Я помнил тот праздничный вечер, когда фонари светили разными цветами, словно из диско-шара, когда вся мафиозная знать вырядилась словно на благотворительный ужин, когда и я был одет в черный фрак. Черным, как мое состояние на то время. День моей свадьбы.
Когда Моретти предстала в вечернем платье с пышными юбками, мое сердце издало лишь один глухой удар, выбивая из легких весь воздух. Наваждение стало моим путеводителем. Я больше не видел никого. На автомате учтиво принимал поздравления, соглашался со всеми репликами отца, а глазами искал только её. Я смотрел на аккуратное лицо, покрытое тонной косметики и думал о том, какой она прекрасной была бы естественной. В домашней пижаме, с пучком на голове и совсем без макияжа. Она была такой утонченной, передвигалась, словно плыла по залу, улыбалась, озаряя и освещая своей улыбкой всех гостей. Она улыбалась, но глаза бегали от гостя к гостю, словно ей было неуютно. Она хотела сбежать, и, клянусь, если бы не мое положение, я бы украл её в тот же вечер.
Я не помнил, как, будучи уже изрядно пьяным, я шел за ней по приглушенному светом коридору. Я был гребаным сталкером, извращенцем, чувствуя влечение к семнадцатилетней девушке. Когда музыка совсем стихла, я пригвоздил её к стене и утонул в аромате её цветочного парфюма. Мое наваждение взяло вверх, и я украл поцелуй, чувствуя, как, она издала удивленный вздох, отвечала на него, и мне так хотелось зайти дальше. Меня отрезвил её всхлип, и тут я услышал тихие мольбы. Андреа, эта маленькая невинная девочка, умоляла меня остановится. Ей было страшно, и причиной этого страха был я. Хуже, чем тогда, я больше никогда себя не чувствовал. Я был ничтожеством, зверем в её глазах.
Со временем я поостыл. Нацепил на свое лицо привычную маску безразличия, хотя все ещё ощущал внутри меня агонию. Я был злым человеком, и решил дальше продолжать играть эту роль. Но она мне все больше нравилась, и мне нравилось выводить её на эмоции. Она часто прикрывалась безразличием, как я, или излишней радостью и покорностью, когда я знал, что настоящая Андреа не послушная овечка, а маленький волчонок. Волчонок, который был готов вырвать из чужих рук свое счастье, но стоило только кому заметить это, она убегала, прячась от глаз злых людей. Руша её равновесие, я знал, что разбиваю ей раз за разом сердце. Хотя на тот момент я ошибался, ведь вместо пожара в глазах, я встречал лишь сухую рыхлую землю.
Лиз была покорной и счастливой женщиной, ведь деля с ней постель, я пытался забыть образ Андреа. Я тратил всю накопившуюся энергию на нее, хотя всегда в голове представлял гребаную Моретти.. Это было неправильно. Я еще больше злился, и еще больше выплескивал свою дурь. Я заставлял свою никчемную жену молчать, чтобы не рассеять лицо моего наваждения в голове, никогда не открывал глаза. Злость, желание и чувство отчаяния копились во мне, и я не знал, как с этим справится.
Все изменилось в день свадьбы Андреа и Стефано. Тогда я был мрачнее тучи, чувствуя, как мое сердце разрывается от еще большей безысходности. Чувство собственности и влечение заставляли меня думать, что я полный идиот. Мысль, что это игра в одни ворота, разрушилась, когда её взгляд, полный нежности и неверия прошелся по мне, и встретился с моим колючим взглядом. Ей богу, я уверен, что именно эти карие глаза заставили колючие розы в моей душе расцвести. Её маленькие ручки приняли конверт, прижимая к своей груди. Я мечтал оказаться на месте этого конверта. Всего какие-то секунды перевернули мой мир, распаляя все больше и больше желание осчастливить её. Наверное, именно в этот момент я осознал, что хочу её для себя не в качестве любовницы, а в качестве подруги, невесты, жены. Только теперь она была женой моего брата.
Я любил её, наблюдая за ней со стороны. Любовался улыбкой, при появлении которой, на щеке образовывалась маленькая ямочка. Я много раз задерживал взгляд на этой чертовой улыбке. Злился, когда она улыбалась моему брату, потому что хотел, чтобы она принадлежала только мне. Я пытался сделать её счастливой незаметно, хотя и знал, как это непросто.
Я ломал себя. Луиджи Россини не мог принести людям радость. Мои вечные друзья – боль и кровь, страх в глазах врагов и случайных очевидцев. Несмотря на мое желание, я не справлялся. Отец с каждым днем становился все злее, выпуская свой пар на девушке. Я одновременно чувствовал себя последним трусом и восхищался её стойкостью. Она была в разы храбрее меня. И несмотря на всю боль, она прижилась в нашем мире. Её взгляд продолжал оставаться равнодушным, пока она не находила меня. Стоило мне улыбнуться, как её чувственные губы отзывались в ответ. В душе в такие моменты теплилась надежда, что наши чувства взаимны. И в такие моменты я не мог понять очевидного: мой брат и мое маленькое наваждение никогда не любили друг друга.
Находясь вдали от Андреа, я снова приходил в себя. Голова начинала мыслить трезво, сердце превращалось в камень, как и было до момента нашей встречи в чертовом клубе «Росси». Дела шли в гору, и я все больше начинал убеждать себя в том, что здесь нет никакой любви. Просто неисполненное желание сделать её своей. Но чем дольше я не видел эту маленькую занозу, тем больше я о ней думал. Мысли душили меня. Где она? Как она? Любит ли её Стефано? Улыбается ли она ему наедине и целует ли с нежностью? Стоило только мне подумать о том, что происходило в их доме, челюсть сжималась, голова становилась надувным шаром, а в груди болело, словно мне воткнули нож. Я растирал грудь, глупо надеясь, что это поможет унять боль. Только под предлогом работы прилетев в Нью-Йорк и сидя напротив доброй улыбчивой девушки, я осознал, что эти мысли были вызваны неприятным чувством – тоской.
В какой-то момент я заметил, что пока не был рядом с ней, упустил тот момент, когда из маленького запуганного волчонка, девушка превратилась в волчицу. Теперь она не бежала от опасности, а зубами пыталась вырвать свое счастье. Её слова стали резче, грубее, движения рваными, но только глаза все еще смотрели на мир с легкой надеждой. Она ощетинилась, и это вызвало во мне волну гнева. Стефано, очевидно, не мог позаботиться о ней достойно. Она была осторожной, ожидая от всех опасности. Только расслабившись, Андреа сняла с себя шкуру злого волка, представ передо мной настоящей. Я знал, что только со мной она была такой. Храброй и доброй, наивной и по-детски любознательной, болтливой, но при этом будучи внимательным слушателем. Она была уважительной девушкой. И это не могло не восхищать.
Теперь уже Россини улыбалась, сидя за кухонным столом, и рассказывала о днях, проведенных в стенах института. Она говорила-говорила, а я слушал, временами выпуская наружу легкую улыбку. Я любил её голос. Тихий с легкой хрипотцой, который становился громким и звонким, когда история становилась более эмоциональной. Мне нравился её звонкий смех, который заставлял смеяться и окружающих.
Вернувшись, я узнал от Леонардо, что её верная подруга Моника закончила медицинский и говорится переехать в другой город для отработки. Парень был вне себя от горя, отчаявшись не видеть свою девушку несколько лет, ведь он прекрасно знал, что мои силовики перемещаются по стране только со мной. На тот момент мой предыдущий врач получил пулевое ранение в голову от одного из наших врагов.
Это случилось в момент нападения итальянской банды, юных самородков, на наш порт. Ребята были молодыми, и кровь бурлила в их жилах. Я отправил Роберта одного для оказания помощи, а сам оправился чуть позже в след за ним. По прибытии я увидел раненных и мертвых своих людей, в числе которых был и Роб. Животная натура взяла вверх. Я нашел эту небольшую банду, удивляясь, как мои профессионалы не смогли дать отпор, хотя просто знал, что ребята просто использовали эффект неожиданности. Тогда я перерезал всех. Мои силовики поймали итальянцев, привезли в штаб, и тогда я совершил возмездие. Как бы странно это не звучало, но такие вещи вызывали во мне волну облегчения.
После случившегося я предложил Монике работу, и та охотно согласилась. Она была рада, ведь её молодой человек будет рядом, и её подруга, которая сейчас находилась вдали, вскоре тоже будет работать с ней рука об руку. А я был рад, потому что стал снова тенью Андреа. Я слышал разговоры Моники и Андреа, наслаждался её голосом и, тем самым, справлялся с тоской.
