А вот когда каторжник проламывает надсмотрщику голову цепью – это случай особый. Это убийство. Это почти наверняка – казнь.

Когда Гвалиор, движимый очень нехорошим предчувствием, скатился с последней лестницы и вбежал под высокие своды пещеры на семнадцатом уровне, он сразу увидел, что одно из колёс – ТО САМОЕ колесо – замерло в неподвижности. Вокруг ямы горели факелы и столпилось довольно много народа. Молодой нардарец не помнил, как протолкался к самому краю…

Он сразу понял: предчувствие не обмануло. Только всё оказалось намного хуже, чем он себе представлял. Тиргей лежал под стеной – бесформенная груда скомканного тряпья, когда-то бывшая человеком. Неестественно повёрнутую голову ореолом окружали волосы, разметавшиеся по камню, – старчески редкие, почти совсем седые… и прямые, точно солома. В двух шагах от арранта скорчился Серый Пёс. Окровавленный до такой степени, словно его поливали чем-то красным из большого ведра. Цепи протянулись по полу, как издохшие змеи. Их венчали тяжёлые костыли, с мясом выдранные из бревна. С венна не сводил глаз надсмотрщик Волк, кнут у него в руке нетерпеливо и влажно подрагивал, переливаясь в факельном свете: ну-ка, мол, попробуй шевельнись! Ну-ка!.. Ужо я тебе!.. Серый Пёс не шевелился. Не потому, что боялся Волка, просто его дух витал далеко от располосованного тела и не спешил водворяться назад. Старший назиратель Церагат стоял около остановленного ворота и едва заметно качал головой, оглядывая развороченные, ощетинившиеся занозами дыры в бревне рычага. Только этого, мол, ко всем прочим заботам мне не хватало!..

Гвалиор оттолкнул какого-то зеваку-вольнонаёмного и спрыгнул вниз, в яму, как раз в тот момент, когда Церагат, кончив созерцать бревно, повернулся и кивнул на неподвижного венна, негромко приказав:

– Этого распять.

Волк сунул кнут за пояс и с видимым предвкушением изготовился было тащить Пса за ноги, но Гвалиор успел преградить ему путь:

– Погоди.

Молодой надсмотрщик зло оскалился, но он был рабом, а нардарец – свободным, и Волк был вынужден отступить.

Старший назиратель недовольно повернулся к ним.

– Что такое? Я приказал…

Гвалиор хмуро ответил:

– Эти двое спасли мне жизнь, Церагат. Я обязан им кое-чем. Один из них уже погиб. Не убивай хотя бы второго.

– Не ослышался ли я, парень? Ты просишь за раба, убившего одного из надсмотрщиков? Да ты знаешь хоть, что этот дикарь Линобату голову проломил?..

Люди, столпившиеся по краю ямы, недовольно загудели. Многих из них Гвалиор знал, кое-кого считал своими друзьями. По крайней мере с очередного заработка вместе грели душу за фляжкой вина… При мысли, что многие забудут теперь его имя, а на пирушку уже точно больше не позовут, к сердцу подступил холодок. Он напомнил себе: в Бездонный Колодец никто из этих друзей-собутыльников за ним почему-то не бросился. Полезли венн и аррант. «Да. Но они пеклись о тебе, как о родном, только потому, что за тебя живого им обещали свободу. И ты с ними давно расплатился. Сколько подкармливал…» Вслух он сказал:

– Венн оттолкнул меня, когда я должен был погибнуть под камнем. Помнишь, он со сломанными рёбрами назад вылез? Это тогда и произошло. А Линобат был таким же рабом, как и он. И надсмотрщиком – никудышным!

– А это имеет значение? – нехорошо сощурился Церагат. – Кто-то будет решать, плох надсмотрщик или хорош, и позволит рабам нападать? Уж не ты ли взялся об этом судить?

– Нет. Но Линобат остался должен мне двадцать лауров. Для меня это немалые деньги. Он выпросил их у меня почти год назад, поклявшись, что отдаст через три дня. А без венна я бы в Колодце… двадцать раз погиб. И если для тебя долг перед рабом так же ничтожен, как и данное ему слово, то я тебе вот что скажу. Я предлагаю КУПИТЬ у тебя его жизнь. Я дам за Линобата цену, которую ты назовёшь. И буду оплачивать содержание венна, пока он не поправится или не умрёт… – Второе было гораздо вероятнее. – Вычти эти деньги из моего заработка. Если не хватит, я буду работать в долг… Но не вели казнить его, Церагат. Эта казнь тебе только встанет в убыток.

Старший назиратель насмешливо подбоченился.

– Год работы бесплатно, Гвалиор. За всё про всё. Даже если твой венн сдохнет прямо здесь и сейчас. Ну как? Не велика цена? Целый год, а? За облезлого Пса-то? Идёт?..

Внутренне нардарец покачнулся и застонал. Но внешне ухитрился остаться невозмутимо спокойным. Когда-то более опытные надсмотрщики учили его оставлять смущение и страх при себе, ни в коем случае не показывая рабам: «Это звери, сынок… Чуть попяться – сожрут!» Кто мог знать, где и как пригодится усвоенная наука!

И Гвалиор сказал:

– Год жизни прочь, но без венна не было бы у меня и этого года. Так что – идёт, Церагат. Цена справедливая!

– Куплено, – кивнул Церагат. С края ямы в нардарца ударил оглушительный смех. Старший назиратель повелительно вскинул руку: – Венна не трогать!..

Волк очень неохотно спрятал кнут и с ворчанием подался прочь. Слово старшего назирателя на руднике было законом, против которого даже он, дерзкий, не решался идти.

Церагат подозвал работников и ткнул пальцем через плечо, указывая на медленно стынущие останки Тиргея:

– А эту падаль – в отвал.

Несчастный Тиргей всё-таки не ошибся в расчётах: наверху стояло действительно лето. В Самоцветные горы приходили караваны и привозили самых разных людей. Рабов и свободных…

Однажды в рудниках появились Ученики Близнецов. Им не было нужды пристраиваться к купеческим караванам. Жрецы располагали достаточными богатствами, чтобы снаряжать свои собственные. И даже более. Почти каждый год они выкупали на свободу сколько-то единоверцев.

Золотом или дорогими каменьями хозяев самоцветного прииска удивить было трудно, но Ученики привозили нечто гораздо более ценное. Невзрачные с виду, крохотные серенькие кристаллы. Знающие люди воскуряли их на особых жаровнях. Или растворяли в больших чашах вина – и на сутки-двое погружались в блаженство…

Слух о приезде жрецов мгновенно распространился по подземельям. Все, кто мог, кинулись расспрашивать почитателей Близнецов об их поклонении. Иные, не скупясь, учили друзей священным знакам своей веры и тому, как следовало отвечать на вопрос: «Почему, признавая Единого, мы молимся Близнецам?» Другие, наоборот, отмалчивались. Вдруг жрецы выкупят обманщиков, а истинно верующих освободить уже не смогут?..

Серый Пёс знать не знал о переполохе в пещерах. К вороту – их с Тиргеем вороту – давно приковали двух других бедолаг, чем-то провинившихся в общем забое. Они крутили тяжеленный рычаг, без конца переругиваясь: обоим казалось, будто напарник ленился и ловчил. Ворот отсчитывал десятки и сотни вращений, снова и снова проплывая над венном, но тот вряд ли видел его, даже когда открывал ненадолго глаза. Он зыбко плыл между жизнью и смертью, и надсмотрщик не знал, стоило ли тратить на него ежедневную чашку воды. Серый Пёс лежал запоротый по сути насмерть, вновь приняв наказание, которого не положено выдерживать человеку. Только рядом больше не было Мхабра, готового поделиться собственной жизнью. А год, откроенный у Гвалиора, исчислялся всего лишь деньгами. Их не перельёшь в жилы друга, не вдохнёшь в сердце, готовое замереть навсегда…

Жрец – сегван по имени Хономер – пришёл в сопровождении Волка, которому было поручено водить его по пещерам. Серый Пёс не сразу заметил их, потому что перед ним шествовали вереницы чёрно-багровых теней, торжественно низвергавшиеся в мерцающую чёрно-багровую бездну. Волк ткнул его черенком копья, и раб медленно повернул голову.

Все почему-то уверены, будто жрецы – это непременно седобородые старцы с глазами, в которых тлеет нездешнее пламя. Ну, с пламенем всё было в порядке, но Хономер оказался на удивление молод. Старше Серого Пса, но заметно моложе несчастного Тиргея, не достигшего аррантского возраста зрелости. Тем не менее двуцветное одеяние Ученика (половина алая, половина зелёная – в память о Путях божественных Братьев) отливало яркими красками: признак немалого сана. Он внимательно посмотрел на раба… Того ослепил близко поднесённый факел, и он устало опустил веки. Жрецу показалось, будто возле покрытого струпьями плеча шевельнулись лохмотья, и оттуда на миг выглянули два крохотных светящихся глаза. Впрочем, это, скорее всего, блеснули при огне осколки руды…