Белая Рука оказалась большой скалой очень светлого камня, испещрённого искорками слюды. Она действительно была похожа на руку, воздетую в отвращающем движении. Казалось, затаившийся под землёй великан предупреждал странников: поворачивайте обратно, дальше хода нет, пропадёте!

– Когда мои предки добрались сюда, они увидели в этом знак и решили, что либо погибнут здесь, либо приживутся и обретут счастье, – сказал Гартешкел. – Им нечего было терять. Поэтому они явили больше мужества, нежели другие переселенцы, коих много было в конце Последней войны. Они пошли туда, куда никто не решался, и сделали никому не нужные земли своей родиной.

Волкодав представил себе измученных женщин, некогда бредших этой же дорогой. Детей с прямыми мергейтскими волосами, по очереди нёсших на руках домашнего кота. Старшие наверняка советовались, не съесть ли его, но дети предпочитали сами подкармливать любимца. И никто не знал, что в его честь скоро будут называть первенцев.

После Белой Руки дорога стала всё круче забирать к востоку, огибая высокую горную гряду. Равнина между хребтами, синевшими на горизонте, была на удивление плоской. Здесь росла лишь жёсткая трава, шелестевшая на ветру, а камешки под ногами выглядели обточенными водой. Попозже там и сям начали попадаться округлые блюдца соляных озёр. Одни – совсем высохшие. Другие ещё блестели вязкой густой жижей. Грязновато-розовые разводы показывали, как они отдавали влагу и снова набухали водой.

– Странно, – задумался Иригойен. – Саккаремцы очень любят квашеное и солёное. Еда в здешних харчевнях долго казалась мне пересоленной, а другие посетители ещё ворчали на стряпух, ругая их жадность. Здесь вроде должны были бы тесниться возы, гружённые солью…

– Эта соль ядовита и для людей, и для скота, – пояснил Гартешкел. – Только глупые овцы лижут её, но потом у них выпадает руно, и они умирают.

Розоватый оттенок соляных залежей сразу начал казаться Волкодаву зловещим. Прямо как подбой шляпок у некоторых грибов, которые веннские бабушки старались пораньше показать детям.

– И ещё вот что, почтенные, – сказал старик и даже остановился, чтобы придать веса словам. – Среди здешних озёр иные ничем не отличаются от прочих, но над ними в воздухе как бы дрожат прозрачные тени. Камень, брошенный в такую тень, не вылетит с другой стороны. Если верить преданию, здесь когда-то искали смерти влюблённые, сошедшиеся без благословения. Кое-кто называет юношу простым конюхом, а девушку – чуть ли не дочерью шада. Другие утверждают, будто она была мергейтской наездницей, он же – Горным Призраком, сбежавшим из своей сотни. Истина нам неизвестна, да она, пожалуй, не так и важна; довольно того, что они устремились к Богине, Объятия Раскрывающей, ибо не видели места для своей любви на этой земле.

Иригойен украдкой присматривался к большим и маленьким блюдцам. Волкодав поймал себя на том же и нашёл, что воздух над ними выглядит совершенно обычным. Зато венн, кажется, понял, отчего так прихотливо петляла по равнине дорога. Должно быть, обходила места, где неосторожного путника могла подстерегать гибель.

– Когда их настигла погоня, – продолжал Гартешкел, – девушка, как нередко бывает, оказалась решительней мужчины. Она первая бросилась через солончак… Так вот, почтенные, сколь бы различно легенды ни описывали влюблённых, все они сходятся в одном: люди, выследившие их, вернулись домой поседевшими, юноша же лишился рассудка. Все они больше суток слушали страшный крик, раздававшийся из пустоты…

Волкодав продолжал идти размеренным шагом, толкая тележку. В роду Синицы любили попугать гостей россказнями о Калиновом овраге, где тёмными ночами слышались бесплотные голоса. Белки, жившие на быстром Крупце, никогда не ходили через Каменный брод, потому что после этого людей начинали преследовать несчастья. А Волки знали в ближнем болоте Бучило, которое, если долго вглядываться, показывало картины, имевшие мало отношения к этому миру. Племя изгнанников не хотело вести особых дел с теми, кто некогда выставил за порог его праматерей, и это вполне можно было понять.

– А я-то хотела спросить, отчего верные Мораны не воздвигли здесь храма, – пробормотала мать Кендарат.

– Вот именно, – кивнул старейшина. – Даже тем, кто славит Смерть, трудно молиться Ей, когда Её облик так страшен!

Полная луна проплывала за тучами, лишь изредка улыбаясь с небес. Иригойен пел по обыкновению негромко, запрокинув голову и сплетя пальцы.

Старик Гартешкел прохаживался за спинами Волкодава и матери Кендарат. Он впервые слышал, как поёт Иригойен.

Халисунец благодарно простёр ладони к Луне.

– Удивительна твоя молитва, – сказал Гартешкел. Все обернулись к нему, и он пояснил:

– Ты ни о чём не просил своё Божество. – Подумал и добавил: – И не утверждал превосходства Лунной веры над прочими…

Иригойен даже растерялся.

– Я просто славлю Матерь, – выговорил он наконец.

Волкодав дождался, чтобы Гартешкел отошёл, и спросил халисунца:

– Ты сам это видел? Море, прилив?

– Видел. Когда ездил с отцом к мономатанской родне. – Помолчал и добавил: – Вот бы там ещё побывать!

А я не видел моря, хотел сказать Волкодав. Но не сказал, потому что это не имело значения.

Деревня, как нетрудно было предвидеть, обнаружилась в глухом конце долины, в углу, образованном сдвинувшимися хребтами. Посреди котловины, с трёх сторон защищённой высокими скалистыми кряжами, действительно расстилалось мелкое пресноводное озеро, наполовину заросшее камышами, – желанный приют для кочующих диких стай. Дальний берег озера занимала деревня. Её до последнего не было видно благодаря отлогому взгорку, совсем невысокому, но тем не менее успешно прятавшему озеро и селение от глаз конных и пеших. Неудивительно, что те давние переселенцы готовились к голодной смерти в двух шагах от такого пригожего места!

Даже теперь, перво-наперво заметив вдали реденькие дымки очагов, Волкодав чуть не принял их за те самые прозрачные тени, якобы витавшие в воздухе над погибельными местами. Вздрогнув, он лишь со второго взгляда сообразил, что это были просто дымы.

Ещё сотня шагов, и стал виден храм спасительницы-Богини, не пожелавшей отвергнуть Своих опозоренных дочерей. Храм был не намного больше обыкновенного дома, но являл как бы изваяние, воздвигнутое в кирпиче. Сидящая женщина в просторном одеянии с куколем, низко спущенным на лицо, готова была принять всех нуждавшихся в ласке и материнском тепле.