– Волкодав, а ты бывал в настоящем бою? – обратился к нему Лихобор.
Венн усмехнулся. Мальчишкам отчаянно хотелось видеть своего наставника героем. Он спросил:
– В настоящем, это в каком?
– Ну… – замялся отрок. – Это когда… войско… много народу…
– Бывал, – сказал Волкодав.
– И… как? – жадно спросил Лихобор.
Волкодав пожал плечами и коротко ответил:
– Страшно.
Близнецы переглянулись, и уже Лихослав подал голос:
– А сколько тебе было лет, когда ты впервые убил врага?
Ему самому ещё не случалось отнимать вражеской жизни, и он считал это постыдным.
– Двенадцать, – сказал Волкодав.
Вечером затеяли состязания колесниц.
О том, что такие ристалища устраивали нередко, свидетельствовала нарочно отведённая дорожка, замкнутая в кольцо. Она была огорожена земляным валиком и до каменной твёрдости выбита конскими копытами и множеством промчавшихся колёс. Перестань ею пользоваться, и ещё несколько лет не захочет расти здесь трава.
Близнецам ещё не доводилось видеть вельхские скачки, и Волкодав решил дать им послабление. Отпустил обоих вопить и свистеть вместе с толпой. Не сделай он этого, братьям всё равно трудно было бы унять своё любопытство, а от таких телохранителей толку как от козла молока.
Самого Волкодава ристалище не особенно занимало. Он стоял у почётного сиденья кнесинки, сложив на груди руки, и ему было наплевать, что скажут вельхи по поводу кольчуги, казавшейся из кожаных рукавов.
Вот рявкнули трубы, и с места сорвались сразу три колесницы. Кони, раззадоренные не меньше хозяев, пластались в бешеном беге. С колесниц были сняты щиты, назначенные прикрывать воина в бою от копий и стрел. Остались небольшие площадки, сами размером в боевой щит, только поместиться воину и вознице. Казалось подвигом просто устоять на таком пятачке, не свалившись под колёса соперников. Однако бесстрашным возницам и того было мало – они вскакивали цепкими босыми ногами на самое дышло и бегали по нему от комля до крюка, крича в ухо коням. У вельхов Ключинки не было принято охаживать верных скакунов горячими плётками. Люди, почитавшие Каплону, Богиню Коней, полагали, что священное животное само выбирает, кому служить. А значит, и к службе его надо не принуждать, а побуждать любовью и лаской.
К улюлюканью зрителей примешался хохот, когда за взрослыми лошадьми увязался не в меру ретивый жеребёнок.
– Боевым конём будет, – с улыбкой предрёк риг, обращаясь к кнесинке, с которой рядом сидел.
Волкодав, занятый толпой зрителей, за исходом скачек почти не следил. И лишь когда выигравший возница, взмыленный не меньше своих скакунов, подошёл к почётным местам вождей, он увидел, что это был не победитель, а победительница. Рослая, статная, сероглазая девка с пышным ворохом иссиня-чёрных кудрей. Волосы у неё были острижены до плеч, почти по-мужски. Луговые вельхи завели этот обычай опять-таки со времён Последней войны, когда их девушки поднимали оружие на равных с парнями, отстаивая будущее народа.
Волкодав смотрел на молодую вельхинку, принимавшую из рук кнесинки серебряный, с зелёной эмалью головной венчик галирадский работы, и в который раз поражался про себя многообразию девичьей красы. Он вспоминал Ниилит и пробовал мысленно поставить её рядом с этими двумя. Дикий котёнок. Лебедь. И соколица. Чернокудрую легко было представить себе в кольчуге и шлеме, с боевым копьём в крепкой руке. Гордая, сильная, смелая. Вполне способная оборонить себя и других. Такая, какой захотела стать кнесинка, но вряд ли когда-нибудь станет…
Словно подслушав его мысли, победительница примяла мокрые кудри подаренным венчиком, повернулась к соплеменникам – и вдруг испустила боевой клич, да такой переливчатый и звонкий, что его подхватила толпа, а упряжные кони откликнулись ржанием.
Так-то оно так, подумалось Волкодаву. Пусть женщина делает то, что ей больше нравится. Но для того, чтобы совать голову под топор, всё-таки существуют мужчины.
Снова ринулись три колесницы, и на сей раз первым прибыл Кетарн. Волкодав весьма удивился бы, позволь он кому-нибудь себя обогнать. Молодому жениху положено быть первым парнем во всём. У него в глазах огонь, а за спиной крылья. Встанет гора на пути, он и гору свернёт, только бы улыбнулась невеста.
Ему кнесинка, посоветовавшись с ригом, тоже подарила женское украшение. Ожерелье из бус, синих, красных и позолоченных, отлитых в мастерской стекловара Остея. Кетарн принял награду и с торжеством потряс ею над головой, показывая односельчанам. Можно было не сомневаться, у кого на шее нынче же вечером заблестит славное ожерелье.
– А что, бан-риона! – вдруг смело сказал Кетарн, обращаясь к Елень Глуздовне. – Не пожелает ли кто из твоих людей испытать удачу, состязаясь с нами в каком-нибудь искусстве? Может, твой телохранитель соскучился, охраняя тебя от друзей?
При этом он в упор смотрел на Волкодава. Риг нахмурился, недовольный дерзостью сына, но кнесинка тоже оглянулась на венна и спросила его:
– Не хочешь поразмяться, Волкодав?
Он невозмутимо ответил:
– Нет, государыня, не хочу.
Кетарн смерил его взглядом, ясно говорившим: от человека, привыкшего смирно сидеть дома, пока другие дерутся, иного ответа ждать не приходится. И отошёл.
– Моя сестра наняла в охранники воина, который не очень заботится о своей чести, – хмыкнул Лучезар, сидевший по левую руку старейшины.
«Зато заботится о том, чтобы я была жива и здорова», – могла бы ответить кнесинка, но не ответила. Наверное, подумал Волкодав, она тоже считала, что недостаточно отчаянный телохранитель не возвышал её в глазах подданных. Впрочем, она и этого не произнесла вслух.
Вечером устроили пир в круглом, крытом косматой соломой доме старейшины. На глинобитном полу расстелили ковры, сшитые из нескольких волчьих шкур до того ловко, что получалось подобие одного непомерного зверя. Входя, гости и свои первым долгом приветствовали отца рига – седоголового древнего старика, давным-давно уже сложившего с себя тяжкое звание старейшины. Он был ещё вполне твёрд разумом, но шумное веселье быстро утомило его, и плечистые внуки под руки увели дедушку отдыхать.
Волкодав с двоими подопечными устроился за спиной кнесинки. Вельхи были горячим народом и на пирах, напробовавшись хмельного, нередко принимались соперничать. Здесь, в Ключинке, случилась один раз поножовщина, приведшая к гибели двоих молодых удальцов; с тех пор всякому, у кого ещё не было женатого внука, оружие на пирах возбранялось. Волкодав и близнецы, пользуясь своей привилегией телохранителей, сидели с мечами. И они же были единственными, кто не брал в рот хмельного. Волкодав люто запретил братьям Лихим даже пиво. Не говоря уже о вине, от которого при ясной вроде бы голове почему-то отказывались ходить ноги. И о мёде, от которого при надёжных ногах путались мысли и заплетался язык. Сам Волкодав к выпивке был равнодушен. Близнецы вздыхали и завидовали гостям, но запрет был понятен, и они не роптали.
В начале пира вельхи почти в открытую проезжались по поводу троих вооружённых мужчин, которых бан-рионе неизвестно зачем понадобилось держать подле себя. И которые к тому же блюли совершенно неприличную, по их мнению, трезвость. Близнецы, наученные наставником, и тем более сам Волкодав на подковырки никак не отзывались. И в конце концов хозяева от них отстали, кажется, порешив считать телохранителей чем-то вроде сторожевых псов, не стоящих особого внимания.
Спасибо и на том, что кормили их, в отличие от псов, не объедками, а честной едой.
Напитки здесь по обычаю разносили женщины. Вельхи считали подношение медов немалым искусством, требующим сосредоточения и мастерства. То одна, то другая красавица проходила между пирующими со жбаном и костяным черпачком, улыбаясь в ответ на восторженные похвалы мужчин и временами ловко уворачиваясь от чьих-нибудь слишком пылких объятий.
Волкодав неторопливо жевал пирожок с грибами и время от времени косился на Кетарна, сидевшего вдвоём с Ане возле стены. Он видел, как молодой воин подтолкнул локтем подругу, таинственно шепча что-то ей на ухо и кивая в его сторону. Не иначе, затевал какую-то каверзу. Ане послушно поднялась, подошла к низкому столику возле входа, сплошь заставленному ковшами и кувшинами. Выбрала один, вооружилась резным черпачком и направилась к Волкодаву и братьям.
