых людьми и клопами домов, которые в Яндаше называли северными трущобами, а мы домом.

Мне едва стукнуло семь, когда долговязый Жамал научил меня срезать кабели со стен. Я мог нырять туда, куда он протиснуться не мог из-за узких стен. Вытянув кабель, он всегда протягивал руку, чтобы вытащить меня. И я, ощущая крепкую шершавую ладонь, выныривал с ней из холода и пустоты туннелей наверх.

«Молодцом», – говорил он обычно по-русски, сматывая кабель. На северных окраинах он – не редкость. А за чистый мандаринский могут разбить голову куском трубы, если зайдешь в трущобы глубже, чем планировал.