– Я собираюсь просить руки вашей дочери. Ничего серьезного там быть не может. Но я взрослый человек, и у меня имеются некоторые… хм…

– Ну, уж это мне объяснять не стоит, – засмеялся Умар и перевел тему на какую-то ничего не значащую ерунду. А я потом сидел, тайком отлеживая каждый его жест, каждое слово, и думал – как, неужели это все? Неужели я не дождусь ультиматумов, ну или просто требования прервать с Амалией все контакты?

И ведь не дождался! Пытался раскусить его, понять, что это означает. Но время шло, я все больше погружался в Амалию, а он ни слова, ни полслова так и не обронил, хотя на работе мы пересекались порой по пять раз на дню.

Сигарета догорает, фильтр раскаляется, обжигая пальцы. Щелчком выкидываю бычок в окно. Сгребаю корзину цветов и футляр с драгоценностями. Дарить богатые ювелирные украшения на помолвку – незыблемая традиция.

Решительно выхожу, но все равно не спешу стучать в дверь, давая одежде хоть немного проветриться. Взгляд касается красивых бутонов. Кажется, те слегка поникли. Что, впрочем, неудивительно – в таком угаре.

– Не бережешь ты себя, Муса.

Оборачиваюсь. Умар сидит на веранде, буквой Г опоясывающей дом. Дом Халилова, кстати, далек от традиционного. Выполненный в стиле модерн, он, кажется, дышит воздухом. И ни ковров, ни богатой резьбы с парчой. Белые стены, лаконичная дизайнерская мебель, полотна современных художников на стенах. Все очень стильно и минималистично.

– Добрый вечер, Умар. Почему же не берегу?

– Куришь много. Динара тебя лет на двадцать младше? Оставишь мне дочь вдовой! А ведь я не для того благословил ваш брак, – шутливо грозит мне пальцем.

– Жалеете, что не нашли для дочери более выгодной партии?

Щедро сдабривая голос весельем, я и сам поначалу не замечаю, как стук сердца разгоняет глупая, ничем не оправданная надежда.

– Я? Что ты! Я скорей бы предположил, что передумаешь ты, Муса.

– Откуда такие мысли? – напрягаюсь я, невольно крепче сжимая пальцы на ручке злосчастной корзины.

– Ты сколько? Минут пятнадцать собирался с силами, чтобы выйти из машины? Очень это говорящий момент, не находишь? – отвечает вопросом на вопрос Халилов.

– Да бросьте, Умар. Не каждый же день я сватаюсь. И не с силами я собирался, просто обдумывал всякое.

– Вот как? И что надумал?

Старый черт! Вцепился ведь как репей – не отдерешь.

– Ничего нового. Я пришел просить и прошу руки вашей дочери.

Вот и все. Я это сделал. Назад дороги нет. Да и никогда не было.

Умар кивает. И медленно, будто испытав не абы какое облегчение, прикрывает глаза. Даже странно – не такой уж я завидный жених. Халилов вращается в тех кругах, где он мог бы запросто найти зятя покруче. Пусть в перспективе я мечу наверх, не стоит забывать, что пока это только планы.

– Хорошо, что твой разум возобладал.

– Плохо, что вы сомневались, – поддеваю я тестя, не очень-то понимая, куда он клонит. Неужели и впрямь думал, что я сольюсь?

– Есть такие женщины, Муса, рядом с которыми и у умных мужиков мозг в штаны стекает. А когда он в штанах, столько дел наворотить можно… Ты себе не представляешь. Поначалу ведь себя с такой мнишь королем мира. Думаешь, что все правильно. А потом…

Халилов трет переносицу, как-то тяжело выбирается из кресла, вновь возвращая меня к мыслям о том, что он нездоров.

– А потом? – зачем-то его поторапливаю.

– А потом ты понимаешь, какая огромная между вами пропасть. Ментальная пропасть, пропасть культурная и так далее… Пелена спадает, и однажды, как озаренье, мысль – что вокруг тебя все не то, а рядом с тобой не та. Хорошо, если это удается осознать до того, как становится слишком поздно. Плохо, когда очень хотел бы, но ничего не можешь исправить.

В густеющих сумерках, которые под навесом веранды еще более плотные, чем в саду, кажется, что Умар покачивается. Я делаю шаг, чтобы его подхватить. Но когда расстояние между нами сокращается, начинаю сомневаться, что мне это не привиделось. Халилов смотрит на меня с легким удивлением на лице. Прямой как палка. Сильный. От него этой силой за километр фонит.

– Что-то мы с тобой заболтались, – сокрушается по-стариковски. – Пойдем. Невеста наверняка заждалась.

Судя по мелькнувшему в окне подолу платья, невеста давно за нами подглядывает. В доме Умара нет штор. И прячется малышка, просто плотней вжавшись в стену. Прежде чем шагнуть в любезно открытую дверь, набираю полные легкие воздуха. Мерзким комом в груди стынет предательство. Я буквально сегодня не позволил Амалии обратиться к суррогатной матери. Понимая, что ни за что не смогу сам подарить ей ребенка… Уже зная о том, что женюсь на другой… Помешал ей, может быть, запрыгнуть в последний вагон. И от этого теперь я чувствую себя подлецом, да. Просто распоследним мудачиной. Но даже чувство вины не мешает и дальше ее обманывать. Я увязаю в этой женщине все сильней и сильней, я не понимаю, как от нее можно отказаться. Я не знаю даже, что хуже: мое на ней помешательство или то, что я уже чувствую первые звоночки, о которых меня буквально полминуты назад предупреждал Умар. Мы с Амалией слишком разные. Она самостоятельная, дерзкая, самодостаточная. Не готовая себя менять. Умеющая насладиться моментом. И ни к чему не обязывающим сексом. Если не углубляться в себя – это, конечно, чистый кайф. Но я же гребаный собственник. И где-то там, на подкорке, мысль о том, что у нее до меня кто-то был, создает охренеть какой диссонанс. Я ревную ее к прошлому. И ревную к будущему. До красной пелены перед глазами…

Поправив галстук, захожу вслед за Халиловым в гостиную, соединенную со столовой, в которой накрыт стол к ужину.

Динара стоит у окна, нахохлившись как воробей. Пытаюсь свыкнуться, что вот она – женщина, с которой я пойду дальше по жизни. Будущая мать моих детей. Но вместо этого ее саму вижу ребенком.

Один из последних терактов в наших краях… Переговоры, которые заканчиваются тем, что самых маленьких детей позволяют вынести. Таких трое. Два мальчика и она. Чернявенькая. В комбинезончике с забавной юбочкой. Очень серьезная. И щекастая. Ее лицо и теперь не утратило юношеской округлости. Это ее не портит. Динара очень красивая. Просто… Я уже по уши в другой женщине. И что совсем ни в какие ворота не лезет – для Динары это все не секрет. Девчонка подслушала наш разговор, и потому стоит ли удивляться, что она выглядит немного потерянной? Неужели думает, что я и с ней буду вести себя так? Наверное, мне нужно как-то с ней объясниться. Но как о таком скажешь? «Тебя я не буду трахать, нет! Будем как в средневековой Англии. Под простыней. Закрыв глаза и думая о родине, тупо исполнять супружеский долг»?

Я не питаю надежд, что кто-то другой объяснит ей все эти премудрости. Мамы у Динары нет. А подруги… Вряд ли она себе позволяла обсуждать с ними темы вроде этой.

Чтобы немного девочку успокоить, протягиваю руку. Большие глаза Динары распахиваются еще шире, когда она послушно вкладывает в мою ладонь свои пальцы. Внимание привлекает знакомый перстень. Во рту пересыхает… Не самого лучшего качества, да и огранки, чего уж кривить душой, изумруд. Давно устаревший дизайн. Потускневшее от времени золото… Кольцо моей мамы, которым были скреплены договоренности наших семей. Наверняка у единственной дочери Халилова куча ювелирки покурче. И то, что она надела этот перстенек, странным образом трогает.

Ловлю себя на том, что рожу-то мою совсем перекосило. Выдавливаю улыбку. Пожимаю напоследок ее тонкие пальчики и отдергиваю ладонь.

– Это тебе. Здесь получше цацки.

– Спасибо. Но мне и это колечко очень нравится. Люблю изумруды.

– Бриллианты тоже очень красивые. Примеришь?

Щеки Динары трогательно розовеют. Она оглядывается в поисках поддержки, и только теперь мы с ней понимаем, что Умар тактично оставил нас наедине. Пусть о нашей свадьбе и договорились родители двадцать лет назад, ничто современное моему тестю не чуждо. Он ведет довольно светскую жизнь. И не жестит с ограничениями, хотя, готов поспорить, у Динары на этот счет совсем другое мнение.