Перед отъездом Умара и Динары в Европу был у нас разговор – логичное продолжение того, что имел место еще перед свадьбой. Видно, решив, что я так ни черта и не понял, тесть посчитал важным развить тему полностью. Или, может, ему нужно было исповедоваться напоследок. Хоть перед кем-то. А правда в том, что буквально накануне гибели жены и сыновей он ушел из семьи к другой. Собственно, Умар собирался это сделать раньше. Но выяснилось, что Мадина опять беремена. Потом родилась Динара, и все затянулось еще на год.

Роковая страсть – так Умар называл ту женщину. Затяжное помутнение рассудка. Он, лишь когда потерял семью, понял, что никакой любви там не было. Только поздно было. Он не мог отмотать назад события тех последних дней. Не мог переиграть все, не мог насытить своим присутствием, чтобы наполнить счастьем, а не слезами, последние дни самых близких.

К тому моменту мои отношения с Амалией уже сошли на нет. А вот слова тестя я на всю жизнь запомнил. Пропустил через себя. И как следует осмыслил историю, которую Динаре не стоит знать.

– Я тебя услышала, – напевает она, возвращая сына в люльку. – Мне нужно время, чтобы обдумать твои слова, – замирает в полупрофиль. Я демонстративно подношу к глазам часы:

– Наш самолет завтра утром. У тебя на это почти пятнадцать часов.

Динара оборачивается, теребя язычок молнии на толстовке.

– Я имела в виду чуть больше времени. Мы можем пожить отдельно еще какое-то время?

– Нет.

– Мы ведь договорились, что ты не будешь давить.

– Не было такого. К тому же я не давлю.

– А что ты делаешь?

Давлю, конечно. Но ей этого знать не нужно. Мой компромисс здесь в том, что я ищу объяснение, которое Динаре покажется достаточным для того, чтобы она могла с чистой совестью перестать ломаться.

– Ищу компромисс. Давай ты подумаешь обо всем дома?

– Ты же мне там продохнуть не дашь!

Умная, умная девочка.

Умар в кроватке сладко спит. Мы, наконец, одни. Я хищно оскаливаюсь и делаю маленький шаг вперед. Чтобы ее не спугнуть.

– Попробуй взглянуть на ситуацию под другим углом.

Динара начинает что-то подозревать и поэтому отступает. Я делаю шаг, она от меня, задыхаясь:

– Это п-под каким же?

– Только находясь рядом с тобой, я смогу наглядно продемонстрировать все плюсы нашего брака.

– Про плюсы я и так все знаю, Муса. Меня смущают минусы.

Бедра Динары упираются в подоконник. Она оглядывается. Дергается, но поздно – мои ладони упираются в подоконник по обе стороны от нее, запирая на замок ее клетку.

– Муса…

– Никаких минусов, слышишь?

– А ты меня? – набычивается.

– Я слышу, да. И обещаю слышать. Ты тоже, давай, начинай уже разбираться, где есть смысл поднажать, а где разумнее отступить.

– Ты неподражаем, – испуганно смеется она, запрокинув голову. Вид – обалдеть. Касаюсь ее шеи губами. Веду языком вверх. Жена дрожит в моих руках.

– Дома без вас пусто.

– Запрещенный прием, – всхлипывает она.

– Ну, так и я не прекрасный принц, помнишь? Поэтому все в рамках наших договоренностей.

Оцени же, блядь, мое терпение, ибо оно на исходе. Тяну язычок молнии вниз. Взорвусь, на хрен, если она сейчас меня остановит. Руки как у пацана в первый раз – дрожат. Докатился. А она не сопротивляется, нет. Я целую, изголодавшись по ней даже больше, чем думал. Отвечает девочка. Стонет, выгибается.

– Муса, м-м-м… Погоди… Улица узкая. Там соседи.

Не отпускаю ее, делаю круг, как в танце, и подталкиваю жену к двери в спальню.

– Да стой ты! Надо хотя бы радионяню взять…

– Так бери. Чего смотришь? – хмыкаю. Так, вся взъерошенная и расхристанная, Динара гораздо больше похожа на себя, чем наглухо застегнутая недоступная женщина, которая меня встретила. Я просто дурею от этого перевоплощения.

– Смотри, осторожно… А то и правда поверю, что ты хранил верность клятвам.

– Я тебе верность хранил. Кончай уж болтать. Сюда иди, а?

Кулак противника летит вперед. Я обессиленно зажмуриваюсь, втягиваю голову в плечи и сжимаюсь от обрушившейся на меня какофонии звуков: ора толпы, музыки, сопровождающей каждый бой, счета рефери, наставлений тренера. А потом опять резко глохну. В этот раз, правда, не до конца, звуки все же доносятся до меня, но будто сквозь толщу морской воды – глухо.

Аллах, это каждый раз невыносимо. Гораздо хуже, чем когда я пропускала сама! Ну же, давай, трусиха! Веду головой, чтобы избавиться от разливающейся в глазах черноты, беспомощно сжимаю край самой простой дээспэшной скамейки, и тут мои пальцы утопают в горячей сухой ладони. И все… Все сразу становится хорошо. Чуть заваливаюсь на бок, укладываюсь головой на плечо, растягиваю губы в блаженной улыбке. Муса незаметно трет покрытый нервной испариной лоб губами:

– Он ушел от удара, а потом провел шикарный контрприем, – довольно растягивая слова, восстанавливает для меня упущенный ход событий. – Давай уж, дыши, – ворчит, но глаза все равно смеются. И с таким… знаете, сытым довольством по мне проходятся.

Мои щеки розовеют, но уже не от стыда. А от самого настоящего предвкушения.

Перевожу взгляд на ринг. Рефери как раз считает валяющемуся на ринге мальчишке. В то время как наш сыночек спокойно стоит в углу. Весь такой… преисполненный достоинства мужичок. Маленький воин. Сердце заходится от невероятной материнской любви. Когда-нибудь я точно этого не выдержу. А ведь он мальчик! Даже представлять не хочу, что чувствовал мой отец, когда на ринг выходила я.

А счет уже идет на семь, восемь… Это последний раунд.

– Успел, – шепчу я.

– Ну, я ведь обещал.

– Боялась, что Умар разнервничается, если тебя не увидит.

– Как будто я когда-то пропускал его бой.

Пару раз такое было, но тогда Муса сразу предупреждал сына, что дела не дадут ему выбраться, как бы ему того не хотелось. Да-да... Гатоев в самом деле старается. Это было мое условие – его обязательное участие в жизни детей. Если он, конечно, хотел, чтобы дело не ограничилось одним Умаром. Процесс переговоров шел тяжело. Муса злился, говорил, что и так при первой же возможности домой едет. Но мне этого было мало. Даже в свои двадцать я понимала, насколько огромен риск, что он, погрязнув в работе, самоустранится от воспитания мелких. И как важно этого не допустить…

Где я черпала мудрость? Как мне удавалось каждый раз брать верх над мужем – не знаю. Но факт есть факт. Муса – прекрасный, полностью вовлеченный в воспитание детей отец. Почти невероятная история, учитывая то, какую должность он занимает.

Соперники в ринге обнимаются. Рефери берет их обоих за руки и поднимает вверх ручку Умара. Муса свистит так громко, что у меня закладывает уши. Умар, завидев отца, сияет, как начищенный чайник. На нас, конечно, оборачиваются. Но, кажется, Гатоева все же не узнают. В целях конспирации он надел простые джинсы и толстовку, а лицо спрятал под козырьком бейсболки. В таком прикиде он сразу сбрасывает лет десять. И выглядит таким горячим, что у меня внизу живота теплеет.

– Что? – хищно сощуривается.

– Выглядишь как заправский хулиган.

– Я так понимаю, это комплимент, а, жена?

Блин. Стискиваю ляжки. Гатоев растягивает губы в широкой кривоватой улыбке. Ни за что не буду подпитывать его и без того раздутое самомнение! Он и так знает, как на меня действует.

– Пойдем лучше к раздевалке, – бурчу я, потому что в том же направлении убегает и Умар с тренером.

– Я его заберу. Ты лучше к Малике иди.

– Забрал ее из садика? – округляю глаза.

– А что такого?

– Нет, ничего, – касаюсь кончиками пальцев его, чтобы и впрямь не раздувать из этого события такую уж сенсацию. – Так она в машине?

– Уснула в дороге, – скупо кивает Муса и первым встает, чтобы подать мне руку. Поднимаюсь, машинально касаясь выступающего живота рукой. Гатоев в мгновение весь подбирается:

– Все хорошо с малым?

– Все отлично. Просто эти скамейки ужасно неудобные.