Впрочем, вскоре произошел случай, который показал, что в моей душе совсем не все так гладко, как мне хотелось показать Валерии. Да что там! Сама-то я об этом знала. Меня предали два самых любимых человека. Да, я их любила, несмотря на все их недостатки или вопреки им. Такова уж моя природа, ничего с этим не поделаешь. Любовь так невзирая, верность так до конца… Дура… В эти месяцы я ненавидела и себя, и весь мир настолько сильно, что это было видно даже незнакомым людям. Помню, переполненная злостью и обидой, я в трамвае с такой ненавистью посмотрела на абсолютно незнакомого мне мужчину, вся вина которого состояла лишь в том, что он сидел, а мне пришлось стоять, так как все места были заняты, что он еще долго изумленно оборачивался на меня, то ли стараясь понять, откуда во мне столько злости, то ли стараясь вспомнить, чем он меня мог обидеть?
Вечером в ларьке я узнала, что Илья с проломленной головой попал в больницу «скорой помощи». Об этом мне сказал Слава, который зашел купить сигарет.
— Он выскочил из ларька, и его сразу же ударили арматуриной… Ты куда? — крикнул он мне вслед.
Больница «скорой помощи» была почти рядом. Не помня себя, я добежала до нее, в списках нашла свою фамилию, скачками поднялась на этаж… Илья был похож на чучело, которому вдруг стало плохо. «Чепчик» из бинтов напоминал о бальзамировании. Я поняла, что он чувствует себя отвратительно не только физически, но и морально. До этого я видела его лишь мельком, и он все время был в пуховике. Сейчас я увидела его в каком-то дешевом зеленом трико, которое делало его изможденное лицо совсем белым. Его худоба приближалась к дистрофии. Наверное, он вообще ничего не ел эти месяцы. Он слабо улыбнулся, увидев меня. Это была улыбка больного ребенка. Я не удержалась и обняла его. Он не стал отстраняться, но напрягся, и я тут же отшатнулась. Я уже жалела, что пришла.
Мы сели на скамью в курилке. Илья что-то говорил, я слушала.
— А знаешь, — вдруг сказал он, — Мне все время сниться лестница на какую-то девятиэтажку. И я знаю, что на крыше нас должны расстрелять. И первым оказываюсь я. В меня стреляют и я падаю… падаю… падаю… и умираю. А потом начинают расстреливать следующего, и им снова оказываюсь я… И так каждую ночь… Раньше я не понимал, что на свете самое страшное… Самое страшное — это вкладывать в другого человека любовь и не получать от него никакого ответа…
— Теперь ты знаешь, что долгое время испытывала я…
Он кивнул и снова улыбнулся своей детской беззащитной улыбкой. На глазах стояли слезы…
— Я теперь одно знаю, — вдруг сказал он совсем другим тоном, — На все нужны деньги. Будут деньги, будет и любовь, и женщины, все будет.
Я хотела было возразить, что любовь на деньги не купишь, но вовремя удержалась. Мою любовь, возможно, и не купишь, но его интересует вовсе не моя любовь, а любовь Вздоровой. А уж ее чувства меряются исключительно «зелеными».
Потом пришла Лена, и он снова стал чужим, в глазах словно опустилась металлическая шторка. Я ушла.
В ларьке Слава рассказал, как было дело.
Он зашел в ларек, как всегда, купить сигарет. На смене была одна Лена, Илья опаздывал, и она попросила Славу побыть в ларьке хотя бы до одиннадцати, пока не схлынет народ. Она боялась. Слава согласился, взял банку пива и остался. Через какое-то время пришел пьяный Илья.
— Ну, пришел и пришел. Ну, выпил, мало ли, что с кем бывает… Ну, уложила бы его спать, да и дело с концом. Проблема, как будто. Нет, она начала его дергать. Илью, сама знаешь, завести, раз плюнуть. Она ему — и тут ты не так делаешь, и сам ты никто, и зовут тебя никак. Он сидит, терпит. Даже я вижу — заводится. Тут мужик какой-то подошел, «Бонд» покупал. Ну, подала ему Лена пачку «Бонда», что-то ему не понравилось. Он говорит, подделка, дай другую. Она дала другую. Он снова: «И эта — подделка. Покажи-ка мне блок». Тут Илья и вызверился на него, мол, бери что дают и проваливай. Мужик и говорит: «Ну-ка, умный, выйди. Поговорим». Илья выскакивает… Я-то и не заметил, что он арматурину с собой прихватил, она вот тут, у дверей стояла… Я выскочил следом, но задержался — шапку снял, вон у кассы положил, а то снимут в драке. Пока возился, ему этой самой арматурой и приложили. Выхожу — мужики над ним стоят. Ну что, пнули его пару раз да ушли. Мне что, из-за Ильи с ними драться?
Я посмотрел — кровищщи! У меня пуховик новый, так я его чуть ли не на мизинцах сюда занес, — Слава даже показал, как он нес Илью. — Лена, медик, бляха-муха, чуть в обморок не упала. Ладно, сбегал, вызвал «скорую». Врачиха приехала, как края раны раскрыла, заглянула туда… Я сам чуть в обморок не хлопнулся… Не, блин, Илья псих, это точно. И как я не углядел, что он прут этот схватил? Так, думал, ну, дадут ему там раза, да и ладно…
Этот случай надолго выбил меня из колеи. Оказывается, Илья был несчастен, как и я! Это было целое открытие. Оказывается, в результате этого разрыва, ему тоже было плохо! Наверное, постороннему человеку трудно понять, как можно было любить такого отчаянного труса и неудачника, как Илья, я объясняла это для себя так: пока мы не сталкивались с внешним миром, пока в нашем мире были только мы двое, все было хорошо. Трудности начинались при столкновении с какими-то внешними факторами, с трудностями, которые ни я, ни он не хотели или не могли по каким-то причинам преодолеть. После этого случая я стала вспоминать не только все плохое, что было между нами, но и хорошее. Легче мне от этого не становилось. Лучше бы он умер, иногда думала я. Тогда все было бы намного проще.
— А ты так и думай, — поддержала меня Валерия, — Илья просто умер, вот и все. На самом деле так легче: он не предавал тебя, не было никакой Леночки Вздоровой, Илья умер, его нет. Все.
Иногда она, глядя на то, как я мучаюсь, предавалась воспоминаниям о собственном разводе.
— Мне было совсем плохо. Родители зудели: мы же говорили, что все так кончится, мы же предупреждали… Сестры далеко. Подруг не было, денег тоже… Отведу Антошку в садик, сяду в комнате на корточки в угол и курю, курю, курю. Одну сигарету за одной. Сижу и смотрю, как дым в кольца свивается… Ни одной мысли в голове… Только одно желание — курить, курить… Будь у меня деньги, наверное, анаши бы накупила… Но денег у меня не было, это и спасло. Даже к экстрасенсу какому-то ходила, просто так, чтобы легче стало, разговаривала с ним.
— Помогло?
— Не знаю, наверное, нет. Но по крайней мере с ним можно было поговорить… А то от одиночества чуть не свихнулась.
Как-то я прочитала, что в Англии женщина, от которой муж ушел к более молодой женщине, организовала «Клуб старых кошелок», в который входили брошенные мужьями жены. Идея меня позабавила, и я предложила Валерии организовать такой же. Мне кажется, это был бы самый большой клуб в Ангарске. Со временем его даже можно было преобразовать в политическую партию. Валерия оскорбилась.
— Это у тебя мужик ушел к молодой (Леночка была моложе меня на «целых» два года!), мой же, наоборот, выбрал «старуху». Так что мы с тобой из разных клубов!
Между тем, время шло. Как-то незаметно прошел Новый год, который пришелся на нашу смену. Мы выпили с Гордым бутылку ежевичного ликера и посмотрели, как за ларьком народ пускал фейерверки. Несколько раз в ларек приезжал Вадим. Он видел Гордого и не решался подойти, заговорить со мной. Да и я не делала никаких попыток с ним сблизиться. Он мне попросту не нравился. Незаметно минул январь, подошел к концу февраль… За это время Лена успела наставить Илье рога: в ларек начал заглядывать знакомый Валерии, музыкант Володя. К музыкантам Леночка питала давнюю слабость, и Илья верной собачкой дежурил в ларьке, пока она раскатывала с Володей на его машине. Ломакин развелся с Леной и в срочном порядке подал заявление в загс со Светланой, она ждала ребенка. Приближался и мой развод. Я долго думала, как себя вести во время этого ответственного «мероприятия». Наряжаться не хотелось, еще подумает, что я стараюсь ему понравиться, да и не в моем это вкусе, а скорее во вкусе Леночки. Я поняла, что в то время, когда мы с Ильей познакомились, я по-своему его обманула. Все дело в том, что наряжаться, цеплять на себя колечки, сережки и прочую дребедень, которая так сводит с ума мужчин — это абсолютно не мое. Мое — это старые, удобные джинсы, это мягкие кроссовки, это темный джемпер и кожаная куртка. Все остальное — это не я. Нет, я обожаю дорогие, по-настоящему стильные вещи, нет ничего эффектнее, чем раз в году надеть чулки, дорогое белье и потрясающее, дорогое, красивое платье, которое подчеркивает все достоинства, и на каком-нибудь банкете или вечеринке ловить восхищенные взгляды тех мужчин, которые и не подозревали, что под джинсами и футболками кроется нечто интригующее. Для меня это до сих пор, как глоток ледяного шампанского среди пустыни, когда на сотни миль вокруг все выжжено солнцем, а ты сидишь в оазисе и наслаждаешься всеми дарами жизни. Так вот, все знакомые женщины, обнаруживая, что любой другой одежде я предпочитаю джинсы, приходили от этого в священный ужас и в меру своих способностей начинали меня преображать. Чаще всего их слабые попытки разбивались о мою неприступность, и стащить с меня джемпер, в который я влезла полгода назад, было невозможно, но иногда их посягательства на мой образ носили настолько затяжной характер, что мне волей неволей приходилось уступать. Таким образом, к двадцати годам я приобрела довольно большую коллекцию юбочек, костюмчиков, туфелек и сумочек и запросто могла сойти за модницу. Тут-то я и познакомилась с Ильей. После того, как я переоделась в третий раз, он онемел, а после седьмого наряда окончательно потерял голову. Выйдя за него замуж, я вдруг поняла, что бегать по городу, реализуя бесчисленные партии часов, гораздо удобнее в старых любимых джинсах и, к собственной радости, собрала в кучу все свои наряды и похоронила их в самом дальнем отделе гардероба. Илья пытался слабо протестовать, но я, как говорится, «не прониклась». Зря или не зря, это уже совсем другой вопрос. Мне все кажется, что не зря, потому что самое главное в жизни — это быть самим собой, а с Ильей мне это не удавалось. Хотя, нет. Быть самой собой мне удавалось хотя бы частично, а вот быть при этом счастливой — нет.
