Мастер Улойхо тоже молчал некоторое время, глядя на него снизу вверх.

– Пойдём, – сказал он наконец. – Спросим её.

День понемногу клонился к вечеру, и чем ниже опускалось солнце, тем тише и пугливей становилась Виона. Волкодав уже не удивлялся перемене, происходившей с ней на закате, но привыкнуть не мог. По утрам жена ювелира была беспечной девочкой, щебетавшей, точно птичка на ветке. Сумерки превращали её в запуганное, загнанное существо, боящееся каждого шороха, каждой тени. В том, что страхи Вионы не были простой причудой, венн убедился в первый же вечер своей службы. Когда молодая мать вдруг хватает маленького сына из колыбельки и к полному ужасу нянек бросается с ним сама не понимая куда, но так, словно спасается от неминуемой смерти, – это кое-что значит. Тот раз он, конечно, сразу перехватил её, обнял и не отпускал, пока она не перестала судорожно всхлипывать, а глаза не обрели разумного выражения.

– Чего испугалась, девочка? – спросил он, надеясь узнать наконец истинную причину её боязни. Однако Виона только уткнулась носом ему в грудь и снова заплакала, пробормотав то, что он уже не раз от неё слышал:

– Я не знаю… Мне показалось…

Она окончательно успокоилась, только когда прибежал из мастерской не на шутку перепуганный муж, и телохранитель с рук на руки передал ему свою подопечную, зарёванную, дрожащую, но целую и невредимую.

Трудно охранять человека, который всё время ждёт удара, но не знает, с какой стороны нагрянет опасность. Волкодав прямо так и заявил своему нанимателю, силясь понять, кому могла перейти дорогу безобидная маленькая танцовщица. Мастер Улойхо в ответ рассказал, что Виона выросла в Богами забытой деревне на западе Мономатаны. Деревню смело жестокое немирье с соседями – обычное дело в бесконечной череде войн, происходивших между тамошними племенами. Девочка как-то спаслась во время набега и чуть не год прожила одна в горных лесах, боясь выходить к людям. Потом всё же решилась. И обрела приют в храме Богини Вездесущей, чьи жрецы оценили её красоту и стали обучать Виону молитвенным танцам своей веры. Так прошло ещё три года. Потом, перед самым посвящением в жрицы, Виона сбежала.

– Почему? – спросил Волкодав.

– Она случайно подслушала разговор посвящённых, – ответил мастер Улойхо. – И поняла, что служение будет слишком ужасно. Так она мне сказала.

Волкодав первым делом подумал о жрицах, представавших зримым воплощением Богинь во время «священных браков» Небесных Владычиц с паломниками и самим верховным жрецом. Бывали женщины, жарко мечтавшие о подобной судьбе. Бывали и иные.

Слова ювелира заставили венна вздрогнуть:

– Она должна была приходить к людям, на которых ей укажут жрецы высшего посвящения, и своими танцами разжигать в них любовную страсть. А потом избавлять их от бремени бытия.

Волкодав задумался, исподлобья глядя на мастера. Его подозрения были всего лишь предчувствием, но очень зловещим. Так в рудниках он порою чувствовал готовый разразиться обвал. И дважды выскакивал из-под удара неминуемой смерти, вытаскивая безногого напарника-халисунца. Позже Тилорн объяснил ему, в чём тут было дело. По его словам, тонкий слух венна улавливал начинающееся потрескивание породы, слишком слабое для разумного осознания, но уже способное разбудить неясное чувство тревоги. «А может, даже и не потрескивание, – добавил звёздный скиталец. – Вероятно, достаточно было простого напряжения горных слоёв… Наша наука полагает, что человек воспринимает мир гораздо тоньше, чем большинство привыкло считать. Надо только научиться слушать себя…»

Венн понял его так, что следовало уважать голос чуткого Пса, хранителя-предка, порою звучавший внутри. Этот голос его ещё никогда не обманывал.

– Было ли имя у Богини Вездесущей? – спросил он ювелира. – Как Её называли?

Мастер Улойхо покачал головой. Он видел, что странноватый венн не желал даром есть хлеб, и старался отвечать без утайки, ведь речь, в конце концов, шла о его любимой жене. Но утаивать и при всём желании было особенно нечего.

– Виона не говорит. Даже если сама знает…

Волкодав попытался зайти с другого конца:

– А как называли… тех, с кем враждовала Богиня? Тех, против которых посылали обученных жриц?

– Ну… – замялся горбун. – Как я понял, речь шла о самых обычных злодеях, заслуживших отмеренное им наказание. Только Виона… она… она не хотела отнимать ничью жизнь. Даже такую. Она видела гибель своей деревни и решила… не отнимать жизнь, а дарить. – Мастер смущённо улыбнулся. – Нарожать много детей… Она…

Волкодав подумал о том, как редко отражается на мужских лицах такая вот стыдливая нежность. Иногда ему доводилось с удивлением замечать её на рожах заскорузлых наёмников, когда перед отчаянным боем, уже покаявшись друг другу в затаённых грехах, они вспоминали, казалось бы, давно и прочно забытых жён и подруг. И всё-таки он перебил:

– Не называла ли Виона такого слова – Посягнувшие? Поднявшие Руку?…

Он стал повторять эти слова на всех известных ему языках.

– Да вроде… – пожал плечами Улойхо. – Вроде… было что-то, хотя я толком не помню…

Зловещее потрескивание, едва уловимое слухом, превратилось в грозный отчётливый рокот.

– Скажи мне ещё, – невольно подавшись вперёд, спросил Волкодав, – давно ли Виона стала бояться?

– Вот как родила… Три месяца получается.

– А когда она сбежала из храма? Год назад? Два, три?…

Мастер нахмурился, прикинул что-то в уме. Ему передалось беспокойство телохранителя, и он хотел ответить как можно точнее.

– Около двух с половиной лет, – проговорил он наконец. – Или немного побольше. Она, по-моему, сама толком не… Но почему ты спрашиваешь, Волкодав? Ты что-нибудь знаешь?…

Они беседовали в саду, и мастер заметил: в некоторый момент разговора венн нашёл взглядом Виону и более не спускал с неё глаз. Ни дать ни взять готовился в случае чего одним прыжком оказаться с ней рядом.

– Я не знаю, – сказал Волкодав. – Я ни в чём не уверен. Но лучше, чтобы твоя жена поменьше оставалась одна. Когда ляжет спать, пусть кто-нибудь бодрствует рядом… И чтобы никто чужой не приближался к ней без меня… человек, зверь или птица… даже если вдруг подарят котёнка… или чижа в клетке… не надо ей отдавать…

Было заметно, как перепугали Улойхо эти слова. Причуда недавней роженицы, которую друзья Кей-Сонмора объясняли ударившим в голову молоком, оборачивалась чем-то действительно страшным. Чем-то, вправду способным отнять у мастера едва обретённое счастье. Невыносимо было даже думать об этом. Лучше сразу умереть.

– Ещё, – продолжал венн. – Я больше не буду уходить по ночам.

Тут он почувствовал на своём запястье руку маленького ювелира. В тонких пальцах обнаружилась сила, неожиданно резкая и опасная.

– Волкодав!… – не отваживаясь говорить вслух, прошептал мастер. – Скажи наконец, кто угрожает Вионе?…

– Богиня Смерть, – сказал венн. – Если только не врут люди и сам я не ошибся, Та, Которой она не захотела служить, по-нашему зовётся Мораной Смертью. И Она придёт за Вионой на тысячный день после побега из храма.

Непосильная работа и голод быстро убивают в мужчинах плотскую тягу к женской красе, ставшей недосягаемой, как солнечный свет. Остаётся лишь глухая тоска, сходная с зудом и болью в некогда утраченных ногах калеки халисунца. Он-то, халисунец, и рассказывает напарнику-венну о храме, сокрытом от мира удушливой зеленью далёких южных лесов. Только в его повести грозную Богиню называют чуть иначе – Всеприсущей, а дом Её стоит не на западе Мономатаны, а в дебрях саккаремских болот.

«Этот храм выстроили арранты, – хрипло дыша, говорит халисунец. – У них всё не как у людей, у этих аррантов. Имя их Богини Любви никогда не произносится всуе, так Она велика и ужасна. Арранты называют Её Прекраснейшей или ещё Всеприсущей. Её служители собирают по всему свету смазливых девчонок… совсем молоденьких, таких, которые ещё и одёжек не пачкают…»