И Сёта, и Кохэй молчали. Ацуя решил, что им просто не приходят в голову нужные слова. Он чувствовал то же самое.

Последнее письмо от Лунного Зайца оказалось совершенно не таким, как они ожидали. Она не бросила тренировки. До самого конца она стремилась на Игры, и, несмотря на то что не только сама не попала в сборную, но и вся Япония потеряла возможность участвовать в Олимпиаде, она ни о чем не жалела. И искренне радовалась тому, что получила нечто более ценное, чем золотая медаль.

А главное, считала, что в этом заслуга лавки Намия. Верила, что письмо, в которое Ацуя с приятелями вложили всю свою злость и раздражение, позволило выбрать ей правильный путь. В ее словах не было злости или сарказма – с подобными чувствами такого письма не написать.

Ацуя почувствовал, что вот-вот рассмеется. Ему действительно стало смешно. Потирая грудь, он тихонько прыснул, а затем вдруг расхохотался в полный голос.

– Ты чего? – спросил Сёта.

– Так ведь смешно до невозможности! Вот уж правда – дура! Мы ее столько убеждали забыть про свою Олимпиаду, а она все равно восприняла это, как ей удобно. И результат ее устроил, а она еще и благодарит нас. «Выражаю благодарность за вашу проницательность», кто бы мог подумать! Нашла проницательных!

Сёта тоже расслабился.

– Ну и ладно, плохо разве? Главное, что результат устроил.

– Вот именно. И нам было приятно, – добавил Кохэй. – Мне вот в жизни еще не приходилось никому давать советы. Пусть это каприз, и пусть результат ее устроил – я рад, что она не разочаровалась в том, что попросила у нас совета. Ацуя, ты разве так не считаешь?

Ацуя сморщился и вытер под носом.

– Ну, не могу сказать, что я недоволен.

– Вот видишь! Я же говорю!

– Но я и не радуюсь, как ты. Ладно, не важно, давайте уже откроем дверь. Иначе время так и не сдвинется. – И Ацуя направился к черному ходу.

Однако как только он взялся за ручку, Сёта сказал:

– Погоди-ка.

– Ты чего?

Тот, не отвечая, вернулся в лавку.

– Чего это он? – спросил Ацуя Кохэя, но тот лишь недоуменно покачал головой.

Наконец появился Сёта. Лицо его было мрачным.

– Что ты делал? – спросил Ацуя.

– Еще письмо, – ответил Сёта и поднял правую руку. – Только, кажется, от кого-то другого.

В руке он сжимал коричневый конверт.

В окошке регистрации посетителей сидел худой мужчина явно за шестьдесят. В прошлом году его не было, по-видимому, устроился сюда после выхода на пенсию. Кацуро неуверенно назвался:

– Я Мацуока…

Как он и ожидал, мужчина уточнил:

– Какой Мацуока?

– Кацуро Мацуока. Я пришел, чтобы выступить на концерте.

– Каком концерте?

– Рождественском.

– А-а! – Мужчина наконец-то сообразил. – Мне говорили, что кто-то придет выступать, но я думал, это будет оркестр. Вы один?

– Да, простите, – невольно извинился Кацуро.

– Подождите, пожалуйста.

Мужчина стал куда-то звонить. Обменявшись с собеседником парой слов, он снова обратился к Кацуро:

– Подождите здесь, пожалуйста.

Очень скоро появилась женщина в очках. Ее он уже видел. Год назад она организовывала праздник. Та, кажется, тоже его признала и поприветствовала с улыбкой:

– Давненько не виделись.

– Надеюсь, и в этом году все пройдет хорошо, – сказал Кацуро, и женщина пригласила его за собой.

Она провела его в просто обставленную комнату.

– Мы рассчитываем минут на сорок. Я могу, как и в прошлый раз, положиться на ваш выбор репертуара и программы? – спросила она.

– Конечно. Произведения будут в основном рождественские. Ну и немного моих сочинений.

– Правда? – Женщина неопределенно улыбнулась. Возможно, подумала: «Надо же, собственные сочинения».

До концерта еще было время, так что Кацуро велели подождать. Для него приготовили чай в пластиковой бутылке, поэтому он налил немного в бумажный стаканчик и выпил.

Это был его второй визит в детский дом «Марукоэн». В железобетонном четырехэтажном здании, построенном на вершине холма, было все необходимое: жилые помещения, столовая, душевые, и здесь жили дети всех возрастов – от младенцев до восемнадцатилетних подростков. Кацуро видел разные детдома; этот был довольно крупный.

Кацуро взял в руки гитару. Проверил настройку. Слегка распелся. Вроде все в порядке, звучит сносно.

Вернулась женщина-организатор и сказала, что можно начинать. Он глотнул еще чая и встал.

Концерт должен был проходить в спортивном зале. Дети, в основном младшеклассники, послушно сидели на расставленных там складных стульчиках. Когда Кацуро вошел, раздались дружные аплодисменты – видимо, по сигналу воспитателя.

Для Кацуро были приготовлены микрофон, стул и пю-питр. Он поклонился детям и сел.

– Здравствуйте, ребята!

– Здравствуйте! – ответили дети.

– Я здесь у вас уже второй раз. В прошлом году тоже был в канун Рождества. Ну а если я прихожу в канун Рождества, значит, я почти Санта-Клаус, но подарков у меня, к сожалению, нет.

Раздались редкие смешки.

– Вместо этого я, как и год назад, хочу подарить вам песни.

Сначала он сыграл и спел про оленя с красным носом. Эту песенку все дети знали, так что тоже начали подпевать.

Затем он исполнил несколько обязательных рождественских номеров, а между ними немножко поболтал с детьми. Детям вроде нравилось, они хлопали. Пожалуй, даже увлеклись.

Но затем Кацуро стала беспокоить одна девочка.

Она сидела во втором ряду, с самого края. Скорее всего, из начальной школы, училась классе в пятом-шестом. Глаза ее смотрели куда-то в пустоту, на Кацуро она совсем не обращала внимания. Песни, похоже, ее тоже не интересовали – подпевать она не пыталась.

Кацуро привлекло ее печальное лицо. Он почувствовал в нем какое-то недетское обаяние. Ему захотелось, чтобы девочка взглянула на него.

Решив, что детские песенки ей уже не интересны, он спел «Мой любимый – Санта-Клаус» Юми Мацутои. Это была заглавная песня вышедшего в прошлом году фильма «Отвези меня покататься на лыжах». Строго говоря, исполняя эту песню здесь, он нарушил закон об авторском праве, но не думал, что кто-нибудь нажалуется.

Многие ребятишки обрадовались. Но эта девочка по-прежнему смотрела в сторону.

Он спел и сыграл еще несколько песен, которые нравились подросткам ее возраста, – безрезультатно. Руки опускались: наверное, она просто не любила музыку.

– Что ж, вот и последняя песня. Я обязательно исполняю ее в конце каждого концерта. Слушайте.

Кацуро положил гитару и вынул губную гармонику. Несколько раз вздохнул, закрыл глаза и не спеша заиграл. Эту мелодию он исполнял много тысяч раз, так что смотреть в ноты не было необходимости.

Он играл три с половиной минуты. В зале стояла мертвая тишина. Перед тем как прозвучали последние ноты, Кацуро открыл глаза… и вздрогнул.

Та девочка пристально смотрела на него. И глаза ее были очень серьезными. Кацуро вдруг растерялся – это так не шло ее детскому личику.

Закончив выступление, он вышел из зала под аплодисменты. Снова подошла женщина, отвечавшая за концерт, и поблагодарила его.

Он хотел спросить про девочку, но не решился. Не придумал причины.

И все же он смог поговорить с ней.

После концерта в столовой устроили праздничный ужин и Кацуро тоже пригласили. Тогда-то и подошла к нему та самая девочка.

– Что это была за песня? – уставившись прямо ему в глаза, спросила она.

– Какая?

– Которую вы играли последней, на губной гармошке. Я ее не знаю.

Кацуро улыбнулся:

– Конечно. Это оригинальная мелодия.

– Оригинальная?

– Это значит, что я сам ее сочинил. Понравилась?

Девочка энергично кивнула:

– По-моему, это очень хорошая песня. Я бы хотела еще раз ее послушать.

– Правда? Ну-ка, подожди.

Кацуро позволили переночевать в детском доме. Он сходил в приготовленную для него комнату и вернулся с гармошкой.