– Вот это называется «горный кот выходит из пещеры»… – негромко пояснял Мааюн. – А это – «трава шех встречает дуновение утреннего ветра»… А теперь «маленький камень на дне прозрачного озера»…

Мастерство Тхалета не подлежало никакому сомнению. Сперва Волкодав просто любовался отточенным боевым танцем, сидя в позе почтения. Потом испытал более сложное чувство и попробовал в нём разобраться, ибо оно беспокоило. В Беловодье он тоже встречал мастеров воинских искусств, да ещё каких. Но там, в мире, переросшем убийство человека человеком, эти искусства служили не отнятию жизни, а совершенствованию духа и тела. Оттого наставления учителей начинались всегда одинаково. Когда-то давно, объясняли они, ошибка в движении означала несомненную гибель. Вот и теперь попробуйте вообразить смертельную опасность и всё сделать так, как если бы от этого зависела ваша жизнь… Ученики пробовали представить. Иные с большей добросовестностью, иные с меньшей. И было замечено, что из тех, кто лучше других приучал себя собирать воедино разум и волю и устремлять их вперёд вместе с мечом, получались самые искусные зодчие, писцы, повара…

Но на их клинках не было крови.

А на кинжале Тхалета она была. И то, от чего в Беловодье у Волкодава ликовала душа, здесь, на этой полянке, показалось ему бездумным изяществом смертельно опасной ядовитой змеи. Которая не осознаёт ни собственного великолепия, ни того, что жуткое совершенство убийцы есть извращение самого понятия красоты.

И ещё…

Волкодав слишком хорошо помнил себя девятнадцатилетним. Только что вышедшим с каторги. Одержимым одной-единственной мыслью: постичь воинское мастерство и убить Людоеда. Тхалет был младше, но венну всё равно как будто поднесли зеркало. И то, что он усмотрел в этом зеркале, его ужаснуло.

Так вот, значит, каким меня время от времени видит Эврих. Вот, стало быть, почему разошлись наши дороги с Матерью Кендарат…

А ведь ему пытались это объяснить. Только он не понимал, о чём с ним говорят. Потребовалось увидеть мальчишку Тхалета, ещё не умевшего ничего, по праву положенного мужчине, кроме одного: убивать. Увидеть его и неожиданно сказать себе: я не хотел бы, чтобы мой младший брат был на него похож…

Младший брат Волкодава теперь, наверное, уже вновь родился в какой-то другой семье, потому что старший брат за него отомстил.

Йарра. Доверчивый и добрый Йарра, так славно рассуждавший о выборе. И сделавший его, когда начали издеваться над беззащитной Раг. Я не хочу, чтобы Йарра стал таким, как Тхалет. Я не хочу. Бог Грозы, если Ты ещё слышишь меня, сделай так, чтобы этого не случилось!… Что я должен совершить ради этого, Господь мой? Вразуми! И даже если ценой окажется жизнь, Господи, яви только волю Свою…

– «Орёл подставляет правое крыло солнцу»… – продолжал пояснять Мааюн. – «Горный луг дремлет под полуденным солнцем»… Э, чужестранный брат, да ты вроде совсем и не смотришь?

Ответить Волкодав не успел. Потому что как раз в это время над крышей дома вождя заревел рог. Рогу было много лет; прадеды нынешних шан-итигулов выковали его из гулкой меди почти сразу после возвращения из рабства. Низкий рёв, напомнивший Волкодаву осенние клики туров у него на родине, слышен был по всей Тлеющей Печи. В этот рог трубили очень редко. Только созывая народ на защиту деревни.

– Кворры! – зло сказал Мааюн. – Идут мстить за то, что наша мачеха им не досталась! Скоро мы станем топить их в смоляных озёрах на западном склоне, и они проклянут день и час, когда их глаза обратились в сторону её палатки!…

Волкодав промолчал.

– Аиии! – выкрикнул Тхалет. Кинжал взмыл с его ладони и, оставив в воздухе трепещущий малиновый след, без промаха поразил у края поляны засохшее деревце. Тхалет чуть ли не вприпрыжку помчался вынимать меткое лезвие. Мальчишка сиял: его в равной степени грело и удачное завершение вдохновенного танца, и то, что совсем скоро предстояла битва. Великая битва, совсем как те, о которых рассказывали старики. Когда кинжал встречается с живой плотью, это гораздо забавнее плясок просто так, с клинком, пронзающим пустоту. Ему было знакомо это ощущение, и он радовался, что вновь испытает его.

Когда Тхалет выдёргивал из мёртвого стволика свой кинжал, с веток осыпались листья, ещё вчера зеленевшие. Под корнями деревца зрела огненная яма. Так близко к селению земные нарывы доселе не подбирались. Если бы внимание Тхалета не было притуплено радостной близостью битвы, он наверняка удивился бы, а может, даже и испугался. Потому что все знали: под этим местом уже простиралась твердь скалы, державшей, как на ладони, людские жилища. Никаких провалов в подземный жар здесь случиться попросту не могло.

«Знаешь, почему Людоед держал меня в клетке?» – сказал Тилорн.

«Нет, – ответил Волкодав. Подумал и добавил: – Однажды я тебя спрашивал, но ты не захотел…»

«Я не то чтобы не захотел, – смутился мудрец. – Просто я очень долго избегал малейших намёков на причины своего плена, а ты тогда спросил меня… несколько неожиданно…»

Волкодав промолчал.

«Ты понимаешь, – продолжал Тилорн, – случай занёс меня во владения кунса как раз когда он начинал строить свой замок. Я посмотрел, как надрывались невольники, копавшие каменистую землю, и жалость подвигла меня совершить непоправимую глупость. Я обратился к Винитарию, представился чужеземным учёным и предложил ему некий состав… у нас он называется „порох“.

«То есть просто “пыль”?»

«Да. И теперь я полагаю – мои предки дали этому веществу столь скромное имя как раз оттого, что слишком хорошо знали его грозную силу. Точно так же, как если мы говорим просто “зверь”, мы подразумеваем…»

«Понятно».

«Это смесь селитры, серы и древесного угля, приготовленного из деревьев определённого возраста и породы… впрочем, не в подробностях суть… Порох обладает свойством стремительно сгорать, высвобождая раскалённый воздух, сметающий всё, что мешает его истечению. Вот почему при посредстве пороха можно ломать скалы и вздымать целые горы земли… Когда я сделал излишним непосильный труд рабов, Винитарий всячески обласкал меня и назначил главным строителем замка. Я радовался возможности применить свои знания и тому, с каким вниманием он всегда меня слушал. Я думал: вот ученик, на которого не жаль тратить силы и время. Но потом…»

«Потом он захотел, чтобы твой порох смёл для него вражеский тын».

«Откуда ты знаешь?…»

«Не знал. Догадался».

«Вот видишь. А я ни о чём не догадывался, пока не сделалось поздно. Когда же я спохватился и увидел, что могу породить завоевателя похуже Гурцата, которым у вас до сих пор пугают детей, я пытался бежать, но был схвачен. И тогда я вспомнил, что в нашем мире порох изобретали несколько раз: его изначальные творцы понимали, каких дел он может наделать в недостойных руках, и уничтожали все записи, дабы не отягощать свою совесть. Вот и я решил последовать их примеру и не допустить распространения зла… Даже если ценой окажется жизнь».

Волкодав молчал, прикидывая, как бы поступил в подобных обстоятельствах он сам. Вообразить оказалось непросто. Ему случалось сражаться за тех, кого он любил, кто был ему дорог. Но класть жизнь, чтобы чужие люди не убивали других, тоже совершенно чужих?…

«Мой мир слишком дорого заплатил за прекращение войн, – проговорил Тилорн. – У вас другая история. Но коль скоро я сделался её частью… Люди не должны убивать людей, друг мой. Я иначе не мог…»

Из деревни квар-итигулов в деревню шан-итигулов можно было попасть несколькими путями. Самый краткий, избранный в своё время беглецами, пролегал мимо Харан Киира, но сколько-нибудь многочисленное войско застряло бы там надолго: тропа изобиловала такими местами, где можно было пролезть только по одному, да и то – поддерживая друг дружку. Имелся и широкий путь, по которому мог пройти не то что вооружённый отряд, но даже и стадо овец. Это была дорога через Глорр-килм Айсах – Долину Звенящих ручьёв. Насколько Эврих понял из скупых объяснений горцев, приветливей и краше уголка не было во всём Заоблачном кряже. Арранту разъяснили также, почему благодатная долина оставалась незаселённой. Слишком, мол, просторное и открытое место, плохо подходящее для тех, кто всё время ждёт нападения. Потому-то квары и шаны предпочитали терпеть немалые трудности, отсиживаясь каждый в своём орлином гнезде: квары – борясь с постоянными камнепадами, шаны – медленно поджариваясь на горячем боку Тлеющей Печи. Вот если бы тот либо другой народ разом сделался многочисленней вдвое, а враждебное племя столь же внезапно куда-нибудь подевалось…