Аврора разрумянилась. Не покраснела, как бывает, когда человек смущается или нервничает. Казалось, её кожа, бледная буквально секунду назад, вдруг покрылась загаром. «По ходу ещё пара визитов сюда, и начну Милке советовать, какой тональник брать для её моськи», – Клим едва не чертыхнулся.

– Я для тебя не дочка гулящей? – без всяких намёков уточнила Аврора.

– Твоя мать гулящая, – Клим начал, как обычно, но внезапно провалился в серьёзные синие глаза, которые настороженно ждали от него ответа, и не просто ответа, а несомненно чего-то более важного. – Ты её дочь. Но это просто… знание, что ли. Я не думаю о тебе в сцепке с ней. Не вяжешься ты с гулящей, даже через мамашу свою.

– Почему ты так думаешь о моей маме?

И снова взглядом насквозь продирает его так, что отвернуться хочется невтерпёж, но нельзя: в конце концов, перед девчонками пасовать – последнее дело.

– А почему все о ней так думают? – огрызнулся он, опять чувствуя необъяснимый подвох в её словах.

– А ты разве все?

Клима словно мешком по башке огрели. Знатно так приложили, качественно. С одного удара.

– А ты любишь отвечать вопросом на вопрос? – он стряхнул напавшую на него растерянность и погасил вспышку злости из-за того, что никак не мог нащупать способ, как общаться с этой вроде бы совсем ещё зелёной соплячкой, которая вела себя порой как мудрая столетняя сова.

– В этом мы похожи, не находишь? – неожиданно задорно улыбнулась Аврора, чем разрядила накалившуюся между ними атмосферу. – Не удивлюсь, если и у тебя с твоим вечно правым нахрапом нет друзей.

– У меня есть друзья. Мне повезло.

– Парням проще, – хмыкнула Аврора. – Неясно с первого раза – наваляли друг другу и сразу прояснили, кто есть кто и кто есть что. Девчонкам в этом плане сложнее: промолчишь – гордячка и самая умная, пытаешься объяснить – слабачка и нарываешься на снисходительно-унизительное покровительство, даёшь отпор – стерва, кулаком в нос – …

– Пацанка и оторва, – закончил Клим.

Аврора кивнула. Он сильно выдохнул и расслабился. Объяснил же вчера, что имел в виду, спрашивая о том, в какой день произошла авария. Пусть теперь она уточняет то, что её не устроит в его ответах.

– К слову про всех: в чём-то я далеко не все, в чём-то совпадаю и с ними. Да и дыма без огня не бывает. – Он предупреждающе ткнул указательным пальцем в направлении Авроры: – Пообещай, что не психанёшь и не прогонишь поганой метлой, тогда доотвечу про мнение о твоей матери.

– Обещаю, – без раздумий согласилась Аврора. – Я же сама спросила.

– Без народных обобщений, – специально голосом выделил Клим, – она подкатывала ко мне лично. Можно, конечно, сделать вид, что женщина оделась в облегающий чулок, забыв про трусы и лифчик, чтобы гораздо убедительнее нести чушь о холодном воздухе в подъезде и чудесах климат-контроля. Только мне было шестнадцать, и я уже не был девственником, чтобы включать наивного дурака, а тем более позволять делать его из меня на потеху какой-то капризной бабёнке.

– Она ничего не предложила, но ты сразу решил, что она тебя соблазняет, – подытожила Аврора и без паузы поинтересовалась: – А если с народными обобщениями?

– По ним – полдвора пацанов прошли свой первый урок через постель твоей матери.

Девушка отлепилась от подоконника и уселась на свою кровать, подвернув под себя одну ногу.

– Вторая же часть двора несомненно держала свечку и протоколировала каждый акт посвящения в мущ-щины. Поминутно, с датой, местом и секундомером. Мальчишки хвалились, а не отхватившие её внимания взрослые дядьки жаловались и поддакивали своим жёнам, что Алькина курва сбивает их с пути истинного и уводит из семьи… Таких никчёмных, ведомых и безвольных. – Аврора брезгливо передёрнула плечами. – Почему всегда громче всех кричат те, кто ничего из себя не представляет? Так противно, но так обыденно.

– Она оставила тебя бабке, чтобы ты не мешала ей мутить с мужиками и устраивать личную жизнь, – Клим поднял руку, призывая Аврору не перебивать его. – Со мной точно так же поступила моя мать, поэтому я имею полное право так говорить. Пусть по разным причинам, но мы с тобой были для них крайне неудобным пригрузом.

– Говори, пожалуйста, за себя, – чуть ли не по слогам, хотя и спокойным тоном парировала Аврора. – Ты не знаешь мою маму, как я не знаю твою. Но когда бы я ни видела её, твоя мать всегда была печальна. Не опечалена, а печальна, как будто ей пришлось заплатить всей радостью до последней капельки за всё остальное.

– Она сделала свой выбор, – категорично отрезал Клим, отметая всплывший в памяти рисунок из дневника Авроры, на котором была изображена его мать со следом от слезы, и откинулся на спинку жалобно скрипнувшего стула.

– Но даже сделав выбор, всё равно можно о нём пожалеть. Одно другого не исключает.

«Бл…ин, девочка, ты реально не ловишь, что не стоит развивать тему дальше, или такая упёртая?» – подумал Клим и скрежетнул зубами.

– Какой смысл сожалеть о том, что уже не исправить?

– Не исправить или не хотеть исправить? – Аврора смотрела на него во все глаза без малейшего намёка на бесячую провокацию додавить чисто из вредности. В них горел интерес ребёнка, который вдруг получил от взрослого не отмазку, мол, вырастешь-поймёшь, а действительно полноценный разговор с ответами по существу.

– Ты не думала пойти в адвокаты? Любого прокурора вместе с судьёй заговоришь до заикания…

Клима прервал стук распахнувшейся двери. Фиолетоволосая игольница ввалилась в палату, ойкнула, увидев Клима на стуле посреди прохода, и помахала наглухо исписанным гипсом Авроре.

– Оставила место для тебя, – девица обвела пухлым пальцем единственное белое пятно в области запястья. – Не отнекивайся, Ро! Я видела, как ловко ты управляешься с карандашом левой рукой. Только на этой шняге им ни фига не прорисуется. Вот, смотри, я даже тонкий маркер надыбала.

– Анфис, я фломастерами не умею, не обижайся. – Аврора расстроенно закусила нижнюю губу. – Только всё испорчу.

– Ничё ты не испортишь! Тут таких каракулей накарябали, что на трезвяк не разобрать, – хохотнула толстуха, плюхнулась рядом с Авророй и вдруг обратилась к Климу: – Скажи, она пяткой нарисует шедевр, который некоторые худо-дожники всю жизнь мечтают нарисовать.

– Написать, – мягко поправила Аврора и застыла, опустив взгляд на свои перевязанные пальцы.

Ни разу в жизни Клим не разделял эмоции другого человека, испытывая их одновременно с ним. Он по-своему радовался за Ивана, беспокоился за бабушку, понимал, что баба Аля сильно переживает за внучку, чуял границу, за которой шутки в адрес Милки переставали ими быть, и старался не заступать за неё.

И вот на тебе, ни с того ни с сего… Он смотрит на замершую Аврору, похожую на прозрачную сосульку, которую переломить как раз плюнуть, а между рёбер его реально ошпаривает острая боль. Чёрт знает, каким там по счёту чувством, но он ощущает, как ей хреново прямо сейчас, как будто заполнившие её худенькое тело боль и тоска отскакивают беспорядочным эхом у него в грудине, и если он не сделает что-нибудь очень быстро, то она просто перестанет дышать.

– Ну-ка, пусти, язык без костей, и т-с-с, – Клим приложил палец к губам, призывая шумную девицу молча пересесть на свою койку, и занял её место рядом с Авророй. – Эй, – он лёгонько похлопал девушку по оголившейся прохладной коленке.

Она вздрогнула и перевела на него помутневший взгляд.

– Хочешь кофе? Настоящий, а не бурду из местного автомата?

Аврора часто заморгала, пытаясь вернуться в действительность.

– Я не люблю кофе. Он слишком горький, хотя невероятно красив в своей густоте. Сколько бы я его ни рисовала, приблизиться к оригиналу невозможно.

– А булочки любишь? – Клим удерживал её взгляд, неся наобум полную, но хотя бы понятную ему самому чушь. – Или, может, печенье, пирожное там какое-то цветное? Я после яблок всегда есть хочу. Ты нет?