На самом деле, страшнее боли – ожидание. Так всегда. Уже началось бы, что ли. Пытки, значит пытки.

Однако, узнать степень крепости своего духа мне не пришлось. К счастью, наверное. Не знаю, как потом жить в случае, если этой крепостью и не пахло бы.

Дверь помещения, где мы находились, а это была какая-то комната с голыми стенами и полом, застланым соломой, распахнулась, чуть не слетев с петель, а затем наша компания стала больше на одного человека.

– Генрих Эдуардович… Вот это внезапный поворот. – Не удержался, высказался вслух. Потому как реально офигел от того, что это и вправду был Мацкевич собственной персоной. Увидеть его я ожидал в самую последнюю очередь.

Тот же, пробежав по мне жадным, оценивающим взглядом, похоже, примерялся, как сильно покалечили Иваныча, сразу метнулся к Фрицу и быстро залопотал что-то на немецком языке. Мой здоровый относительно вид, не смотря на синяки и сломанную челюсть, Генриха явно успокоил.

Фашисту, в свою очередь, вторжение явно не пришлось по душе. Он отрывисто гавкнул несколько фраз, однако, Мацкевич настаивал на своем, повторяя одно и тоже, как попугай.

Переводчица пару раз посмотрела в мою сторону с выражением крайнего удивления на лице, будто не верила, что речь идёт обо мне. Интересно, чего они там обсуждают, сволочи?

Появление Генриха вело к разным последствиям. С одной стороны, может, он прибежал лично участвовать в пытках. Все же мы с ним, мягко говоря, совсем не друзья. Вдруг мужик решил отыграться за свой детский сон и разбитые надежды, когда бабуля вытащила Иваныча у него из-под носа. С другой стороны, с данным индивидом мы виделись полгода назад при определенных обстоятельствах. Интересовала его книга. И ведь он не знает, что та уже давно у чекистов. Это огромный плюс. Если Мацкевич надеется все-таки заполучить желаемое, вполне может посодействовать моему, хотя бы временному, благополучию.

Как бы то ни было, эта троица, Фриц, красотка Марта и психованный Генрих Эдуардович, который, кстати, стал выглядеть ещё более странно, сильно напоминая сумасшедшего ученого, волосы дыбом, глаза навыкате, очень активно препирались друг с другом минут пять. Потом Мацкевич потряс пальцем перед лицом обер-фельдфебеля и выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью. Не понял? Все? Чуда не будет?

Однако, фашист больше не рвался в бой со своими маниакальными желаниями. Наоборот, он принялся расхаживать по комнате, словно выжидая чего – то. Периодически останавливался, смотрел на меня, бормотал по немецки себе под нос, а затем снова принимался мерять шагами комнату.

– Марта, душа моя, можно немного конкретики? Вопросы откладываются? – Конечно, я был исключительно рад паузе, но не совсем понял, куда ускакал Генрих Эдуардович.

– Интересный ты человек, Иван. – Красотка даже тон немного сменила на более приятный. – Вроде бы молодой парень, чекист, а ведёшь себя как-то странно. Будто и лет тебе больше, и в голове совсем не то, что у твоих товарищей.

– Много видела их? – Конечно, я понимал, о чем говорит дамочка, но не было ни сил, ни желания разыгрывать из себя коммуниста, который мыслит только о партии и советском народе. Что там ей кажется или мерещится, сейчас волновало мало. К тому же, состояние было удручающее. Голова вот-вот рассыпется на части, предварительно потеряв челюсть, которая вполне способна просто отвалиться.

– Достаточно насмотрелась. Ты не похож ни на кого. И это вызывает у меня ряд сомнений.

– Бывает. Я – особенный.

– Заметила. Раз уж ты внезапно оказался нужен генерал-фельдмаршалу. Интересно, зачем?

– Ну, это лучше тебе у него спросить. – Очень интересно. Речь идёт о генерале. Не тот ли это самый фон Бок.

Дверь снова отворилась и в комнату решительно вошёл Мацкевич. В руке у него была бумага, которую он чуть ли не сунул под нос фрицу. Тот ее внимательно изучил, раздражённо прищелкнул языком, а потом подошёл ко мне и принялся развязывать руки.

Я тут же заткнулся. Совершать столь благое дело не мешал.

Фриц снял верёвку, раздражённо откинул ее в сторону, посмотрел на меня, а потом что-то отрывисто сказал на своем родном языке. Что-то сильно смахивающее на мат, и покинул комнату.

– Есть у меня предчувствие, мы не прощаемся. Иван. – Марта произнесла мое имя с каким-то многозначительным ударением. Оно ей будто ужасно нравилось, именно по ощущениям на языке.

– Возможно. Надеюсь, следующая встреча произойдет при гораздо более приятных обстоятельствах. – В свете изменившейся ситуации можно побыть даже милым парнем.

Красотка покачала головой с улыбкой, не знаю уж, что она имела ввиду и чему тут можно радоваться, а потом вышла вслед за удалившиеся немцем.

– Так… что дальше? – Мы остались вдвоем с Мацкевичем, соответственно, кроме него мне больше и спросить-то некого.

– Идём. – Генрих Эдуардович направился было к двери, но я, поднявшись со стула, крякнул, а потом плюхнулся обратно. Ноги затекли, да и общее состояние оставляло желать лучшего.

Мацкевич оглянулся, а затем вернулся обратно ко мне. Подставил плечо, помогая встать. Далее мы двигались, как настоящие боевые товарищи. Он шел рядом, закинув себе на шею мою руку. Очень хотелось пошутить, что жизнь крайне неожиданная штука. Кто бы мог подумать, будто мы окажемся в ситуации, когда этот человек практически потащит меня на себе. Но промолчал. Пока ещё не понятно что, к чему. А то, как освободили из этой милой комнаты, так и обратно могут засунуть.

– Генрих Эдуардович, Вы то какими судьбами здесь? – Мне на самом деле было интересно. А ещё вспомнились слова Натальи Никаноровны о том, что Мацкевичу ещё предстоит сыграть важную роль во всей этой истории. И вот как выходит, бабуля снова попала в точку. Несомненно, сейчас этому гражданину я обязан сменой дислокации. Если бы тогда, в старом доме, мне все же удалось избавиться от него, не понятно, как все сложилось бы в данный момент.

Генрих ничего не ответил. Хотя, пока мы шли, еле слышно бормотал себе под нос что-то невнятное, наподобие детской считалочки. Слов разобрать не получалось, даже несмотря на нашу удивительную близость. Но по ритмичности этих бормотаний, можно было понять, он будто стишок читает.

Вообще, конечно, мужик выглядел не вполне адекватным, это факт. Видимо то безумие, о котором говорила Наталья Никаноровна, прогрессировало все время. Вот тебе и книжечка. А что получил Генрих взамен? Да ни черта.

Мы вышли из здания на улицу. Вечерело, и учитывая время года, уже было темно. По двору сновали немцы, чуть в стороне от входа стояли несколько мотоциклов с люлькой. Чудно́ видеть этот транспорт. Последний раз встречал нечто подобное в деревне. Лет двадцать назад. Само строение, в котором меня держали, напоминало какое-то казённое заведение, типа отдела милиции или в таком роде.

Наше появление особо ажиотажа не вызвало. Пара фрицев глянули мельком, но, похоже, просто так никто левый тут бродить не может. Да и Мацкевича они будто знали, потому как на лицах отчётливо читалось узнавание. Генрих Эдуардович, выходит, личность тут популярная.

– Не то, чтоб капризничаю, но один вопрос. Далеко нам? Сами то Вы в теплом, а на мне только форма.

На улице и правда было холодно. Ощутимо холодно.

– Сейчас уже придем. – Ответил коротко Мацкевич и свернул за угол здания, из которого мы вышли. Я, естественно, продолжая телепаться на его плече, двигался по той же траектории.

Прямо перед нами оказался высокий дом. Этаж в нем наблюдался один, но само по себе строение напоминало этакий боярский терем. Даже ставни на окнах были резные. Мацкевич направился ко входу в это жилище. Открыл дверь, впихнул меня внутрь, через порог в обнимку мы бы не прошли, а потом снова взял под опеку.

Честно говоря, совсем не удивился, когда из дальней комнаты появилась Наталья Никаноровна. Вид она имела очень даже бодрый и довольный. На старушке имелся в наличие очередной костюм, пиджачок с карманами и длинная юбка, но зато теперь на ее шее висела лиса. Реально. Шкура лисы с лампами и мордой.