На выходе я спросил:

— Вы что, хотите перелезть через стену сна?

Он рассмеялся.

— Нет. Я хочу проползти под ней.

Он позвонил мне первого июля и попросил подать заявление об увольнении за две недели. Я так и сделал. Я не надеялся, что миссис Фробишер скажет мне не беспокоиться о двух неделях и даст легко уйти (или свалить по-быстрому), и не ошибся. Я был у неё лучшим, и она хотела выжать из меня как можно больше. Он перезвонил восьмого июля и попросил переехать к нему четырнадцатого, как только я уволюсь. Он предположил, что если я живу в пансионе, то вещей у меня, наверное, не так уж много. В этом он был прав. Он сообщил, что у него сразу же есть для меня небольшое задание.

Последним, с кем я пообщался в "Темп-О" был Пирсон. Я сообщил ему, что он козёл. Он никак не отреагировал. Возможно, согласился с этой оценкой. Возможно, подумал, что я могу его ударить. Не знаю. Я подъехал к гостевому домику и увидел связку ключей, на которой висели два ключа, а третий торчал в замке. Четыре комнаты. Уютные. Теплее, чем в большом доме, вероятно, потому что пристройку сделали позже, когда уже появилась теплоизоляция стен. В гостиной был камин, а на заднем дворе — куча поленьев, накрытых брезентовым тентом. Я люблю огонь в камине, всегда любил. Я не стал заходить в большой дом. Подумал, что Элджин увидит мою машину и поймет, что я приехал. В маленькой кухне были интерком и факсимильный аппарат. Я никогда раньше не видел домашних факсов, но знал, что это такое, повидав несколько в штабах во Вьетнаме. На кухонном столе лежал альбом. К нему была приклеена записка, которая гласила: "Ознакомьтесь с этим. Возможно, вы пожелаете сделать заметки".

Я пролистал альбом. Заметок не делал. У меня хорошая память. В альбоме было двенадцать страниц и двенадцать фотографий под целлофаном или, возможно, это был рыбий клей. Две фотографии были с водительских удостоверений. Две — снимки голов. Шесть женщин и шесть мужчин. Все — разных возрастов. Самый младший выглядел как школьник. Под фотографиями были указаны их имена и профессии. Двое были студентами колледжа. Двое были учителями, вероятно, на летних каникулах. Один был пенсионером. Остальные были "голубыми воротничками", теми, кого называют рабочим классом: официантками и продавцами, плотником и дальнобойщиком.

В холодильнике были яйца и бекон. Я поджарил четыре яйца на жиру от бекона. Сбоку была небольшая терраса с видом на озеро. Я поел там, глядя на воду. Когда солнце было между горой Вашингтон и горой Джефферсон, и золото отражалось в озере, я вернулся в дом и лёг спать. В ту ночь я спал лучше, чем за последние четыре года. Десять часов бездумной, пустой темноты. Наверное, так ощущается смерть.

В субботу утром я спустился к берегу озера. Там стояла скамейка, на которой сидел Элджин и курил. Всё в той же белой рубашке и тех же длинных брюках цвета хаки. Я никогда не видел его в другой одежде, словно это была своего рода униформа. Он попросил меня присесть рядом с ним, что я и сделал.

— Хорошо устроились?

— Да.

Он достал из набедренного кармана бумажник и протянул мне чек. Тот был выписан на мое имя от компании ООО "Дрим Корпорейшн". Сумма составляла тысячу долларов.

— Вы можете отнести его в "КиБанк" в Касл-Роке. Там у меня есть счета, как личные, так и корпоративные. Можете открыть себе счет, если пожелаете.

— Я могу просто обналичить его?

— Конечно. Вы помните первого испытуемого из альбома, что я вам оставил?

— Да. Алтея Гибсон. Парикмахер. На вид ей около тридцати.

— Хорошая память. Эйдетическая? Учитывая вашу скорость стенографии и знание вьетнамского, думаю, что да.

Значит, он немного покопался, провел небольшое расследование. Сделал несколько звонков, как говорят в таких случаях.

— Наверное. Я научился стенографии у сестры. Помогал ей в учёбе.

— И у вас это получалось лучше.

— Наверное, так. Но она добилась большего. Получила работу менеджером по персоналу в медицинском центре Восточного Мэна. Там лучше зарплата. — Ему необязательно было знать, что она умерла, я не хотел распространяться на эту тему.

— Вы были переводчиком во Вьетнаме.

— Некоторое время.

— Не желаете об этом говорить? Ладно. Здесь же хорошо? Спокойно. Позже появятся любители пикников. Жужжание лодок раздражает, оно тянется со Дня поминовения[222] до Дня труда[223], но фанаты пикников остаются дальше по пляжу.

— Ваш участок уединенный.

— Да. Мне нравится уединение. Мистер Дэвис, я верю в то, что могу изменить мир.

— Вы имеете в виду мир снов.

— Нет. Весь мир. Если у меня получится. — Он поднялся. — Я пришлю вам факс. Просмотрите его. Миссис Гибсон будет здесь в два часа дня во вторник. Я заплачу ей за закрытие её парикмахерской. Встретьте её и проводите внутрь. Я хочу заранее показать вам, как всё устроено. Скажем, в полдень. На случай, если она придет раньше.

— Хорошо.

— Прочитайте факс. Если будут замечания, воспользуйтесь интеркомом. В ином случае вы свободны до вторника. — Он протянул руку. Я встал, чтобы пожать ее. Меня снова поразил его вид вне времени. Какой-то умиротворенный. Он верил, что изменит мир. Он действительно верил в это.

Когда я варил кофе, затарахтел факс. Это был бланк согласия для его подопытных кроликов. Я снова задумался о законности данной операции. Там были поля, в которые испытуемый должен был вписать своё имя, адрес и номер телефона. Говорилось, что нижеподписавшийся был проинформирован и согласился на введение лёгкого снотворного препарата перед испытанием. Говорилось, что препарат выветрится через шесть часов или меньше и что испытуемый будет чувствовать себя хорошо. Поскольку препарат будет вводить Элджин и ответственность за последствия на меня не ложится, то у меня не возникло лишних мыслей. Признаюсь, мне становилось всё интереснее и интереснее. Я подумал, что, возможно, Элджин был сумасшедшим. После Вьетнама у меня был нюх на это. Я поехал в город и купил продукты. Банк был открыт до полудня. Я открыл счёт и положил на него сумму с чека, обналичив сто долларов. Не было никаких дополнительных проверок, значит, чек был надёжным. Я отобедал в "Закусочной Касл-Рока"[224], затем вернулся в гостевой домик и вздремнул. Сновидений не было.

Во вторник в полдень я появился в его большом доме. Элджин ждал меня на крыльце. Внутри дома с левой стороны была гостиная, где он смотрел мои документы о демобилизации и показывал свои книги Юнга. Справа были двойные двери. Он открыл их. Раньше там была столовая, но теперь она стала его лабораторией, где он собирался проводить свои эксперименты. Эта комната была разделена на две части фанерной стеной. Одна половина комнаты предназначалась для его подопытных. Там стояла кушетка с поднятой головой и опущенными ножками, как у психиатра. С одной стороны кушетки на штативе была установлена фотокамера "Полароид", направленная вниз. С другой стороны стоял маленький столик, на котором лежал блокнот "Блу Хорз", открытый на первой чистой странице, и ручка. Видимо, он ожидал, что его подопытные будут делать заметки или, возможно, захотят зафиксировать свои сновидения, пока те были свежи. На стенах были установлены колонки "Боуз". Посередине фанерной стены, обращённой к поднятой части кушетки, висело зеркало, и нужно было не просмотреть ни одного полицейского телесериала, чтобы не догадаться, что это было одностороннее стекло. На стороне Элджина стоял стол и ещё один "Полароид" на штативе, направленный на кушетку через одностороннее стекло. На столе был микрофон. Ряд кнопок. На стенах были еще колонки. Стереосистема "Филипс" с пластинкой на проигрывателе. Рядом с односторонним стеклом стоял стул.