– Выкупайся, если хочешь, – предложил он Ниилит. – Я постерегу.

Там, куда упал хлеб, гулко плеснула крупная рыбина. И опять всё стало тихо. Жившие в озере приняли подношение и пообещали не пугать Ниилит.

– Спасибо, господин, – тихо поблагодарила она и ушла за куст раздеваться. Волкодав сел спиной к озеру, обхватил руками колени и уставился в сгущавшуюся темноту.

Око Богов видело, Боги знают: он радовался, как последний щенок, тому, что уцелел… тому, что оказался вдруг не один…

Ниилит плескалась в озере у него за спиной. Она плавала, точно лягушонок, и ничуть не боялась тёмной воды с её холодными ключами и всякими тварями, живущими в глубине. И в особенности когда он, Волкодав, стерёг на берегу.

Тёплый тихий вечер был очень хорош, и обозники допоздна засиделись возле костра. Порывшись в своих пожитках, Авдика вытащил арфу – пустотелый деревянный короб с деревянными же рогами, сомкнутыми в кольцо. Оказывается, молодой сегван неплохо управлялся с пятью струнами и к тому же знал уйму песен, от героических до смешных и непристойных. Пели почти все, не исключая самого Фителы, и даже Волкодаву временами хотелось присоединиться. Он с некоторым удивлением осознал и это желание, и собственную нерешительность. Он не умел веселиться.

жалостно выводил Авдика вельхскую балладу времён Последней войны.

Помимо собственной воли Волкодав начал вспоминать песни, которые удивили бы походников, но на ум упрямо лезла всего одна. Её сложили рабы в Самоцветных горах, и называлась она Песней Отчаяния.

У каторжников, годами работавших под землёй, никаких струн не было и в помине. Но струнам полагалось быть, и притом золотым, а иначе и петь незачем.

Венн произносил про себя старинные слова, послужившие отходной молитвой сотням людей. В Самоцветных горах живые обитали в могиле, а мёртвые, наоборот, уходили на свет. Только мёртвые. И он, Волкодав. Единственный. Чёрный мрак штолен и косматое сизое солнце, повисшее перед самым входом в пещеру…

Он вырвался, но от себя ведь не уйдёшь. У того, кто семь лет пел Песнь Отчаяния и Песнь Смерти, душа смерзается ледяным комом. Может, бывают среди людей и такие, кто даже оттуда сумел бы вынести в сердце радость и доброту. Но к Волкодаву это не относилось. Ещё четыре года после тех семи он сам истреблял в себе человека. Он должен был стать воином. Убить Людоеда. И умереть. Всё. Сколько ни вразумляла, сколько ни отогревала его Мать Кендарат, ничего у неё так и не получилось. Теперь… А теперь, наверное, было слишком поздно.

Его очередь нести стражу наступала после полуночи, когда всего больше хочется спать. Волкодав не ложился. Весенняя ночь была прозрачна и светла для его глаз, привыкших к подземному мраку. Сначала он как следует освоился с луком, оттянув тетиву до правого уха сперва четырьмя пальцами, затем тремя и наконец двумя. Лук, сработанный из берёзы, можжевельника и лосиных жил, был отменно силён. Его рога так и выгибались вперёд, если снять тетиву. Волкодав поставил на травяном взгорке несколько прутьев и хорошенько пристрелял лук. Теперь, случись бой, на него и впрямь можно будет положиться. Спрятав лук, он занялся топором – тем, у которого было короткое топорище. Когда, подброшенный, он начал уверенно возвращаться рукоятью в ладонь, Волкодав несколько раз метнул его в обрубки прутьев, торчавшие из травы. Авдика долго следил за ним, приподнявшись на локте. Волкодаву было всё равно.

Он не слишком удивился, увидев своим напарником Аптахара. Ясное дело, у Фителы не было никаких оснований вот так прямо сразу доверять новому, только сегодня нанятому охраннику. Да ещё венну. С веннами сегваны ладили далеко не всегда.

– Не люблю вашего племени! – ворчливо заявил ему Аптахар. – Вы, венны, мне должок задолжали!

Волкодав усмехнулся про себя. У него дома считали верхом неприличия усомниться в человеке, с которым случилось разделить кров и еду. Хлеб свят. Вкусившие от одного хлеба – родня. Чем иногда кончалась такая доверчивость, Волкодав тоже отлично знал. Он не собирался рассказывать Аптахару о том, как сам когда-то относился к сегванам.

– Ну и девка у тебя, – обойдя с ним несколько раз кругом телег, проговорил Аптахар. – Хороша!

– Может, и хороша, – сказал Волкодав.

– Что-то я не видел, чтобы ты с ней миловался, – продолжал Аптахар. – Слушай, венн, а не уступишь для сына? Глянулась моему Авдике, прямо сил нет. Уж мы бы тебя не обидели. Два коня серебром. Идёт?

– Она не рабыня, чтобы я её продавал, а ты покупал, – спокойно сказал Волкодав. – Она сама знает, с кем ей миловаться. – Он не стал упоминать об очень нехорошей смерти человека, посягнувшего на Ниилит. – Твой сын будет славным воином, – добавил он, подумав. – Он попросил меня объяснить приём, которым я его повалил.

Аптахар не без гордости разгладил пальцем усы.

– Вот он тебя им и скрутит, когда станете бодаться из-за девчонки.

– Быть может, – сказал Волкодав, – после этого он попросит меня объяснить ему ещё какой-нибудь приём.

Аптахар сначала нахмурился, потом собрался захохотать, но вовремя сообразил, что переполошит весь отряд, и ограничился широченной улыбкой и добродушным тычком, пришедшимся Волкодаву как раз в незажившие рёбра.

Когда Аптахар разбудил двоих на смену, Волкодав к своему пологу не пошёл. Он улёгся возле потухшего костра, прижался больным боком к земле и закрыл глаза. Он уже засыпал, когда его плечо тронула маленькая рука. Ниилит стояла подле него на коленях.

– Господин, – прошептала она. – Пойдём, господин!

Волкодав молча смотрел на неё и не шевелился. Ниилит потянула его за руку:

– Тилорн очень просит, чтобы ты простил его, господин…

У меня тоже имя есть, подумал Волкодав. Вслух же сказал:

– Я не знаю, о каком Тилорне ты говоришь.

Ниилит всхлипнула, прижалась лицом к его ладони и принялась твердить, дрожа и задыхаясь от слёз:

– Господин… нам холодно без тебя, господин…

Пришлось-таки Волкодаву подняться и, превозмогая себя, пойти с ней. Хорошо хоть, у Тилорна хватило ума больше не заговаривать с ним. Наверное, понял, что уже всё сказал. Он лишь тоскливо вздохнул, когда Волкодав забрался на своё место и повернулся к нему спиной, постаравшись не прикоснуться ни плечом, ни коленом.

Розовый отблеск зари медленно полз по северному краю небес. Нелетучий Мыш сидел на телеге, на самом верхнем тюке. Раскрывая крылья, он поворачивался туда-сюда и негромко щебетал, а потом настораживал уши – не послышится ли ответ. Он знал, что неподалёку в лесу гнездились его сородичи, и неуверенно ждал – не слетит ли подруга?..

Утром Волкодав подошёл к Аптахару, неся Нелетучего Мыша на запястье.

– В чём дело? – сердито буркнул Аптахар. Близко знавшие его шутили, что по утрам к нему лучше не обращаться: Аптахар, мол, гуляет всю ночь, зато потом просыпается к полудню.

– Он беспокоится, – сказал Волкодав. Действительно, чёрный зверёк непоседливо переступал по руке, озирался по сторонам и то и дело шипел, разворачивая крылья.