А кроме того…

Бросившись в драку, он умудрился самым позорным образом проглядеть ещё двоих человек. Может, именно оттого проглядел, что от них не исходило угрозы. За камнем в лунной тени шевельнулась другая женщина – в платке и длинной рубахе саккаремской горянки. Стоя на коленях, она испуганно обнимала молодого мужчину, беспомощно уронившего светловолосую голову. Парень выглядел жалко. Голый, избитый до чёрных кровоподтёков, он совсем сполз бы на землю, если бы не обнимавшие руки.

Волкодав снова посмотрел на женщину с посохом. Та обводила глазами осквернённую смертью полянку возле скалы и… сокрушённо покачивала головой.

– Малыш, малыш… – наконец выговорила она по-саккаремски.

Волкодав неплохо знал здешний язык, но в первое мгновение уловил лишь, что голос всё-таки не принадлежит его матери. А странница продолжала:

– Зачем ты убил этих несчастных, малыш?

Венн молча смотрел на неё снизу вверх и тщился что-то сообразить, а она со вздохом добавила:

– Да ещё и сам покалечился…

Он вздрогнул и обнаружил, что, оказывается, стискивает пятернёй левое плечо, а между пальцами течет кровь, густая и чёрная при луне. Скверная была рана. Из тех, что нескончаемо сочатся то сукровицей, то гноем и никак не хотят заживать, а сросшись наконец, оставляют багровые пиявки шрамов, высасывающие подвижность и силу.

Кончик посоха легонько прикоснулся к его колену, и венн вскинул глаза.

– Поднимайся, глупенький, – сказала женщина. – Пошли посмотрим, что там у тебя. Сам встанешь?

Белобрысый между тем слабо зашевелился, пытаясь если не подняться, то хотя бы ползти. Волкодав подошёл к нему, нагнулся и поставил на ноги. Тот охнул, замычал и схватился за его рубашку, но устоять не было силы, голова клонилась на грудь. Венн обхватил его поперёк тела, перенёс к костру и усадил на войлочную подстилку.

– Спасибо, добрый господин, – тихо отозвалась горянка.

У неё из-под сбившегося волосника тоже поблёскивало серебро и на щеках залегли морщины, оставленные прожитыми годами. Но и её голос не был голосом матери Волкодава.

…Двое молодых мужчин и две женщины, годившиеся им в бабки. Все четверо происходили из очень разных народов. Не самое обычное общество, какое можно увидеть ночью в горах, возле костра под скалой. Причём, как вскоре понял венн, остальные трое были знакомы между собой не намного дольше, чем он с ними.

Он сидел у огня, поджав ноги и всё так же стискивая ладонью плечо. Странница, раскрыв кожаный кошель, смешивала в маленькой чашке невесомые блестящие порошки.

Она журила меня, точно мать, она назвала меня малышом, да ещё и глупеньким, почему? И с какой стати мне кажется, что именно такого слова я заслужил?..

Рука – что рука, тьфу на неё, зарастёт, куда она денется. Худшие раны доводилось на себя принимать. А вот повадки женщины были ему непонятны, и это тревожило.

– Так чего ради ты полез не в своё дело, малыш?

Они умышляли на тебя, госпожа, хотел сказать Волкодав, но вовремя сообразил, что сложил губы не для речей, а для свиста, и, спохватившись, почёл за лучшее промолчать. Тем более что вслух рассуждать об очевидном – всё равно без толку.

Странница кивнула, не отрываясь от своих порошков.

– Умышляли, – ни дать ни взять подслушав мысли венна, сказала она. – Но ничего ведь не сотворили. Зачем же ты их убил?

Не в силах понять, Волкодав замолчал ещё крепче прежнего.

Светловолосый, умытый и закутанный в тёплое одеяло, лежал с закрытыми глазами. То ли спал, то ли молча терпел немощь и боль. Странница извлекла откуда-то серебряную трубочку, наполнила её смесью и опустилась на корточки. От неё пахло сухими травами, ни одну из которых венн не взялся бы назвать, а ещё – сыромятной кожей и пчёлами. Она улыбнулась Нелетучему Мышу, сидевшему на плече Волкодава. Зверёк на всякий случай развернул крылья, но любопытство пересилило. Он обнюхал протянутую руку и, во всяком случае, позволил прикоснуться к хозяину.

– Это действительно были очень скверные люди, и ты не мог знать, что нам не грозила опасность, – словно оправдывая Волкодава, проговорила странница. – Когда я скажу, отнимешь ладонь и приоткроешь рану, чтобы лекарство проникло внутрь. Сумеешь? Давай.

Пальцы ослабили хватку. На плече распахнулись мокрые красные губы. Полотняный рукав мигом промок до завязок. Волкодав мимолётно подосадовал о рубашке, испорченной в самом начале пути. Больше ни о чём подумать он просто не успел, потому что женщина резко и сильно дунула в свою трубку, и блестящее облачко залепило жадный рот раны.

Лучше бы она ткнула в него головнёй, выхваченной из костра.

Боль вгрызлась в кости и плоть, оборвала дыхание и, вышибая слёзы из глаз, заполнила всё тело от макушки до пяток. Волкодав ахнул и не двинулся с места, потому что дёргаться у лекаря под руками – самое последнее дело. Он уже решил, что эта боль – навсегда, но она постепенно затихла.

К венну неспешно вернулся дар слышать и понимать.

– …Ласковый, – приговаривала странница. – Но я его берегу для тех, кому он нужней. Например, для рожениц.

Волкодав скосил глаза посмотреть, есть ли ещё у него левая рука, и увидел, что порошок запер кровь, покрыв рану тугой пузырчатой плёнкой. Лекарка поддела её ногтем. Корочка отвалилась вся целиком, оставив чистую плоть. Не тратя времени даром, женщина смазала рану пахучей липкой смолой. Наверное, это опять было больно, но обух той первой муки настолько добротно оглушил тело, что Волкодав почти ничего не почувствовал. Смуглые пальцы в затейливых перстнях морщин свели разорванные железом края. Ему опять велено было держать, а в руках женщины появилась иголка.

Всякий зверь понимает, когда ему делают добро. Волкодав уже откуда-то знал: рана заживёт так надёжно и хорошо, как ей, в общем-то, не полагалось, и станет напоминать о себе лишь тоненьким белым швом, совсем незаметным зимой, когда с тела сходит загар.

Странница кончила возиться и умело перевязала плечо.

– Ты куда, малыш? – удивилась она, видя, что Волкодав начал вставать. Спросила так, словно имела на то полное право.

Не надеясь выговорить внятный ответ, Волкодав мотнул головой в сторону тропки.

В самом деле, только мести неупокоенных душ ему ещё не хватало.

Левая рука была бесполезна, но для того, чтобы оттащить подальше два тела и завалить их камнями, вполне хватило и правой. А то мало тяжёлых глыб он перетаскал там, куда эти двое так и не добрались.

Лекарка между тем склонилась над светловолосым.

Она мудра и многое ведает, закидывая на кучу последний валунок, сказал себе венн. Она доверчива и добра. Она слишком готова видеть добро в других, даже во мне. Такие не живут долго на свете, если у них нет защитника. Я пойду с этими людьми и провожу их до какого-нибудь поселения. Мои дела подождут.

Приметив неподалёку заплечный мешок, брошенный кем-то из разбойников, он распутал кожаные тесёмки и вытряхнул содержимое наземь.

Ему под ноги выкатилась деревянная, удивительно благородной формы чашка с костяной ложкой тонкой и красивой работы. Следом выпал ком мятого тряпья. Волкодав тронул его ногой, и из тряпья, звякнув, выпал серебряный браслет. Венн поднял его. По светлому обручу бежали резные изображения изменчивого лика Луны – от новолуния к полнолунию и обратно. Волкодав никогда прежде не видел таких, но был наслышан. Он развернул тряпьё. Оно оказалось мужской рубашкой, смотанной в один ком со штанами. Именно смотанной – кое-как, второпях. Люди так не поступают с одеждой, купленной за деньги. И подавно – с вытканной дома. Волкодав присмотрелся. Крой одежды сильно отличался от саккаремского. А ещё на ткани темнели очень хорошо знакомые пятна. Кровь. Он принюхался. Чужая кровь была достаточно свежей.

Странница покинула костерок и вышла за ним к месту схватки. При луне она снова показалась ему девочкой. Она взяла у него браслет, повертела в руках и сокрушённо сказала:

– Эти несчастные заблудились на пути жизни ещё беспросветней, чем мне казалось вначале. Они подняли руку на жреца!