Срываюсь с места, но тут, как, назло, свет в глазах опять вырубают. Чтобы удержаться на ногах, хватаюсь за то, что первым попадается под руку. Ветки фикуса трещат и гнутся под моим весом. Естественно, это все привлекает внимание мужчины, который все это время меня не замечал. Наши взгляды на пару секунд встречаются. Недовольный прищур темных глаз, сурово поджатые губы, смуглые руки в окоеме белоснежных манжет… Мамочка!

Срываюсь с места и припускаю к холлу. Только лямки от рюкзака хлопают по заднице. Вот влипла, так влипла! Знал бы отец, какому разговору я стала свидетельницей, так вымыл бы мне уши с мылом.

Стоп. А почему я решила, что он не узнает? Наверняка же за мной по пятам бежит охрана. Резко торможу и бросаю настороженный взгляд за спину. Да как бы ни так! На подходе к центральному холлу полно народа. Если за мной и следят – сейчас засланного казачка ни за что не вычислить.

– Динара!

– Папа!

Буквально падаю в отцовские объятия. Я родилась, когда папе было уже за сорок. Соответственно, сейчас ему за шестьдесят. Но гены и порода там такие, что ему ни за что не дашь его возраста.

– Выглядишь, как будто тебя били, – замечает, посмеиваясь.

– И точно так же себя чувствую. Поедем?

– Я тебя хотел кое с кем познакомить.

– Сейчас? – удивленно округляю глаза и развожу руки в стороны. На мне мешковатый спортивный костюм черного цвета. И черные же кроссовки. Уверена, совсем не так отец представлял мой образ во время знакомства с потенциальным женихом. А в том, что он именно жениха хотел мне представить, я даже не сомневаюсь. Папа и так долго ждал этого момента. И видно, его терпение подошло к концу.

Интересно, что бы он делал, если бы я выиграла? Сказал бы жениху, дескать, все, свадьба отменяется?

На мгновение мелькает параноидальная мысль, что папа как-то поспособствовал моему проигрышу. Но сколько я ни пытаюсь найти способ, как бы ему удалось это провернуть – не нахожу. К тому же мой отец – какой угодно, но не подлый. Для него, в отличие от меня, всерьез размышляющей о побеге, честь – не пустой звук.

И опять слезы подкатывают к глазам. Боясь разреветься, как бедный Пьеро, отворачиваюсь и за руку тяну отца к выходу. За нами тут же снимается несколько человек. После гибели мамы и братьев папа просто помешался на вопросах безопасности.

– Ты права. Наверное, сейчас не лучшее время. Иди в машину, я попрощаюсь с Мусой.

Муса. Вот как, значит, зовут моего потенциального мужа.

Ныряю в приоткрытую охранником дверь на заднее сиденье Майбаха. В отличие от машин простых смертных, которые не могли въехать даже просто на территорию, машина отца подъехала прямо к входу. Мне это кажется неправильным. Я за равенство и справедливость. Но папа учит меня, что справедливости в жизни нет. Не знаю, насколько это адекватное суждение, но оно, надо сказать, не оставляет пространства для иллюзий. Справедливо ли, что я проиграла бой? Объективно я и впрямь была хуже. Но ведь это только сегодня… Так справедливо ли то, что мне придется бросить дело, которому я отдала столько сил, из-за одной маленькой ошибки?!

Дверь в салон вновь открывается. Это папа садится рядом. И почему-то, прижавшись к его плечу, я окончательно расклеиваюсь. Закусываю губу, но это ничего не дает – всхлипы рвутся прямиком из души. Папа обнимает меня. Прижимает к груди, что-то нашептывает – ласковое и утешительное. Говорит, что все будет хорошо. Что я самая лучшая его девочка, и мое поражение этого вообще не меняет. Но от его горячей любви мне только хуже. Потому что я не смогу эту любовь предать. Не смогу убежать и тем самым отца опозорить. Говоря откровенно, я не смогу ему даже сознаться, что плачу вовсе не из-за своего несостоявшегося чемпионства. Ведь тогда придется объяснять, насколько мне отвратительна сама мысль о браке! Я не хочу, чтобы отец жил, думая, что силой меня заставил. Он этого не заслужил. Он не виноват, что я какая-то… не такая.

– Динара, доченька…

– М-м-м?

– Я не могу поступить иначе.

– Почему?

– Просто поверь. Не могу.

– Ди! Ну наконец-то! Тебе на кой вообще телефон, а?! Звоню ей, звоню…

– Извини, Марин. Я его в сумке забыла, а тот разрядился.

– Господи, Халилова, ты в своем репертуаре!

– Почему это?

– Потому что только ты два дня могла не замечать, что телефон сдох! Так, ладно. Я не ругаться звоню.

– А зачем?

– У Марика дэ рэ. В Гараже. Отпрашивайся у своего строгого папочки. Кстати, чего тебя не было на трене? Добрый рвал и метал.

Притупившаяся боль вспыхивает слева под ребрами. Отхожу к окну. Отдергиваю штору. Высокий забор отсюда почти не виден, но я знаю, что он есть. И так во всем. Что бы ни делала, чего бы я не хотела, я постоянно натыкаюсь на какие-то преграды.

– Я завязала.

– С чем? – тупит Звойниченко.

– Со спортом.

– Ха-ха. Очень смешно.

– Я не шучу, Марин. Все. Правда.

– Бред! Ты же лучшая, ты…

– Хватит. Я так решила. Давай не будем?

– Ты решила? – язвит Маринка, – Или за тебя?

– В этом конкретном случае это не имеет совершенно никакого значения.

– Как будто были случаи, когда твой голос чего-то стоил! – злится подруга. – А дальше что? Ты себя спрашивала?

– Для начала подтяну хвосты в универе. Я же с этим спортом совсем на учебу забила, а там… там посмотрим, Марин. Решу за время каникул.

Говорить о том, что меня выдают замуж, стыдно! Звойниченко этого в жизни не поймет. Начнет орать, что мы живем не в средневековье. Подбивать меня совершить какую-то глупость. Нет-нет. На кой мне такое надо?

– Жесть. Я просто в шоке. А Добрый-то знает?

– Я рассказа ему о своих планах. Но не уверена, что он отнесся серьезно к моим словам.

– Еще как отнесся. Ходил злой, как чёрт. Ты же его лучшая спортсменка!

– Не начинай. Давай лучше вернемся ко дню рождения Матусевича.

– Точно! Так тебя ждать?

Идти мне никуда не хочется. Но и дома сидеть нет сил. Время уходит, приближая меня к ненавистному браку. А я ничего не делаю! Только все сильнее загоняюсь. В общем, обещаю Маринке, что буду. Отец чувствует за собой вину, поэтому никуда не денется – согласится. Может быть, у меня получится хоть немного отвлечься. Правда, когда приходит пора собираться, мне до того лень, что я, махнув рукой на свой внешний вид, натягиваю бесформенный спортивный костюм и так сбегаю вниз.

– Пап! Я на день рождения. Скажи Рустаму.

Знаю ведь, что без охраны меня никуда не выпустят.

Отец откладывает в сторону очки и как-то устало сжимает пальцы на переносице. Выглядит он не очень. Под глазами залегли тени и углубились складки в уголках губ. Я же так упивалась жалостью к себе, что даже не заметила, когда это началось.

– У тебя что-то случилось? – почему-то шепчу, приближаясь.

– Нет, что у меня могло случиться, Динар?

– Не знаю. Может быть, на работе что-то.

– Да, на работе… Кое-что. Именно поэтому, прости, сегодня ничего не получится.

– В каком смысле? – сощуриваюсь.

– Я про твой выход. Сегодня, мышонок, тебе будет лучше остаться дома.

Я вспыхиваю в одно мгновение. Щеки начинают пылать. Горло перехватывает возмущением. Злые слезы щиплют глаза. И дело ведь не в долбаном дне рождения! Я даже не уверена, что хочу в этот клуб. Да и Матусевич мне не особенно нравится. Просто в моей жизни столько ограничений, что с ними все сложнее мириться. Кажется, что чем больше я проявляю покладистости, тем сильнее отец закручивает гайки. И потому для меня почти невозможно и дальше оправдывать его тем, что он просто не может иначе, после всего, что нашей семье довелось пережить.

– Ты мне всю жизнь испортил, – шиплю на эмоциях, и, крутанувшись на пятках, убегаю к себе. В этот момент мне плевать, какую боль я причинила отцу своими словами, я об этом не думаю. Все мысли затапливает кипящее внутри возмущение. Я так устала со всем соглашаться! С грохотом закрыв дверь в свою комнату, без сил сползаю на пол.