Когда Шамарган наконец поднял глаза, Волкодава рядом с ним уже не было.

Теперь Эврих хорошо понимал, что означали слова венна, сказанные несколькими днями раньше:

“Как бы ты отнёсся, брат, если бы я… – тут он чуть помялся, – …если бы я вручил тебе месть?”

На самом деле он хотел сказать “завещал”, но пожалел, остерёгся пугать. Эврих же не сообразил, что к чему, и привычно насторожился:

“Какую-какую месть?..”

Воображение уже рисовало ему всякие ножи, воткнутые в спину, и прочие варварские штучки… Стыдно было теперь даже вспомнить об этом.

“Месть, которую я не могу исполнить, а ты можешь, – терпеливо пояснил Волкодав. – Есть в Аррантиаде один… Кимнот Звездослов. Книжки пишет сидит. Настоящей учёности в нём на ломаный грош, зато есть другая способность, более важная: убеждать вельмож и правителей, что только он – самый знающий и разумный и слушать надо только его. А тех, кто осмеливается противоречить ему, – на каторгу отправлять”.

“Попадались мне его „Двенадцать рассуждений”, – ответил Эврих не без некоторой осторожности. – Я не стал их читать. Сплошное самовосхваление… Оно не показалось мне интересным”. “Ты когда-то оценил мой выговор и спросил, кто научил меня аррантскому языку… Его звали Тиргей Эрхойр, и он составил бы славу аррантской науки, если бы не зависть Кимнота. Я крутил с ним ворот в Самоцветных горах. Он был моим учителем. Потом он погиб”. “И ты хочешь, чтобы я…” “Да. Таких Кимнотов надо по ветру развеивать. Мелкими брызгами… Я думаю, ты и один с ним справишься, хотя ты не подземельщик, а лекарь. А уж если ты разыщешь Зелхата…” Эврих встрепенулся: “Зелхата? Ты тоже полагаешь, он жив?” “Я почти уверен”, – кивнул Волкодав. Эврих преисполнился вдохновения: “Так это не месть, друг варвар! Это святой бой с пустомыслом, чьи писания и злые дела оскорбляют саму сущность науки!”

“Не смей называть меня варваром!” – сказал Волкодав…

…И вот Эврих ехал по невольничьему тракту назад, и седло под ним состояло из одних жёстких углов, а ноздри забивала поднятая копытами пыль, не торопившаяся оседать в стоялом предгрозовом воздухе. Его не оставляло чувство, будто он сделал – или делает, или собирается сделать – какую-то большую ошибку. Какую?.. Мысли о мести заставили его вспомнить кое о чём, и он направил своего мерина поближе к серому Винитара:

– Хочу с тобой посоветоваться, сегванский кунс, ведь ты мореплаватель…

Винитар церемонно наклонил голову:

– Я слышал от людей, вы, арранты, лишь немногим уступаете нам в море… – В устах жителя Островов это была наивысшая похвала. – Но если могу чем-нибудь помочь, спрашивай.

И Эврих спросил:

– Известно ли тебе, кунс, о чудесной скале, прозванной Всадником, топчущим корабли?

Мог ли он предполагать, каков будет ответ!

– Я видел Всадника, когда мы шли Аррантским морем к берегам Шо-Ситайна, – просто сказал Винитар.

Эврих так и ахнул:

– Как же вышло, что ты остался в живых?..

– Он не стал топтать мой корабль, – пожал плечами сегван. – Не знаю уж, почему Он нас пощадил. – Подумал и добавил: – Мне показалось даже, никто больше на “косатке” не видел Его, только я. – И усмехнулся: – Вот видишь, не много я сумел тебе рассказать.

Эврих, волнуясь, бросил на руку полу плаща:

– Дело в том, друг мой, я тоже когда-то видел Его… и даже больше, чем видел. Мы с Волкодавом были на “косатке”, погибшей под каменными копытами. Не выплыл никто, лишь мы, выброшенные волной на Его стремя… мы двое и мальчик, ехавший с нами. Дело происходило посреди моря, но утром мы увидели вблизи берег. А потом… в общем, потом у меня было несколько случаев вспомнить, что якобы Всадник порою ходит неузнанным между людьми и слушает их разговоры. Мне даже начало казаться, будто Он чего-то ждал от меня, но вот чего?.. Каким образом я мог Ему послужить?..

Винитар внимательно слушал.

– И вот недавно… – продолжал Эврих. – Ах, сегванский кунс, чего только не отыщет в старых летописях любопытный разыскатель, коему даровано право свободно рыться по древлехранилищам!.. Совершенно неожиданно я наткнулся кое на что, могущее, как мне подумалось, оказаться занятной вестью для Всадника… Но почём знать, как и когда снова пересекутся наши пути? И пересекутся ли? Скажи, кунс, нет ли у твоего народа какого поверья… ну там, дурной приметы – сделай то или не сделай этого, и нарвёшься на Всадника?..

Винитар, подумав, ответил:

– Когда я узнал чужие племена, я скоро перестал верить в приметы, ибо увидел, что людям свойственно толковать одно и то же по-разному. К примеру, мергейты считают проточину на лбу вороного коня чуть ли не раскрытой могилой для его хозяина, а халисунцы, напротив, усматривают в ней верный признак силы и счастья… я же сам убеждался, и не однажды, насколько ошибочно и то и другое. Но у моего народа есть пословица: “Все реки текут в море”. Так что посоветую тебе только одно – скажи то, что хочешь сказать, любому ручью…

– Бог ручья передаст мои слова Богу реки, а тот рано или поздно свидится с Морским Хозяином! – подхватил Эврих. Сощуренные глаза уже искали впереди, на кустарниковой пустоши, узкую голубою полоску. – Так, здешние ручьи впадают либо в Сиронг, либо в Малик… Спасибо тебе, кунс!

– Не мне спасибо, – проворчал Винитар. – Это моя бабушка любила так говорить.

Ручей, к которому они подъехали через некоторое время, выглядел очень несчастным. Мало того, что под конец лета почти иссякли питавшие его талые струи, так ещё и люди, переправлявшиеся вброд, беспощадно разворотили и разгваз-дали русло. После того, как здесь побывал караван Ксоо Таркима, ручеёк только-только собрался с силёнками, чтобы наполнить две глубокие колеи, оставленные повозкой, и возобновить течение.

Рассёдланные лошади сразу потянулись к воде. Эврих же, посомневавшись, в какую сторону отойти – выше или ниже брода, – всё-таки отошёл выше, туда, где вода показалась ему светлой и чистой. Он встал на колени и невольно задумался о том, какой долгий путь предстояло пробежать этой воде. Которым из её капель суждено в самом деле влиться в могучий Сиронг? Сколько будет вычерпано вёдрами для кухонь, огородов и бань? Сколько попросту впитается в землю и пополнит невидимые потоки, текущие в недрах?..

– Слушай же, о Всадник, если эта весть когда-нибудь отыщет Тебя… – проговорил он негромко, наклонившись низко к ручью. – Вот что открыли мне летописи Благословенного Саккарема, созданные много столетий назад… Я видел лишь маленький отрывок, не содержавший ни имени тогдашнего шада, ни упоминаний о каких-либо известных событиях, могущих пролить свет на возраст написанного… Собственно, это была даже не летопись, а просто записка сборщика податей, сохранённая лишь ради её древности… по свойству самого незначительного предмета с годами обретать немалую ценность… Записка рассказывала, как некий торговец рабами… давно умерший, о Всадник! – привёз целый корабль невольников, в том числе женщину “из далёкого и диковинного Шо-Ситайна”, и заплатил в казну должный налог. На той же страничке эти рабы упомянуты ещё раз. Всех, в том числе женщину, оказавшуюся “слишком дикой” для торговцев прекрасным товаром, перепродали в Самоцветные горы… Я не знаю, о Всадник, о той ли шла речь, которую до сих пор не может позабыть Твоё сердце… но я скорблю вместе с Тобой, где бы Ты сейчас ни был…

Говоря так, Эврих не ждал от ручейка немедленных чудес, подтверждающих правоту Винитара. И, действительно, ничего особенного не произошло. Вода не поднялась вихрем, не плеснула на берег. Лишь переползали по дну, отмечая слабое течение, комочки бурого ила… и маленькая волна, побежавшая вниз, была порождена просто землёй, обвалившейся из-под ладони. Эврих проследил за нею глазами и почему-то вдруг испугался, что её сейчас выпьют лошади и весть будет потеряна.

Он вернулся к своим спутникам, чувствуя странную и светлую опустошённость, какая бывает по завершении очень большого труда. Или принятия безумного на первый взгляд, но тем не менее безошибочно правильного решения. “Да сгори они, мои „Дополнения"… Ожерелье для Ниилит? Может, ещё удастся… А не удастся, она меня простит…”