– Высоко ставит меня Ночной Конис, – проворчал он, обращаясь к старшему. – Двоих сразу прислал…

У него дома всегда полагали, что надо сперва сделать дело, а развлекаться – уже потом.

– Это ты сам много о себе понимаешь! – враждебно отрезал кондарец. И кивнул на младшего, сложением и возрастом напоминавшего Тормара: – Драться будет он! А я – смотреть, чтобы по чести!…

Волкодав понял это так, что подробности изгнания Тормара достигли внимательных ушей и бить его на всякий случай пришли всё-таки двое. Только не хотят впрямую о том говорить. Он улыбнулся, показывая выбитый зуб:

– Ну так что? Долго разговоры разговаривать будем?…

Рассерженный кондарец повернулся к нему и сцапал одной рукой за грудки, отводя кулак для удара. Но не ударил. Что-то подхватило его под локоть, и миг спустя он с изумлением обнаружил, что стоит постыдно скрючившись и упирается носом в собственное колено. Которое, кстати, мешает согнуться ещё ниже и уберечь левую руку, готовую вот-вот затрещать.

Пока он соображал, что такое случилось и как с этим быть, Волкодав выпустил его и насмешливо проговорил:

– Ты ведь драться, по-моему, не собирался.

Кондарец ещё не успел толком разогнуться, когда его младший приятель прыгнул к венну без предупреждения, взвившись с места, как кот. Он, наверное, полагал, что преимущество нового охранника состояло в быстроте. Он ведь не слыхал вразумлений Матери Кендарат: Напавший на мастера кан-киро проигрывает не потому, что напал медленно или неудачно. Просто потому, что напал…

Волкодав себя мастером не числил. И с некоторых пор вообще сомневался, позволено ли было ему прибегать к светлому искусству, дарованному людям во имя Любви. Тем не менее, с рукой Сонморова парня, метко выстрелившей венну в живот, произошло неведомо что. Каким образом возможно заломить кисть, сжатую в увесистую кувалду, осталось совершенно неясным. Однако венн совладал. Прыгнувший кот оказался пойман за хвост. Вынужденный спасать руку, молодой нарлак опрокинулся навзничь и, крутанувшись по полу, как выскользнувший из ладони веник, закатился под ближний стол, прямо под ноги усмарю. Пинать его не стали – всё же Сонморов человек! – но встретили хохотом.

Разбуженный Мыш поднял голову, огляделся по сторонам, сладко зевнул и опять спрятал мордочку в крылья.

Старший, покинутый Волкодавом разминать локоть, забыл про собственные болячки и подскочил к обидчику сзади, желая сгрести за шею.

В честном споре вышибал так поступать не годилось.

– Сзади, венн! – закричало сразу несколько голосов. – Оглянись!…

Среди тех, кто пожелал предупредить его, была и Поющий Цветок. Волкодав не стал оборачиваться. Зачем? Намерения противника, оставшегося за спиной, были бледными сполохами красноватого пламени: и не глядя ясно, что затевает. Венн качнулся вперёд, чтобы кондарцу пришлось тянуться за ним, а потом вскинул руки и неожиданно осел на колени. Почти тотчас вновь грянул хохот, да такой, что со стенных полиц хлопьями посыпалась сажа. Ибо старший, принуждённый к неловкому прыжку, врезался в младшего, как раз встававшего с пола. И, конечно, унёс его обратно под стол.

– А ещё говорил, драться не собираешься, – покачал головой венн. – У твоего Сонмора все люди такие лживые?…

Старший, чернея, опустил руку к поясным ножнам. Волкодав следил за ним с очень неприятной усмешкой.

Стоум, вернувшийся за стойку, попятился как можно дальше:

– Любезные мои, любезные, только крови не надо… Только крови не надо, прошу вас!…

– Не будет никакой крови, – пристально глядя на парня, пообещал Волкодав.

Тут вскочил на ноги младший, и они ринулись в битву уже вдвоём. Действовали ребята, ничего не скажешь, согласно. Волкодав отступил чуть в сторону и ещё раз призвал к ним милосердие Богини Кан. То есть вмазал крепких ребят друг в дружку и в пол. А потом быстро присел между их головами, держа перепутанные руки и не давая ни приподняться, ни отползти. Старший ещё держал нож, но пальцы вывернутой кисти не смогли воспротивиться. Волкодаву даже не потребовалось разжимать их: раскрылись сами. Он просто вынул из ладони красивый резной черенок.

– Таких вышибал вроде вас, – буркнул он, – грех в приличном месте держать. Которые чуть что на смирных людей ножи достают…

Эврих поднял голову от листа, на котором выводил письмо, и смотрел на Гарахара с плохо скрываемым нетерпением. Наёмник до того увлёкся схваткой, что остановился на полуслове и, кажется, забыл, о чём вообще шла речь. Поющий Цветок на ухо пересказывала мономатанцу происходившее перед стойкой. Слепой Убийца одобрительно кивал головой. Было слышно, как люди, толпившиеся на улице, требовали новостей у тех, кто сумел всунуть голову в дверь или в окошко. Народ за ближними столами одобрительно гудел, по полу разом прокатилось несколько мелких монет. Не грех и отблагодарить за потеху. Йарра мигом подобрал монетки и припрятал для венна.

Волкодав тем временем поворачивал и рассматривал отобранный нож. Нож был самый настоящий боевой, в добрых полторы пяди длиною. Такое оружие пускать в ход, споря из-за места в трактире, – самое распоследнее дело. Волкодав посчитал, что безнаказанно спускать подобное не годилось, и хотел уже велеть молодцам расстёгивать пояса, принимая великое посрамление, – но тут Эврихов сегван неожиданно возмутился:

– Да обман это всё! Я обоих в драке видал!… Этих запросто не сшибёшь!…

К нему обернулись, и он с горячностью продолжал:

– Вот так они и заставляют всё больше платить! Только вид делают, что будто кулаками машут, а сами сговорятся и…

Это было уже прямое оскорбление, равно задевавшее и венна, и его супротивников. Первым побуждением Волкодава было предложить сегвану выйти к стойке и подтвердить сказанное делом, как надлежит воину и мужчине. Однако плох вышибала, затевающий свары с гостями. Да и негоже ввязываться в новое дело, не довершив начатого.

– Сымайте-ка пояса, – сказал он, выпуская Сонморовых громил, ёрзавших и кряхтевших на усыпанном соломой полу. Те сразу вскочили. Обоих трясло от ярости и унижения, но делать было нечего. Пришлось расстёгивать блестящие пряжки и бросать ремни с ножнами под ноги победителю. Сами потеряли достоинство, сами превратили обычную схватку охранников в настоящую драку. Не на кого пенять.

Венн тем временем соображал, как быть с сегваном, но тут ему на выручку пришёл близорукий красильщик.

– Я слышал, – проговорил он, обращаясь к наёмнику, – у двери трактира может встать любой человек, который того пожелает и сумеет своё желание отстоять. Вот ты кричишь, венн с кем-то сговаривался. Может, тебе на его место охота?

– Или сядь и не возводи напраслину ни на него, ни на великого Сонмора, – добавил усмарь.

Побеждённые, злобно проталкивавшиеся к дверям, остановились послушать. Не убегать же, когда речь заходит о чести вождя.

Гарахар посмотрел на арранта, на неоконченное письмо…

– Я тебя подожду, господин мой, – с улыбкой сказал ему Эврих. – Поразмыслю покуда, как лучше изложить твоё дело…

Пришлось наёмнику перелезать через скамью и идти к стойке. Волкодав бросил за неё отвоёванные пояса и выпрямился навстречу. Меч у сегвана был, конечно, завязан, но молодцы вроде него очень не любят ходить с пустыми руками. Сам привык людей обижать, вот ему и мерещится – сейчас нападут. Волкодав, раздосадованный, что не справился с мономатанцем, живо обшарил его глазами с головы до ног. Намётанный взгляд вмиг отметил высокие, под самое колено, сапоги и чуть-чуть оттопыренное правое голенище. Что у него там? Дубинка?…

Сегван нагнулся, не спуская с него глаз, и вправду сунул пальцы внутрь сапога. Как и ожидал венн, это оказалась дубинка. Не очень длинная, гладкая, утолщённая кверху, с круглой шишечкой на рукояти, чтобы в драке не выскальзывала из вспотевшей ладони. Подобное оружие в Кондаре почему-то не запрещали носить при себе. Меч завязывай и на луке чтобы никакой тетивы, а дубинку – пожалуйста. Видно, тех, от кого зависел запрет, ни разу такой штуковиной по головкам не гладили. А трудное это дело, наверное, составить об оружии толковый закон. С одной стороны, в самом деле незачем вроде расхаживать по городским улицам с копьями и мечами. С другой стороны, этак можно дойти до того, чтобы на всякий случай руки вязать. Ибо руки, если поразмыслить, сами по себе оружие хоть куда…