Что бы там ни плёл этот Салегрин Достопочтенный, крылатых людей всё-таки не бывает…

Когда Волкодав пришёл в себя, первым звуком, достучавшимся до его слуха, был жалкий стонущий плач. Мыш?… Нет, не Мыш. Что-то твёрдое упиралось в левый висок, и там свила гнездо грызущая боль. Волкодав слегка отстранил голову, потом открыл глаза. Он увидел над собой острое каменное ребро, украшенное длинной полосой крови. И понял, что Незваная Гостья в который раз с ним разминулась, промазав на полноготка. Волкодав приподнялся на локтях и посмотрел в ту сторону, откуда слышался плач.

Эврих сидел на земле, прислонившись спиной к откосу, и баюкал на руках существо, спасённое благодаря чуду Богов и вмешательству Волкодава. Молодой аррант повернул голову и посмотрел на венна с выражением потустороннего ужаса. Увидел, что Волкодав зашевелился, и ужас в глазах сменился неописуемым облегчением. Волкодав поднялся и подошёл, осторожно ощупывая рассечённый висок и пытаясь пристроить на место лоскут кожи с волосами, содранный о камень.

Та, что лежала на коленях у Эвриха, на первый взгляд казалась девочкой-подростком. Изящное, хрупкое тело, по-птичьи лёгкое в кости. Изодранная одежда и кровавые синяки, уродовавшие почти обнажённую плоть…

И ведь, наверное, ещё жило и сыто радовалось собственной силе похотливое животное, по недосмотру Богов именовавшееся человеком. Мужчиной…

Эврих, кажется, успел убедить несчастную прыгунью, что она наконец попала к друзьям. Она не пыталась высвободиться из его рук. Наоборот, хваталась слабыми, совсем детскими пальцами за полотняный рукав и, надрываясь беспомощным плачем, что-то лопотала на странном свистящем наречии. Если этот посвист и щёлканье вообще можно было назвать речью. Эвриху не удавалось разобрать ни единого знакомого слова.

– Я обращался к ней на всех языках, которые знаю, – тихо пожаловался он Волкодаву. – Не понимает, хоть тресни. Только свиристит, как синица.

Венн, не отвечая, опустился рядом на колени. Взял девушку за руку, зажмурился… И, к полному изумлению Эвриха, принялся посвистывать и цокать, совсем как она.

Ещё одно чудо состояло в том, что девушка встрепенулась, с трудом приоткрыла заплывшие кровоподтёками глаза и начала отвечать. Она давилась слезами и дрожала в жестоком ознобе. Эврих запоздало расстегнул на себе пряжку, стащил тёплый плащ и закутал её. Он посматривал на Волкодава, и то, что он видел, пугало его всё больше. Обычно лицо у венна было не выразительнее соснового пня. Когда на подобном лице вдруг проявляется хладнокровная неотвратимость убийства, это кое-что значит.

– Она вилла, – выпустив руки девушки, сказал наконец Волкодав. – Из племени Детей Утреннего Тумана.

Эврих молча кивнул, сдерживая не к месту пробудившееся любопытство. Виллы!… Именно так назывался мифический крылатый народ, о котором упоминал в своей книге добродетельный учёный предшественник. При других обстоятельствах аррант непременно пустился бы в расспросы и, пожалуй, составил бы неплохую главу в свои «Дополнения»… Но не теперь.

– Помнишь наёмников, – про них мальчишка Браноха всё говорил?… – продолжал венн. – Так вот, она увидела их нынче утром, когда возвращалась после ночного дождя. Это был её первый дождь. Люди шли без дороги, она спустилась узнать, не заблудились ли, не терпят ли какого несчастья. Они подстрелили её симурана…

Волкодав скрипнул зубами и замолчал. В том, что произошло дальше, никакого сомнения быть не могло.

– Плохо дело! – сказал он затем.

Эврих с бесконечным участием гладил ладонью грязный колтун, в который чья-то жестокая воля превратила некогда роскошные светлые пряди. Он вздохнул и хмуро согласился:

– Чего уж хорошего.

– Сюда летит её племя, – сказал Волкодав.

Эврих поспешно завертел головой… И глазам его предстало великолепное зрелище, любоваться которым доводилось не всякому земному владыке. Из-за высокого каменного гольца – родного брата Туманной Скалы, украшенного белой бармицей снежника, – один за другим выплывали в небо могучие крылатые звери. Легендарные симураны были гораздо крупнее орлов, даже крупнее знаменитых саккаремских беркутов, с которыми тамошние охотники травят волков. Издали небесные летуны напоминали больших поджарых собак, снабжённых от Божьих щедрот ещё и широченными перепончатыми крыльями. У каждого на спине, касаясь коленями перепонок, сидел всадник.

Волкодав встал с земли и приветственно поднял правую руку. Мыш повис в воздухе у него над головой.

Симураны быстро снижались, и скоро стало заметно, что всадники были так же хрупки и невелики ростом, как и девушка, лежавшая под мягким шерстяным плащом.

Честно молвить, у Эвриха ёкнуло сердце, когда передний симуран, буровато-чёрный вожак, погнал крыльями вихрь, величественно опускаясь на каменную площадку. Мыш поспешно вцепился в плечо Волкодаву: маленького зверька едва не унесло прочь. Со спины симурана соскочил поджарый, крепкий седовласый мужчина. Гордое лицо, властная осанка – вождь! И кому какое дело, что ростом этот вождь был Волкодаву до середины груди. Венн поклонился ему, как младший старшему. И просвистел нечто, по мнению Эвриха, весьма отдалённо напоминавшее связную речь.

Другие симураны касались цепкими когтями угловатых камней. С мохнатых спин скатывались маленькие наездники, все – мужчины, – и спешили к арранту и его подопечной. Первым подбежал коренастый светловолосый крепыш в лёгкой шубке из пушистого, точно перья, белого меха. Если Эврих ещё не ослеп, он приходился девчонке родным отцом. С ним подоспел рыжий парнишка, вооружённый небольшим самострелом, приспособленным в чехле за спиной. Брат? Жених?… Парень плакал, даже не пытаясь скрыть слёзы ярости и отчаяния.

Вождь поклонился Волкодаву, как равный равному. И вдруг вполне прилично выговорил по-веннски:

– Дети Утреннего Тумана рады приветствовать Брата Крылатых, идущего под сенью наших небес.

Нет такого народа, у которого не считалось бы вежливым в присутствии гостя разговаривать на его языке. И радостно приветствовать его, каким бы чудовищным ни было горе, совпавшее с его появлением.

Много позже Эврих замучит Волкодава вопросами, откуда мог впервые встреченный виллинский вождь знать его самого и разуметь речь его племени. И венн неохотно расскажет ему, что когда-то имел дело с виллами Самоцветных гор. И постиг там их язык, а они – его. А то, что знал хоть кто-то из вилл, рано или поздно становилось достоянием всех.

– Мы почувствовали, что наша сестра попала в беду, и поспешили на поиски, – продолжал вождь. – Мы были рядом, но она ослабела и лишилась симурана. Ты помог ей позвать нас. Спасибо тебе.

– Она напоролась на выродков, не заслуживших называться людьми, – сказал Волкодав. – Я не успел защитить её, Отец Мужей.

– Там, откуда они пришли, отныне будут только суховеи и град!… – давясь болью и бешенством, выкрикнул рыжеволосый. Сдёрнул со спины самострел и потряс им над головой: – И ни один из Бескрылых более не переступит границ нашей земли!…

– А залогом тому, – со смертельным спокойствием поддержал парня светлобородый отец, – станут шкуры злодеев, подвешенные у входов на тропы. Я рад буду погибнуть, чтобы совершить эту месть… Поторопимся! Они не успели уйти далеко!

Виллины одобрительно засвистели. Взволнованные симураны били крыльями, издавая отрывистый лающий клёкот.

Вождь молчал, поглядывая то на разгневанных братьев, то на изувеченную сестру. Тому, кого по достоинству называют Отцом Мужей, всегда бывает нелегко принять страшное решение о мести и кровавой вражде.

– Государь мой, – тихо сказал Волкодав. Оказывается, он успел вытащить из поясного кармашка короткозубый костяной гребешок и теперь не спеша распускал ремешки, стягивавшие его косы. – Государь, – повторил Волкодав. – У порога твоих гор живут добрые люди, никоим образом не повинные в случившемся непотребстве. Скажу тебе даже так, Отец Мужей: сольвенны и сегваны, чтящие Правду, рады были бы сами переловить мерзких насильников и совершить над ними справедливость!